Копатыч бежал сквозь поля так быстро словно на его огород налетела заморская саранча и съела весь урожай. Он подбежал к дому кролика.
- Кроооош, кроооош!!!
Дверь открылась и на пороге показался кролик.
- Что случилось? Ты что так орешь? У меня от твоего крика морковка пропадет.
- Это трагедия фермерского масштаба. Ето решать нужно прямо щас.
- Успокойся ты. Заходи. И давай рассказывай.
Медведь зашел в дом, присел на стул, несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул.
- Значит так. Приходил ко мне в гости Кузьмич, ну помнишь это медведь из крайнего леса за рекой.
- Елки-иголки, кто же его не помнит. Он у Ежика в прошлом году съел всю коллекцию сушенных грибов. Так после этого, Ежик три дня в коме был.
- Крош не перебивай. Слухай дальше. Он мне рассказал, про трех медведей. Они собираются на днях улей у диких пчел опустошить. Надо что-то делать, ну усе, это трахедия. Их нужно, опередить и ты мне в этом поможешь.
- Ага, щас. Разбежался и подпрыгнул.
- Крош, ты же самый ловкий в этих делах.
- Копатыч, знаешь выражение: «Запретный плод сладок»? Зачем ты туда лезешь? Давно бы уже завел свою пасеку.
- Укуси меня пчела, это же мед диких пчел. Ты чаво? У них он вкуснее, слаще и полезней любой домашней пасеки.
- Потрясно Копатыч, потрясно. Ну хорошо, пошли.
Кролик и медведь пришли на место. Это была не большая скала возле узкой и неглубокой реки, а улей находился на самом верху той скалы.
- Ну ты валенок огородный, это же так высоко, - кролик посмотрел вверх.
- Да я все предусмотрел. Вот глянь. Берешь веревку, обходишь по той тропинке сбоку и на верх к улью. Там привязываешь ее, спускаешься по вниз и палкой сбиваешь улей. И усе.
- А ты почему сам не полезешь туда?
- Крош, я вешу больше, веревка может не выдержать.
- Ох и умный ты фермер, как я погляжу. Только и можешь пересаживать тыкву с места на место. Ты, про Маугли и Балу, фильма насмотрелся? Вот не надо было тебе давать этот диск для просмотра. У меня же не ноги, а лапки. Ладно. Что не сделаешь для друга.
Через, минут двадцать кролик уже спускался вниз по веревке, держа в руках палку.
- Слушай, Копатыч, а пчелы то, что-то походу учуяли. Вон глазеют на меня.
- Да то они тебя приветствуют. Не бойся, давай сбивай уже.
Кролик начал быть палкой по улью. После чего все пчелы вылетели и стали кружить вокруг Кроша.
- Так ты говоришь Копатыч, это самое…ай…они приветствуют? А почему сейчас одна пчела за попу укусила? Ай…сейчас еще одна за лапку…ай-ай-ай…слушай я спускаюсь.
- Ты главное сбей один улей. А тебя я оттуда сейчас спущу. У меня ружо уже готово.
- Что у тебя готово? Ты Копатыч меня для чего попросил сюда прийти? Ты меня убить собрался как саранчу фермерскую?
- Не боись ушастый, сейчас я тебя сниму оттуда.
Кролик ударил палкой по улью и тот оторвавшись упал на землю возле реки. Медведь стрельнул вверх, попал чуть выше кролика по веревке. Она оборвалась.
- Ну вот, все замечательно же закончилось. Вот и медок мой, - Копатыч подошел к улею с медом.
- Слуфай Копатыч, ты со своим медом уфе всех дофтал, я же говорил: «Фапретный плод фладок». Ты пофмотри на меня. Я фейчас как фарик фосдушный.
- Ну чаво ты, чаво? Ну покусали, ну подумаешь. Зато, этого улея, на много хватит. А твои раны я обработаю мазью, все быстро заживет.
- Ага. А покуфали то меня, а не тебя. Ох и горьким окафался сладкий плод.

Дремавший на дне шлюпки человек открыл глаза. Побаюкал, словно успокаивая ребенка, раненую руку. Затем с невольным стоном потянулся поправить сползший плащ. Холодно.
Скоро вспыхнет и ярко засияет снежная шапка величественной Кавабанги, солнце поднимется над горами и затопит все вокруг светом и теплом. Но ласковые поначалу солнечные лучи быстро обернутся беспощадно жалящими копьями, и жажда сделается совсем уж нестерпимой.
Странствующий рыцарь Бернард бродил по белому свету, наказывая злодеяния, обуздывая насилие и прославляя имя дамы сердца Дианы, пока не услышал легенду о таинственной горе.
Долгие месяцы бесплодных поисков закончились мятежом на каравелле, короткой схваткой, ранением, беспамятством. На третий день небольшую шлюпку Бернарда принесло к неведомому острову. И вот она, Кавабанга, в точности такая, как ее описывали. Таинственное вместилище непостижимой мудрости, а главное, несметных сокровищ, которые можно бросить к ногам Дианы! Но морское течение, словно в насмешку, повернуло и понесло шлюпку прочь от гористого берега в открытое море.
В отчаянии Бернард огляделся. Никого, кроме молчаливо разделившего его одиночество стервятника, чертившего крылом идеальный круг в пронзительной синеве неба.
Нахлынувшая слабость вынудила его закрыть глаза, и тут же его внутреннему взору явился образ Дианы. Встревоженный взгляд синих глаз, протянутая навстречу изящная рука, волнующий шепот...
- Очень выразительно, надо признать. В вас живет поэт, друг мой! Кое-где подправить, кое-что изменить придется, несомненно. Если прекрасная дева, пленница злобного и несомненно могучего дракона, у ног своего израненного освободителя? Ну конечно, классика!
Услышав за спиной голос, Бернард вскочил, сильно ударился раненой рукой о борт и вскрикнув от боли, лишился чувств.
Придя в себя, рыцарь увидел благородного старца в белоснежном плаще, осматривающего его рану. Удивительное дело, рука совершенно не болела, и Бернард учтиво обратился к незнакомцу:
- Сердечно благодарю за помощь. Но кто ты и как сюда попал?
Старец сдержанно улыбнулся.
- Коллекционер ярких снов и фантазий. Дарящий возможность навечно оставаться в любимом сне. Привлекательное, достойный рыцарь, предложение, не находишь ли? В твоем-то нынешнем положении.
Безумная надежда захлестнула Бернарда.
- Сможешь вылечить меня или доставить в ближайшее селение?
- Ты не внимателен, - старик укоризненно покачал головой. - Я могу спрятать тебя от неминуемой смерти во сне. Создать там самые лучшие условия.
- Зачем тебе это?
- Неважно. Считай моей прихотью. Так что, согласен?
Рыцарь недоверчиво вглядывался в лицо старика.
- И я вечность буду торчать во сне? Больной, одинокий? Старик, ты сумасшедший?
Коллекционер негодующе фыркнул.
- Разве слова каждого достойного рыцаря уже не являются плодами длительных размышлений? Хорошо, я сейчас развею твои сомнения.
Внезапно рыцарь очутился на берегу горного озера в тени высоких сосен. Неторопливые волны накатывали на прибрежный песок и лениво уползали обратно, оставляя на нем тающую пену.
Стоявший рядом старец довольно огляделся, а затем перевел взгляд на Бернарда.
-Рыцарь имеется, а вот этот огромный валун заменим драконом.
Бернард оглянулся и отпрыгнул на добрых три метра, в раненой руке полыхнуло болью. Сзади в самом деле лежал свежеубитый здоровенный, размером с сарай, дракон. В его глазнице торчал рыцарский меч.
- Я никогда не видел драконов, ни живых, ни мертвых, - ошеломленно признал он.
- Достань меч и привались спиной к его боку, рыцарь, - распорядился Коллекционер. - Да, вот так! Очень хорошо! Теперь требуется дева, которую ты спас, прикончив эту зверюгу. Кстати, как звали красавицу из твоего видения?
- Диана де Пуатье, - покраснев, ответил Бернард.
Тут же неподалеку на берег выбежала необычайной красоты девушка, огляделась, заметила рыцаря и поспешила к нему.
- Платье никуда не годится, - поморщился старец. - Откроем колени, укоротив его. Подчеркнем точеную фигурку, придав платью облегающую форму. Вот так гораздо лучше, верно?
Диана вспыхнула до корней волос, поймав жаркий взгляд рыцаря. Но тут же забыла обо всем на свете, увидев его руку на перевязи и кровавое пятно на рукаве
- Боже мой, Бернард, вы ранены! - красавица опустилась на колени рядом, встревоженно заглядывая ему в глаза.
- Ц-царапина, - обалдело пробормотал в ответ отважный рыцарь, потерявший всякое соображение от ее столь волнующей близости.
- Неподалеку растет целебная трава, Бернард, она облегчит ваши страдания. Я сейчас, я мигом!
Девушка так грациозно поднялась с колен,что у рыцаря перехватило дыхание. Она опрометью бросилась обратно, но вскоре невольно замедлила бег, удивленно разглядывая платье, а потом и вовсе остановилась, изучая свое отражение в воде...
Бернард обернулся к Коллекционеру.
- Вы - Мерлин, король Заклинателей, так?
- Кто это? - искренне удивился старец.
Тень набежала на лицо достойного воина.
- Но хотя бы вы можете сказать, где сейчас настоящая Диана, чем она занимается?
- Ни к чему, рыцарь, тебе это знать, - ответил Колекционер.
- Прошу Вас, великий Маг! - взмолился де Борн.
Долго всматривался в его лицо старец, мрачно кивнул своим мыслям и ответил: - - В этот миг Диану раздевает король в собственной опочивальне.
Кровь бросилась Бернарду в лицо. Побелели костяшки до боли сжавших рукоять острого меча пальцев. Метнули молнии его глаза.
Рыцарь гневно воскликнул:
- Лишь самое гнусное порождение Ехидны с ядовитым языком и черным сердцем смеет говорить такое о моей младшей сестре. Убирайся и благодари Господа нашего Иисуса Христа, Боже всякого милосердия и щедрот, милость Которого безмерна и человеколюбия - неизмеримая пучина, что убираешься с головой на плечах!
Исчез старец. Вернулось палящее солнце, раздался тихий звук бьющихся о борт шлюпки волн и терпеливо закружился в синеве неба дожидающийся своего часа стервятник.
А за тридевять земель отсюда Диана сладко охнула и торжествующе улыбнулась своим тайным мыслям.

