Дорогая Аннушка, пишу тебе с чувством самым теплым и нежным, ведь только ты, милая моя, меня так чутко знаешь. Только вот скверно мы с тобой последнее время ладим. Знала бы ты, как сложно мне было без тебя первое время. И, право, за что ты меня так невзлюбила тогда, в сентябре, родная моя? Ты так оборвала, так безжалостно меня оставила. Как я хочу все тонкости твоего чувства ко мне узнать, да не могу из тебя вытащить и слова искреннего! Как же мне не писать — пропадаю я без тебя. Кто ж еще мое сердце так поймет, как твое? И ведь задумайся, Аня: рано иль поздно умрет мать… И что же будет? Кто будет для меня самым ценным на этой планете существом? Да только ты, счастье мое строптивое, и будешь! Поэтому каждый час и думаю о тебе, о нас, о нашем общем, прекрасном зеленом детстве.
Ты хоть и злишься на меня, а все равно любишь! Знаю, что любишь! Прошел слушок, что ты обо мне через третье лицо спрашивала! Ведь узкий же город, а?! Дорогая моя, зачем же! Ведь приврут еще всякого — еще сильнее на меня вздуешься! Я и сам тебе сейчас в подробностях все распишу: как давно желал я этого и наконец…
Непросто идет у меня учеба, Анечка. Думаю порой, что не гимназист я по природе своей. У каждого человека такое рвение, такое фанатическое усердие! Все студенты вокруг так и мучаются: не спят ночами; зубрят, скрепя зубами. А я то и не могу, как они. Не принимаю я чистую зубрежку, сестра, мучает она меня, только глупее от нее становлюсь.
Заскучал я, Анна, совсем. Так и хочется тебе обо всех мелочах рассказать. Ведь в них, в этих самых простых беседах, и чувствуется самая близкая связь. Ведь чужого человека всякими общими речами впечатлить хочется, а воистину родному и не стыдно маленьким поделиться. К слову, ты и не знаешь, какой случай произошел давеча, Аннушка! К нам с Алексеем в комнату заявилась Екатерина, одногруппница наша, настоящая труженица. Правда уж очень она простая, даже Йемена не знала, пока мы ей не сказали.. Такая вялая Катя была, грустная, что я сразу почувствовал неладное. Вы знаете, Анечка, она хоть и старается верить сама, что всё отлично и что план она, умница, выполняет, а вот только дай дело случаю, до абсурда жалкому событию, и нет уж больше радости этой милой дамы: сидит, плачет; а плачет так, будто выбора никакого у нее нет, даже не вздрагивает, глазами широко хлопает и плачет. Ужас, как меня это пугает, знали бы вы!
Сам я — хаос, иррациональность и беспорядок. Так для чего же мне учеба? Для того, чтобы только перетерпеть, настрадаться? Страшно мне, Анечка, что я надежд материнских не оправдываю и что скрываю все безделье, всю бездарность свою, убеждая себя, что ложь моя свята, что я так о матери забочусь, оправдываясь, будто все скоро исправлю, долги закрою.
Дико раздражает меня еще, дорогое мое счастье, что с тяжестью переношу компанию соседа моего, Аркадия Дмитриевича. Он, таить не буду, за зиму стал послушным. Если музыка и играет, то я прошу потише, и он моментально звук сбавляет, хоть и не полностью, но тише становится. Но, душа моя, что он смотрит? Кого он слушает? Кто кумиры его? Всякая улица, добившаяся какими-то хитрыми способами успеха. И сами люди то гадкие, низкие, пугающие своей безответственностью. А как они говорят, Аня! Так и слушать их выражения невозможно! Все у них братское, тупое и глупое, но при этом возвеличенное. Горды они своей речью, будто бы стихами Пушкина говорят. Но сам факт успеха затмевает всю бедность души, ими излучаемую. Боюсь, что как и они стану, свыкнусь. Стоит ли дальше здесь оставаться, Анечка?
Полгода как мы в ссоре, давно от тебя и маленького сообщения нет, сестра моя. Грустно мне, когда молчишь ты. То ли я надоел тебе, то ли шибко ты на меня обижаешься.. Объяснись мне, дорогая, легче станет, ведь не зря же мы кровно связаны.
Твой грубый неуч, Святослав Лесов.