Запретный плод...криминален.

Ранним утром в офисе было тихо. Сотрудники не спешили бежать на работу, лишь одна Снежанна приехала зарание и теперь сидела за своим рабочим столом, включив компьютер и воткнув туда флэшку.  Она рассматривала фотографии со вчерашней вечеринки в одном из клубов. На фотографиях она была не одна. С кавалером. На фоне молодой красивой женщины кавалер выглядел приблизительно так, как обычно выглядит "пожилая" дубленка на фоне писцовой или соболиной шубы. Мужчина был лысыват, полноват, седоват, приземист и -  о, Боги! - даже с веснушками, но при этом одетый с лоском. Этим чудом из стана сильного пола был ее начальник Андрей Палыч. Нет. Снежанна вовсе не была в него влюблена, вернее испытывала к нему искренние уважение с симпатией и дружественные чувства, что вовсе не мешало им частенько утешаться друг другом уединившись. То, что привлекало молодую и красивую женщину было банальным - его состоятельность. Он тратил на нее крупные суммы денег, водил в рестораны, бутики, клубы и театры, ездил с ней в жаркие страны, покупал дорогие вещи, заваливал цветами и подарками. Ей было лестно такое внимание. Ради такого можно было чем-то и пожертвовать. Например... Главное, чтобы он предохранялся, что, впрочем, он и делал, говоря, что не готов пока становиться отцом.
Ей хотелось безраздельно владеть им с его капиталлами, тем более что такое шуба и машина по сравнению с буренкой, которую можно доить бесконечно? Но замужество он ей не предлагал почему-то. Нет-нет, понятно почему: он ведь много работал! К себе домой он ее тоже не приглашал, хотя они вместе были уже пять лет, отнекиваясь, что у него то ремонт, то перевез к себе пожилых родителей, а знакомить рано и надо проверить чувства, то приехал племянник-студент, которому не нашлось места в общежитии, и пока он учиться и ищет съемную квартиру, то поживет у дяди. Она верила, а потому парочка тусовалась у нее на дому.
Сегодня Снежанна приехала пораньше, чтобы встретить своего в прямом смысле дорогого мужчину после вчерашнего. Она даже пиво купила, которое он так любит, тем более после веселого времяпрепровождения, где он явно хватил лишнего, голова у него скорее всего будет бо-бо.
Словом, Андрей Палыч, был для Снежанны неким запретным плодом и она считала, что она не только достойна съесть этот плод, но и то, что имеет на это полное право. Она страстно вожделела стать его супругой, его дорогой половиной, хозяйкой и его судьбой. Красивая жизнь ей очень нравилась.

Сотрудники лениво подтягивались на свои рабочие места, начальство так же лениво, не открывая глаз и продолжая видеть сны, уныло тянулось в свои кабинеты и не отрывалось от своих смартфонов с такими разными рингтонами.
К счастью, никто не знал, что Снежанна является пассией начальника: они шифровались так, что Штирлиц бы им позавидовал черной завистью. Правда женщина не понимала, зачем такая конспирация, и считала, что их отношения можно уже вполне вывести на легальный уровень. Однако сам кавалер так не считал, объясняя, что так интереснее.
Вот в коридоре послышался знакомый звук шагов. Он! Андрей Палыч поднялся наверх, в свой кабинет, даже не заглянув поприветствовать. Это было странным.
Через пару минут, через открытую дверь она заметила женщину, худую, с бледным нервным лицом, размашисто прошагавшую к лифту. Ее Снежанна здесь никогда не видела. Может быть, Андрей решил смерить секретаршу? Но зачем ему такая, без лоска, какая-то затюканная?
Незнакомка вошла в лифт и уехала вверх, и любимую женщину начальника посетило плохое предчувствие. Она постаралась выбросить все из головы, вытащив флэшку из разъема и бросив в сумку. Ну, может, та кляча пришла еще к кому, уборщицей, например, нанялась. Ведь кроме Андрея на верхнем этаже полно начальства. Почему именно к нему? Снежанна все же нервничала. Она решила пройтись до офисной столовой, которая предположительно уже открыта. Сегодня можно порадовать себя кексиком. Но когда она подошла к лифту, на нее выскочила оттуда та самая незнакомка.
- Вы Снежанна? - спросила женщина, метнув глазами в нее молнии.
- Ну, я. Только по поводу вакансии уборщицы Вам лучше поговорить с кем-то на верху.
Неожиданно дамочка показала ей смартфон с фотографией...из клуба, где вчера был Андрей Палыч.
- Вам это знакомо? Вы не будете отрицать, что рядом с моим мужем Вы?
- Мужем?! Каким мужем?
Молодая женщина почувствовала, что весь ее успех "превращается в тыкву" и ускользает из рук, будто дым.
- Да, Андрей мой муж. И знаете, вообще-то мне очень не нравиться, что мой муж крадет с моего счета мои деньги для сомнительных увеселений. Так вот. Должна предупредить. Если Вы не вернете мне все суммы, которые потратил Андрей с моего счета, то я вас в бетон закатаю, - женщина была спокойна и уверена в себе.
- Вы?! Да Вы же бомжиха! Посмотрите на себя! - захохотала Снежанна.
- Вы судите по внешности? Хорошо.
Жена Андрея Палыча кому-то набрала. Через пару минут к ней подошли трое здоровенных секьюрити.
- У меня слишком серьезный бизнес, девочка, и это я пристроила сюда Андрея. Фирма принадлежит мне. Я ставлю вас на счетчик. Андрей все знает. У нас трое детей, и я не желаю, чтобы их отец подавал им такой дурной пример, - жена начальника говорила очень спокойно и даже немного лениво, но от ее слов у Снежанны затряслись поджилки.
Неожиданно в сумочке Снежанны запел дорогущий айфон, возвещая о том, что начальник желает говорить с ней. Андрей Палыч вызывал к себе обеих.
Они поднялись. Начальник был мрачнее тучи.
- Надеюсь, Нина тебе все объяснила? - спросил он у Снежанны. - Тогда пиши увольнение по собственному. И да, у тебя месяц, чтобы перевести на мою карту семь миллионов.
- Я буду жаловаться! - заорала любовница.
- Жалуйся. Тогда ты будешь сидеть с моим мужем в одной камере, - жестко ответила Нина.  - Андрей слишком запретный плод, детка. Ты пожелала его съесть, а теперь пришла расплата. Впрочем...это и тебя, супруг, касается.

Любить

Дождливой выдалась весна. С грозами. Дороги размыты. Только и хлюпай, и поспевай.
Хрупкая от природы, небольшого росточка, Нюрка, в дождевике, натянутом по самый нос, и резиновых сапогах на три размера больше несёт свою почтальонскую сумку из тонкой телячьей кожи с газетами из райцентра и редкими письмами, не торопясь, как носил купец–коробейник свой самый диковинный товар. От дома к дому. По всей деревне. Вот и Никитичны дом. Приосанилась, голову вскинула. Звать не стала. Стукнула погромче. На удачу. Кто выйдет? Сумка тянет плечо. Только, не важно всё это, когда можно вот так, с глазу на глаз, постоять рядом с Санькой хоть немного и в очередной раз заморочить себя, глупую бабу, на самом деле парень в её сторону смотрит или всё ей только кажется.

Вышла сама Никитична. Зыркнула мельком, сухо поздоровалась, взяла газету и пошла от калитки прочь к вдовьей своей вотчине с пятью душами, из которых Санька – самый старший.
«Пятнадцать годков в этом году исполнилось. Справный парень, в отцовскую породу, – в плечах широк, глаз горит, на работу скор. И девки в его сторону глядят. А он их и не замечает, как будто. Но сам не свой делается, когда эта бедовая рядом. – мысли, густые, тяжёлые, берут Никитичну приступом, не оставляют в покое. – Уж, я не ошибусь. Насквозь вижу. Нечисто тут». – сжала губы плотнее, заправила под косынку седеющую прядь, подкинула в печку три полешка, а яснее не стало...
– Кто там был, мать? – старшо́й вылез из погреба, осмотрелся. Наконец, дошли руки до полки. Всё время трудодни съедают.
– Да, Васильевна заходила.
– И газету занесла?
– От, глазастый! А чего спрашиваешь? Коли сам всё видишь. Или, поговорить охота?
– Не ругайся, мать. Ни к чему это.
– А ваши гляделки? «К чему»? Сколько девок вокруг, а ты всё в её сторону смотришь – не насмотришься. От людей стыдно. Думаешь, не видит никто?
– Ну, ты глазастая, не меньше моего.
– Ты поговори у меня. Осмелел.
Идти к ней не вздумай. Знаем мы таких. Охомутает враз. Тебя же потом, дурака, и завиноватит.
– Ты не переживай. Я ж по–людски хочу, по–доброму.
– Мал ещё условия ставить. Ус только пробился, а всё туда же. Что мне делать с тобой, горюшко? – улыбка светлая, взгляд открытый, склонился к матери, уткнулся в плечо. – Ладно тебе... Чай, не телок. – засмущалась мать, а рука пошла по затылку перебирать сына густые вихры.

Возвращаться в пустую хату Нюрка не торопилась. Просидела на почте дотемна. Тем более, – снова дождь, с самого обеда. Ещё совсем недавно, когда была жива бабушка, бежала домой при каждом удобном случае. Хоть парой слов перекинуться, хоть взглядом. Внучка́ Ефросинья любила и невестку привечала. Нюрка с ней так и осталась. Считай, четыре года, как закончили войну, а жили они и держались друг дружки, так и не дождавшись своего мужика – похоронка пришла в сорок пятом, как раз накануне победы...
Так и осиротела Нюрка дважды – сначала мужа потеряла, а потом и последнюю ниточку, что с ним связывала, – бабу Фросю.

Родителей своих она и не помнила. По́мерли, когда была она совсем ещё мала. Жила у тётки. Всё больше, в чёрном теле. Потому и забылось, как не было, когда вышла замуж и перебралась в Черёмушки. Муж и его бабушка стали ей роднее родных. Да только, ненадолго. Петр добровольцем ушёл с первых дней. А пожили они год с небольшим. Дитя прижить не успели. Вот и осталась Нюра вдо́вой и одинокой в свои двадцать семь, полных жизни, лет без особой на жизнь надежды. А какие надежды в деревне, полной вдов и сирот и тремя мужиками–калеками на весь околоток?

Санька возник не вдруг. Выделила его ещё совсем огольцом. Как молнией пробивало каждый раз. Сама от себя таилась. Виду не подавала. Да и к чему ей было? Пётр её жалел. Старался. Сжимал крепко, целовал часто. Да только, не отпускал её интерес к мало́му. И не понимала Нюрка, что творится, – просто, каждый раз щемило внутри от того, что не совпали они с Санькой по времени, и нет никаких им шансов.

Уже и время прошло. И поменялось всё. И молодухи, такие же, как она сама, безмужние и бездетные, мало чем чурались, чтоб понести и родить.
Нюрка и сама уже готова была, чтоб хоть не одной, чтоб хоть одна живая душа рядом. А только, не хотела по бестолковому. И всё оттягивала, оттягивала. И каждую неделю, как заворожённая, ехала в райцентр за письмами и газетами, думая о беременности, как об отвлечённом, к ней самой не имеющем отношения, но неминуемом обстоятельстве.

В дверь поскреблись тихо, почти незаметно. Аська даже не тявкнула. «Значит, свои». – Нюрка накинула бабы Фроси пуховый платок и вышла в сени.
– Открой, Нюра, поговорить надо. – певучей струной, вполголоса, чтоб не потревожить, свежие, с упругим металлом, нотки прорываются сквозь тёмную тишину сеней.
Рука касается засова, застывает вместе с дыханием, а потом пододвигает затвор и прячется на груди, в глубине тёплого, мягкого. Шаг назад, чтобы дать ходу тяжёлой двери. И – близко друг к другу. Санька, крепкий, на голову выше, и сама Нюрка, маленькая, щуплая, как подросток, – коротко остриженные волосы выбиваются из–под косынки, и только голос, низкий, грудной, выдаёт взрослое, бабье:
– Что нам говорить, Саня? Не разговорами жить, поди...

Ходики на стене, по обыкновению, отсчитывают время. А нет его – провалилось, исчезло. И Нюрки нет, и Саньки. А только, несмелые по–началу, а потом жадные, до задержки дыхания, поцелуи по лицу и шее, плечам и груди. И соскам, набухшим и рвущимся в цвет, как почки за окном.
А ещё – тело к телу по са́мому укромному, налитому, треск в печи и тени по стене, выписывающие узоры вновь сложившихся соцветий.

Засветилась Нюрка, заневестилась. Глаз живой, походка верная, лёгкая.
В голосе праздник. И не смущает её ни тошнота, которая уже больше месяца как взяла в осаду и не отпускает, ни косые бабьи взгляды, ни Санькины объятья, в которых день ото дня растёт и крепнет настоящая мужская сила.

Собиралась Никитична не торопясь, вытащила из сундука выходные жакет и юбку, расправила каждую складку, повязала платок из шёлка, примерила «гусарики», которые ещё муж заказывал для неё в городе, пристукнула каблучками, помолилась на образа, обернулась и вышла.
Идти было недолго. Нюркина изба на соседней улице. Здоровалась со всеми в открытую, даже с косой Маланькой, до сплетен охочей.
Зашла к Нюрке, и – глаза в глаза. Всё не верилось ей, что не блажит баба, что не растеряла она себя в раннем своём одиночестве. И уговаривала сама себя, что не мог её сын повестись на пустышку. Последний с ним разговор был жёсткий, обдуманный. В голове разрывалось Санькино: «Не сосватаешь, та́к с ней жить буду. Я теперь не отступлюсь», – и несмываемой картиной стоял взгляд сына. Отец его так смотрел, когда на своём настаивал и она понимала, что так и будет, как муж сказал, не иначе, как только так.

Начала с ходу, только поздоровалась:
– Не ждала я такого поворота. Всё надеялась, образумится он, перебесится. А видишь, оно как?
Значит, породнимся. Кровь свою сиротить не дам. Пока не родишь, чтоб людям рты прикрыть, жить будете у меня. А там посмотрим. – Никитична присела рядом и, мерно раскачиваясь, как будто убаюкивая, приобняла невестку за плечи и привлекла к себе. Нюрка поддалась мягко, как в Санькины руки упала. А ещё вспомнила бабу Фросю, которую себе за мать считала. И прорвало их обеих. Плакали каждая по своему вдовьему сиротству и по счастью, нежданному и очень хрупкому. Плакали, как будто надеялись все слёзы за раз выплакать, чтоб уже не пришлось плакать никогда больше.
Санька зашёл молча. Опустился на колени, обнял обеих и упал лицом в юбки, скрывая и свои, невесть откуда взявшиеся, слезы. В то время как, не сговариваясь, в обе руки, потянулись бабоньки к его густым по затылку вихрам.

Стряхнув остатки сна, ОН глубоко вздохнул. Переваливаясь, подошел к краю обрыва. Взглянув на угасающий горизонт, где дневное солнце кровавым ручьем медленно стекало в никуда. Громко хлопнул крыльями, тяжело подпрыгнул, оттолкнулся от каменистой площадки, на которой отдыхал.  Рывком бросился вниз, и уже в падении, расправив крылья, стал планировать над землей.

   Там внизу между высоких гор простиралась зеленая долина. Деревушка, расположившаяся в самом центре этого зеленого великолепия, со всех сторон была защищена стенами гор. Благодатное место!

   Чужие заглядывали сюда не часто. Жители деревушки: сеяли пшеницу, пекли хлеб, собирали в горах лечебные травы. Были людьми мирными и счастливыми. Вот только беспокоил их живущий в горах дракон. Нет, нет! Он ничего плохого им не делал, но в жителях вызывал страх один лишь вид ужасающего животного. Люди старались избегать встреч с драконом. Но не все…

   ОН стрелой взмыл вверх и вдохнул в себя чистый, прозрачный воздух облаков. Чешуя его блестела на солнце, переливаясь изумрудными бликами. Он был готов к встрече.
Среди огромных серых валунов, скопившихся у подножия горы, дракон рассмотрел маленькое белое пятно. Это была ОНА.

Каждый раз, встречаясь с девушкой в предвечерний час, он испытывал удивительно щемящее, волнительное чувство. Как тогда, когда нашел её беспомощную, всю изломанную при падении с обрыва, когда ОНА, собирая травы, сорвалась со скалы.
Он осторожно перенес её в свою пещеру и долго выхаживал, лечил, как умел. Вскоре, очнувшись, красавица совершенно не испугалась, увидев его вблизи. А наоборот - смотрела на него с восхищением и благодарностью.  Но оба понимали, что так долго продолжаться не может, и когда девушке стало лучше, он осторожно перенес её поближе к деревне.
Жители были удивлены появлению девушки. Они давно перестали искать, думая, что её съел дракон.

   Встречи девушки и дракона были удивительно чисты. Она плела венки и украшала рогатую голову своего друга. Гладила звенящую чешую его шкуры и совершенно не боялась огня,  который вырывался из его пасти, когда он чихал. Рассказывала о новостях, о том, что случилось в деревне. Он слушал и таял от тихо журчащего ручейка её нежного голоса.

   Как-то однажды девушка прибежала к Дракону, взывая о помощи. На их поселение напали горные люди-звери. Требуют еды и молодых девушек. Грозились сжечь всех и всё.
Ночью он бесшумно подлетел к стану врага… На рассвете люди увидели на месте вражеского войска только кучки пепла да поблескивающие в золе зубы.
Все решили, что это сделал какой-то смельчак из местных. На том и успокоились.
Только девушка понимала, кто этот избавитель, и была ему благодарна.

   Вот и в этот раз. Взлетая высоко к облакам, ОН ощущал, как её нежная рука поглаживала его шершавую шею. Он блаженно щурился и старался лететь осторожно, чтобы не навредить любимой.

   Любимой? Конечно! Он это осознал уже давно и даже был рад этому. Но… запретный плод всегда сладок. Только не всегда доступен. Впрочем, дракон был и этим отношениям рад.

   В тот злополучный вечер девушка была задумчива и взволнованна. После небольшой паузы она рассказала, что один заезжий купец посватался к ней. Он красив, молод и нравится ей. Если отец согласится, то свадьба будет весной.

   Его сердце сжалось в окровавленный комок. Он взмыл вверх и застонал так, что с гор посыпались камни.
Она испугано смотрела на него и на глазах появились слёзы.

   Дракон опустился на землю, посмотрел в глаза девушки и сказал: «Спасибо тебе за всё. Прощай. Иди, тебя ждут дома».
Она хотела подойти, погладить на прощание друга, но он резко дернул хвостом и оскалился.

   Спускаясь с горы, девушка вдруг ощутила на спине тепло. Оглянувшись, она закричала от ужаса. Дракон стоял на высокой площадке, в зубах он зажимал свой хвост и вся эта фигура была объята пламенем.

   Жители деревушки еще долго гадали, что это могло так ярко гореть в горах. Но только один человек знал ответ на этот вопрос.

Мой путь
Эпиграф. "Но вот пришла весна, и Воланд решил дать бал..." М.А. Булгаков

Много существ населяет планету, и каждое с особенностями, повадками, рефлексами. У человека тоже  повадки, рефлексы, особенности. И главная особенность  - порочность.
  Это началось в доме родителей, где мне отвели одну комнату. И с этим можно мириться, но увы, ту же самую комнату, которую иронично называют "детской", делит еще одно существо-недоразумение - младшая сестра. Родственники спорят: "Как Бестия может быть младшей, если вы появились в один день?"  Как, как... счет идет на минуты. Мир принадлежал  мне одной  целых полторы минуты! А потом появилось это - Младшее. И мама любит её больше: с ней возятся, ездят к репетиторам, мне же приходиться таскаться на йогу пешком. Её хвалят за тройки и аплодируют примитивным стишкам, а мои труды с высшими оценками считают  само-собой разумеющимися.
  И вот однажды, когда Младшее самозабвенно перекатывало решенную мной домашку, интересная идея пришла мне в голову: глупо сидеть в наушниках и лениво смотреть земные новости в телефончике, когда как сидеть в наушниках, читать земные новости и цедить папин абсент - определенно, умно! Но, увы, вылазка сорвалась с самого начала:
- Куда это ты? - добрые папины глаза, такие же угольно-черные, как у меня, буравили взглядом, пытаясь проникнуть в разум.
Я ловко поставила блок и поспешила отвернуться:
- За карточками, - прозвучала ложь, чрезвычайно похожая на правду.
Папа удивленно поднял брови:
- Такое сильное желание поработать вечером? Позволь узнать, что отрабатываешь в этот раз?
Что, что... Вообще, я отрабатывала абсент, но раз уж вы, милорд,  настаивайте:
- Запретный плод.
Папины брови сломались домиками, и он по мефистофельски захохотал. Классно! Сразу видна порода. Папу я люблю, но мама слишком круто взяла его в оборот, сделав образцовым отцом, семьянином и вообще... А как же наша борьба? Наш кампф?   Положен на алтарь брака, а жаль.
- Сударыня, - папа отсмеялся, но в его глазах еще вспыхивали искры-смешинки, - прошу  подготовиться к выходу, а я принесу карточки.
  Ничего не оставалось, как обозначить поклон кивком головы, потому что в кимоно делать книксен - нелепо. Люди выбирают одежду велением души, я же руководствуюсь здравым смыслом и эстетикой. Поэтому сейчас в самый раз будут  деловой брючный костюм, белая сорочка в редкую черную полоску и узкий галстук, только чтобы продемонстрировать фиолетовую брошь - подарок дедушки. Когда папа вернулся, я была полностью готова  и даже надела пальто.
- Прошу, - он передал шкатулку черного дерева, - и еще... Вот это.
На лацкан пальто он ловко нацепил "клопа". Это  жучок-наблюдатель, аля видеоняня, только крохотный, похожий на булавку с алмазом.
- Мы с мамой за тебя волнуемся, - виновато развел руками папа, в ответ на испепеляющий взгляд.
***
  Пугать людей занятие глупое, но веселое. Страх действует по-разному: сковывает, возбуждает, вызывает истерику. Женщины предпочитают падать без чувств. Человеческая психология настолько сложна, что без проводника в этом социуме не обойтись. Поэтому я направилась к нашему с Младшим  работнику, которого вместе  завербовали  несколько лет назад. Условия договора прописали неудачно, гарантировав подопечному абсолютное здоровье, автоматически обрекши несчастного на бессмертие. От мамы влетело здорово, а папа пожал плечами и попросил впредь продумывать чуть дальше двух ходов.
  Итак, Андрей, молодой топ-менеджер, сидел у себя в крохотном кабинете и  уже думал, что пятницу удалось пережить спокойно, когда в дверь постучали. Незачем зря пугать полезного человека.
- О, Шелл... - Андрею не удалось справиться с мимикой, и на лице  читалось разочарование и вселенская печаль.
- Приветствую, - я поздоровалась и, чтобы ободрить, добавила:
- Курьер с пиццей будет через семь минут.
Андрей кивнул и отошел вглубь кабинета. Глаза он научился прятать уже давно, и иногда это меня злило, но не сейчас. Войдя следом и достигнув стола, я поставила шкатулку с карточками.
- Что это? - Андрей с любопытством уставился на резные пентаграммы по  боках шкатулки.
- Не что, а кто. Это люди-макеты, карточки. Они жили, а некоторые и  живут, на них отрабатывают человеческие понятия.
- Как это, люди-макеты? Как манекены, что ли? - не понял Андрей.
Как, как... снова объяснять, как маленькому? Открываю шкатулку и, о чудо! Рядом со стопкой карточек серебром блестит тонкая прямоугольная фляга. Любимый папочка решил подсластить пилюлю абсентом! Как у него получилось узнать? Блок я ставила глухой и безусловный, но  папа прочитал меня! Надо будет спросить у дедушки.
- Человек-макет это ограниченный в  мировоззрении человек, готовый сотрудничать с нами, при этом никак не влияющий на дальнейший ход истории.
- Погоди, - Андрей нахмурился, плохой знак - он начал думать, - я, значит, тоже - манекен?
Ай-яй-яй! Любимая марионетка желает страдать, это плохо!
- Конечно, - делаю театральную паузу ровно на столько, чтобы Андрей начал огорчаться, но не до конца, - конечно, нет. Ты наш работник, у тебя договор. А у макета нет договора. Ну... давай сходим к кому-нибудь вместе. Отрабатывать будем понятие "Запретный плод", в эквиваленте исполнения любого желания.
- Давай, - пожимает плечами и смотрит на карточки, - вот, к нему. Это военный?
На карточке изображен мужчина в гимнастерке с синими петлицами, пилотка сдвинута на бок, взгляд с небольшим прищуром. Интересный типаж.
- Боец Петренко, Игорь Алексеевич, - читаю по памяти, но пусть думает, что это написано на лбу у Петренко, - тысяча девятьсот седьмого года. Представлен к медали за отвагу, посмертно.
- Почему посмертно?
Отвечать неохота, создаю туннель в сорок второй год, куда нас благополучно переносит гравитация.
***
- Прием! Алло! Тридцать четвертый, отвечайте! Прием! - пожилой комбриг седой и без фуражки терзал трубку полевого коммутатора. Землянка освещалась парой керосиновых ламп, на столе по середине помещения лежали расчерченные красным карандашом карты.- Не отвечают... - он обернулся к офицерам, ожидавшим вокруг стола. - Связи нет с пулеметами!
- Разрешите, Иван Николаевич? - подал голос офицер в звании майора. - Я пошлю связистов.
- Распорядитесь, - буркнул комбриг и положил трубку на аппарат.
Майор вышел из землянки. Уже стемнело, но где-то недалеко ухала вражеская канонада. Пулеметы молчали. Майор прошел мимо санитарной палатки и вошел в соседнюю. Через пару минут вышел обратно в сопровождении бойца с ранцем за спиной и мотком провода в руках. Это был Петренко. Вместе с майором дошли до штабной землянки, после чего Петренко козырнул и свернул к задней части землянки, где наружу выходил связной кабель.  Ухватив провод  свободной рукой, связист побрел сквозь кусты и травяную поросль в сторону канонады.  Майор же не спешил в штаб, а выкурил сигарету и только потом скрылся в землянке.
***
  Лесной запах и непроглядная темень придавали чувство беспомощности, а  звуки взрывающихся снарядов будили в Андрее самые  потаенные и сильные страхи. Постепенно  глаза привыкли к темноте и он смог различить стволы деревьев и силуэт прекрасной бесовки. Шельма закуталась в плащ-палатку, скрывшую её от плеч до пят. Зато на голове у Шельмы появилась пилотка, которую она кокетливо сдвинула на левую сторону.
- Чего мы ждем? - прошипел Андрей, вздрагивая при каждом новом взрыве.
- Нашего манекена, - в голосе потрясающей бесовки слышалась усмешка, - смотри.
Она выпростала руку, в которой оказался прямоугольный электрический фонарик с тусклой желтой лампочкой. Света едва хватило, чтобы вырвать из темноты свежую воронку и кусок оборванного кабеля.
- Через минуту Иван Николаевич будет здесь, - сообщила бесовка.
- И что тогда?
- Я предложу  выполнить любое его желание.
- Он пожелает, чтобы война окончилась, - предположил Андрей, но Шельма мотнула головой.
- Не-а. Макет на то и макет, чтобы ход истории не менялся. Он будет выбирать между личным и профессиональным.
- То есть?
- Увидишь.
***
  Люди не видят в темноте.  Для нашего же зрения темнота не препятствие вовсе. Затруднения возникают с определением оттенков. Поэтому я увидела Петренко, еле двигающегося вдоль кабеля,  еще метров за двести. Макет  не торопился, но все равно спотыкался о коряги и ветки, оказывающиеся в досягаемости ног.
- Вечер тёмный, Игорь Алексеевич, - негромко  но так, чтобы макет услышал, здороваюсь.
И сразу, пока не натворил глупостей, вроде хаотичной стрелбьбы из ППШ во все стороны,  включаю фонарик и подсвечиваю лицо. Для эффектности поставила красный светофильтр. Короткий вскрик подтвердил, что меня увидели.
- Черт, черт тебя дери! - раздалось ворчание Петренко, и связист, наконец, вышел к воронке. - Опять будешь вопросы задавать?
Мило улыбаюсь, держу паузу. Он достает свой фонарик, оглядывает меня, потом светит на Андрея.
- А этот? Тоже - черт?
- Это Андрей, - представляю работника, - нет, он человек, но работает на меня.
- Продался? - Петренко хмыкает в лицо моей марионетке, и Андрей невольно отшатывается назад. - Слабак! А что просил? Много хоть денег взял?
- Не денег... - бормочет Андрей, - здоровье.
- А! Это другое дело, - кивает связист, - здоровье не купишь. Жизнь не купишь. Добрую молву о себе - тоже не купишь.
- Можно устроить, - вмешиваюсь в разговор, так как время начинает поджимать - в нашу сторону отправился разведотряд неприятеля, - но я не предлагаю, дражайший Игорь Алексеевич, нашу стандартную кабалу. Хочу спросить и тут же исполнить ваше пожелание. Любое, самое несбыточное или запретное.  Что бы вы пожелали?
Петренко не спешит, а зря, враги уже вошли в этот перелесок. Ну же!
- Что-то ты шалишь, чертовка, - усмехается Петренко, - а если я бабу пожелаю?
Притворно вздыхаю и осуждающе качаю головой:
- Вот прям здесь, голую женщину? А что вы с ней потом будете делать? Приведете в расположение части? Или пристрелите и бросите?
Мои слова не по нраву связисту, он плюет под ноги, мотает головой, ворчит:
- Ну ты чего, я ж пошутил. Не ирод, чтобы голых баб стрелять. Ладно, тогда давай, чтобы этот чертов кабель целым стал. Вот мое желание. Тогда я назад вернусь, и все будет лады!
Торжествующе смотрю на Андрея, но в темноте он не видит моего лица, а подсвечивать фонариком становится опасно - враги уже в метрах пятистах, могут заметить. Хватаю оборванный провод и мысленно проецирую на местность пентаграмму поиска. Второй конец лежит в метрах трех. Направляю к нему поток энергии, синтезирую недостающие метры и сращиваю в единое целое.
- Обрыв устранен, - докладываю Петренко, - связь восстановлена.
- Лихо ты, - усмехается он и поворачивается, чтобы идти обратно. Я же хватаю подопечного за рукав и тащу за деревья. Андрей поддается, но бормочет:
- Ты чего? Куда?
Закрываю рот ладонью, а Петренко уже окружили черные фигуры. Короткая потасовка, и фигуры скрываются за деревьями, оставляя после себя агонизирующее тело.
- Вот поэтому - посмертно, - поясняю  Андрею и открываю туннель обратно. 
  ***
- Это не показательно, - заявил Андрей, когда  вернулся в кабинет.
Очаровательная бесовка дернула плечами и достала из шкатулки плоскую фляжку. Отвернув пробку, она понюхала содержимое и с удовольствием сделала глоточек:
- Наглядно, - возразила Шельма и завинтила крышку, - неразвитость мышления не позволили рядовому бойцу придумать стоящее желание. Для Петренко запретный плод -  сидеть в безопасной палатке и ждать. Примитивен, но эгоистичен.
- Нет, - заспорил Андрей, - связист хотел выполнить приказ. И погиб, как герой. Люди не такие уж эгоисты, как ты думаешь. Тем более в то время!
В дверь кабинета постучали, это курьер принес пиццу.
- Будешь? - предложил Андрей, открывая коробку. - Теплая еще.
Великолепная бесовка равнодушно скользнула взглядом по румяному кругляку, обильно залитому сыром и обсыпанному кусочками курицы с ананасом.
- Я не голодна,  мерси, - последовал ответ, - но раздосадована. Ты не так оценил произошедшее. Давай возьмем современный макет?
Шельма покопалась в шкатулке и выудила карточку с изображением холеного зрелого мужчины в костюме и при галстуке.
- Господин Иосиф Абрамович Махер, - объявила бесовка, - бизнесмен и миллиардер. Проживает здесь, в Москве.
- Да, сейчас, я только поем, - попросил Андрей, - у миллиардеров снега зимой не выпросишь, не то что ужин.
Милейшая бесовка  наигранно вздохнула, и снова потянула фляжку из шкатулки.
***
  Нормальные люди  доброжелательны и доверчивы. Так и просят: "обмани меня, ну, пожалуйста". И никакой опыт, никакие приобретенные рефлексы не заставят вести иначе. Потому что это нормальные, уравновешенные люди без сильных психологических сдвигов. Андрей как раз такой: умный воспитанный, интеллигентный и уставший от нас с Младшим. Как вылечить усталость молодого мужчины? Правильно, привести ему молодую женщину! Но,  план не сработал. Вместо  отдыха, они сидели на диване, пили кофе и смотрели сериалы. И так  выходные напролет! А когда отвозили женщину обратно, в смоляной чан, она хохотала и называла нас обидными словами. Потом уже я прочитала, что смех этот называется - сардоническим.
  Андрей потом  спрашивал о судьбе этой девушки, ну а что я могла сказать? Кипит в смоле и сардонически вопит? Нет, нельзя такого говорить нормальным людям. Нельзя!
Вот и сейчас, клюнул подопечный на макеты, прошляпил момент, как  этому Махеру Договор подсунула, а он - подпись поставил. Андрей не дает  губить души, и это такая игра. Игра со смертным за бессмертие душ. И нам с Младшим забава, и ему себя Дон Кихотом ощутить. Но с миллиардером не пофартило рыцарю: Махеру понравился предмет Договора -  моё обязательство, что Иосиф Абрамович  получит Плод с Древа Познания. Тот самый, что Сам еще первому мужчине кушать не велел.  Подписано - выполнено!
Не буду говорить, скольких усилий  стоило притащить  всех в Эдем, но самочувствие мое здесь сильно ухудшилось. Зато мужчины резвились и сияли разноцветными нимбами. У Андрея - пошло-розовый, а у Махера зелено-коричневый.  Это потому что мысли здесь обретают материальность и становятся видимы, отсюда и нимбы. И да, у меня тоже появился... ну, разумеется, черный. А еще  вернулся первозданный вид - привет, рога хвост и крылья. Только благодаря  крыльям и прилетели. Все-таки мы ангелы, хоть и с другим знаком, а не те уродливые творения Темнейшего. Этих не то что в Эдем, на Землю не пускают, только по приглашениям.
- Какая восхитительная легкость и такая безмятежность! - орал Махер и прыгал по зеленому травяному ковру.
- Потрясающие ощущения, - делился со мной Андрей. Но, видимо заметив моё состояние, сочувственно спросил: - Очень плохо?
Подавив трясучку лихорадки удалось выдавить:
- Чрезвычайно.
Так и стояла на солнцепеке, вцепившись в рукоять зонта.
- Ты какая-то полупрозрачная, - обеспокоенно заметил Андрей.
- З-знаю, - цежу сквозь стиснутые зубы, - пусть жрет яблоко.
- Ага...
  Он догнал Махера и потащил к Древу. Тот не сопротивлялся. Плоды Древа очень похожи на яблоки и формой и вкусом. Что они на самом деле такое - объяснить сложно, но меняют человека радикально. Все, что укрывалось от  сознания становится чрезвычайно важным. Все, что не знал - проявляется в памяти. В общем, после вкушения личность изменяется до неузнаваемости и никакого лекарства нет. Но кто об этом знает? Уж точно не Махер!
Он сорвал яблоко и с удовольствием начал жевать. Меня беспокоило только одно - чтобы он не вздумал поделиться с Андреем. Я никак не смогла бы воспрепятствовать такому жесту доброй воли. Но мои опасения оказались напрасны: Махер съел все сам. Пора возвращаться.
  Путь обратно я помню смутно, кто-то из Архангелов нас заметил, но поленился догонять, решив, что раз мы удаляемся от Эдема, то туда нам и дорога. На Земле мне стало гораздо лучше. Все-таки она небольшой филиал Ада. Наконец,  удалось придать опрятный внешний вид. Оба мужчины сидели в креслах роскошной гостиной Махера и мечтательно глядя в потолок, по очереди чмокали губами, переживая яркие воспоминания.
Я проверила Договор, там сияла свежая отметка об исполнении. Чудненько! Теперь душа Махера будет направлена  сразу к нам, а не куда-либо еще. И, кстати,  скоро, как только начнет действовать яблоко.
- Андрей, нам пора, - зову подопечного.
- Посидите еще! - радушно предлагает хозяин. - Сейчас закажем еды, устроим праздник!
Чудесно, но скоро в тебе проснется совесть, сожаление и осознание безысходности. Это сильно подпортит вечер.
- Благодарю, о щедрейший Иосиф Абрамович, но нас ждут неотложные дела. Благодарю за гостеприимство.
Поднимаю за шкирку Андрея и, стараясь выглядеть непринужденной, покидаю дом миллиардера.
- Всегда поражался вашей с Бесс силе, - хрипит Андрей, вися в пиджаке на моей вытянутой руке, - но ногами идти гораздо удобнее. 
- Прости, - ставлю марионетку на твердь.
Он поправляет пиджак, подтягивает галстук, я терпеливо жду. Он заслужил. Можно даже сказать ему об этом:
- Сегодня я работаю Вишмастером, нет ли у тебя какого-нибудь желания для себя?
Он бросает очень выразительный взгляд, что приходиться поднять ладонь:
- Нет, нет, сгинуть к своей матушке - это не желание, я и так скоро пойду. Ну, для себя? Твой запретный плод? Совершенно безвозмездно.
- Счастья всем, сразу и чтобы никто не ушел обиженным? - предлагает он, но я мотаю головой. Такое сделать можно, но сколько переполошиться высокопоставленных особ! С обоих сторон.
- Для себя, - с нажимом повторяю, потому что уловила уже тень его желания.
- Ну... - смущается он и вдруг дерзко встречается со мной взглядом, - прочти сама!
Аха-ха-ха! Какой же он, оказывается, стеснительный! А перед нами всегда раскован, свободен, и даже в меру независим. Да не надо мне его читать, и так все понятно.
- Хорошо, иди домой, я приведу её.
Он кивает мне, машинально протягивает руку, жму ему ладонь одними пальцами и мы расходимся. Задачка простая, надо всего лишь умыкнуть сардоническую девицу из котла. Хорошо, что эта котельня папина, а я у него любимая дочь.

– Деда, а если я сорву яблоко у соседа по даче, кто живет за углом, на развилке, где много сирени висит над забором, где лаз между ветхих штакетин. Я туда точно пролезу. Будет ли яблоко тем самым запретным плодом?- внук забегает вперед, кидается вправо, останавливается, заглядевшись на что- то, только ему интересное, - бабочку, гул косилки, скрученную пеструю бумажку. Пляшут под дачным солнцем синие шортики, рыбий хребет между загорелых лопаток, облезлый нос и желтая челка мальчишки.

Дед, в рабочих штанах и футболке с оттянутым стирками воротом, с седой головой под кепкой с надписью, вытертой годами, непригодной «на выход», загоревшим лицом, всем лицом: глазами, губами, бровями и всеми морщинами, улыбнулся, сел на корточки, не поленился, прямо посреди дороги, что вела между участками, прищурился:

- Это кто тебе рассказал про запретный плод и что ты о нем знаешь? Где слыхал? Мне так будет проще ответить на твой вопрос.
- Слышал, что говорила бабуля маме. Мама меня вам сдала и уезжать собиралась. Ты на работе был, к- х- к алтурил.
- Халтурил, - поправил его дед, - Бабуля ругалась что ли?
- Ругалась, - опустил голову мальчик, - Мама была как стена в прихожей - белая, глаза черными запятыми.

- Про запятые ты уже знаешь. - засмеялся дед, - Быстро вы теперь растете. Что ж такого наша мамуля натворила?
- Баба была вот такой, - внук задрал нос кверху и расправив плечи, сложил руки на груди, поставив ногу вперед, сузил глаза и заговорил мерно, эдаки загробно, понизив тон, долго шипя шипящими:
- Чтошшшш ты, Машшша творишьььь? – дед потянулся к внуку, но тот продолжал, – Тебе не повезло безотцовщщщину растить, так ты и теххххх безотцовщщиной оставить хочешь? - кричал уже в голос пацан.
- Хватит, хватит! Что ты?! - дед обнял внука, прижал к себе. Он мелко дрожал, но не отпускал рук от груди, не выходя из образа:
- Горек плод запретный!
- Здравствуйте!- женщина с пустыми ведрами, красным и синим, прошла мимо них, едва не зацепив краем.  Мальчишка дернулся и, как ни в чем не бывало, ответил:
- Здравствуйте!
- А про плод… - дед теперь крепко сжимал маленькую ладошку, тщательно подбирал слова:
- Тут такое, милый, люди всегда в чужом огороде видят то, чего у них самих нет.
- Это как?
- Вот смотри: есть же у нас яблонька, посадили уже три года как. И в прошлом году сколько собрали? Пять яблок. Для меня они были слаще меда, ведь я спину гнул, от морозов хранил, поливал лелеял. Помнишь те яблоки?
- Помню, - внук смотрел, не отрываясь, на деда, и в его глазах пролетала дедова память о черной земле, о подпорках под тонкий ствол яблоньки, о его крике: «Внучок! Завязь пошла! Будут яблочки - прижилась!»
- Но соседских то уже может быть больше, и они могут быть красивее. Только, не будет в них этого смысла, памяти, весеннего неба, черного земляного кома, ожидания, пока цветок станет плодом, пока светло- зеленый малыш подрастет, нальется силой, станет вкуснее.
- Деда, я кажется понял! Это же как со мной. Зачем дожидаться пока я вырасту? Украдете с бабулей кого постарше.
- Понял то ты – понял. Немного не так как я хотел, но пусть пока останется.  Парит как! Гроза будет ночью, кости болят. Пойдем быстрее!

И они пошли. Пошли в магазин, проходили мимо того угла, где соседская дача.
Дед смотрел в небо, где громоздились уже туч многоэтажки, и не видел, как внук смотрел на чужие яблоки и думал про себя: «А получится ли пролезть в тот лаз под оградой?»

БУДУЩИЕ ВСХОДЫ

1
От Матфея 10:34
«Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч»

Юный Ратмир стоит на холме и вглядывается в темнеющую серость. Стрибожьи внуки вьются в волосах, играют с черными тучами. Взбивают дымную перину над Вологоровкой.
У самого горизонта на Велесовом тракте появляются пляшущие огоньки. Колеблются, раздваиваются и смыкаются вновь. Мальчик пытается их поскорее сосчитать, но не выходит. Счет путается и сбивается, а огоньки небольшими горстками продолжают пересыпаться в наш мир через туманную линию горизонта.
Гудят крепостные сурны, дым от сигнальных костров рвется в небо. Стражники кричат и машут руками, зазывая гуляк обратно в объятия Вологоровской изгороди. Ратмир бежит к воротам. Рядом неказистый разлапистый Одинец суетливо собирает перепуганных сестер в охапку. Закинув ягодные корзины за спины, то и дело роняя подолы, семенят к крепостным стенам бабы. Кудахчут недовольные, кулаками трясут.
В бойницах стенных башен копошатся тени. Крепостные лучники, словно гусляры в Родоницу, деловито проверяют луки, осматривают тетиву, готовят стрелы. Дружинники Благояра звенят мечами и шлемами, редко и нервно пересмеиваются.
Грядет битва. 
Скупо обнявшись с домочадцами хмурые мужики спешат на дружинный собор. Сквозь зубы поносят пришлых. По Вологоровским дворам разносятся бабьи вопли.
Между тем огоньки обретают очертания всадников с факелами. В неровном строе верховых дружинников и людей в серых рясах мелькают исписанные алыми крестами щиты.

2
От Марка 6:27
«И тотчас, послав оруженосца, царь повелел принести голову его»

На широкой, со всех сторон окруженной лесом поляне вросла в землю курная кособокая изба.
Лютобор остановился шагах в тридцати от неказистого жилища. Мало ли, что у знахаря на уме. За столько лет мог среди лесной нежити и с глузду съехать. Осторожность всяко не помешает.
Скрипучая дверь избы медленно отворилась. Ведун вышел навстречу гостю и сложив на груди руки встал у порога:
- Чего застыл, воевода? Заходить будешь? Иль за руку подвести, как девку?
Лютобор весело хмыкнул. Да что с этим зверюгой станется. Ратмир за столько лет совсем не изменился. Такой же коренастый, широкоплечий. С острым, все подмечающим прищуром и ловкими волчьими повадками.
- Будь здоров, ведун. Я уж думал, ты за эти вёсны совсем в лешего обернулся…
Ратмир ухмыльнулся в бороду, поприветствовал старого знакомца. Кивком пригласил в избу.
- Уж лучше с лешим якшаться, чем всю жизнь у Помежи на побегушках, - беззлобно проворчал он вполголоса.
Крапивинский воевода не услышал. А ежели и услыхал, то виду не подал. Таить на Ратмира обиду бессмысленно. С его резким норовом Лютобор уж давно свыкся, да и затевать усобицу по пустякам с известным печищенским знахарем было глупо.
Лютобор вошел, по-свойски уселся за стол.
- Разговор есть.
- Да понял уж, - буркнул Ратмир, не спеша откупорил старый глиняный кувшин и разлил содержимое по кружкам. По клетушке потянулся манящий кисло-сладкий запах, - не дурак.
Лютобор благодарно кивнул, с удовольствием отхлебнул сливовой браги и утеревшись, заговорил:
- В общем, дело такое, ведун, - он выдохнул, отодвинул кружку, оперся на локоть и доверительно склонился к собеседнику, - Около рек, по варяжскому пути все печища с городищами уж под крестом. Так-то. Владимир вятичей и мещёру в прошлую весну под новую веру подмял. Вот и наша очередь подошла. Хозяин мой - Помежа собрался с чудью да черемисами объединяться. Думаю, вместе прогоним щенка с наших земель.
Ратмир угрюмо закачал головой:
- Вам не выстоять против княжьей дружины даже с такими союзниками. А коли удастся прогнать, он в следующую весну сызнова явится.
- Так снова прогоним. Нехай у себя и княжит, а к нам не лезет со своим богом. Меря свой род не предаст. И я, и предки мои Макошь да Велеса испокон славили. Как меня пращуры в светлом ирие встретят, коли я под крест встану? - воевода прервался, чтоб умерить пыл, да отхлебнуть глоток манящей запахом браги, - К нам в Крапивинку монахи третьего дня заявились. Проповедовать. И грамоту от Владимира с собою принесли, - Лютобор наконец смолк и выжидающе исподлобья уставился на ведуна, понимая, что задел того за живое.
Ратмир хмыкнул, приложился к кружке и встал из-за стола. Медленно подошел к двери. Отворил ее, впустив в сени широкий столб солнечного света и свежий лесной шелест. Затем молча вернулся на свое место:
- Душно мне что-то, - сухо пробормотал он, потянув вниз ворот сорочки.
Исполох запустил длинные пальцы в озеро памяти, всколыхнул забытые образы.
В одну из вёсен, когда Ратмир еще был мальчишкой, в родную Вологоровку по велению светлого князя Киевского прибыла ватага Христовых проповедников. В грамоте, которую они принесли с собой, Владимир предлагал селянам мир и нового бога. Но вологоровский старейшина Благояр передушил проповедников, спалил грамоту и развеял пепел по ветру. Не любили в этих местах Владимира. Среди людей еще была жива память о добром Ярополке, да о том, как подло заколол его сводный братец.
Благояр старательно плел паутины союзов с удельными князьями из дреговичей, надеясь вместе выступить против сына ключницы. А между тем вести о расправе над пилигримами быстро добрались до стольного града. И уже к наступлению травня со стороны Киева прибыл наместник Владимира с войском и твердым намерением крестить городище.
Помощи дреговичей Благояр так и не дождался. После недолгой осады Вологоровка пала в жестокой битве. Оставшихся в живых бояр покрестили, да подчинили Владимирову наместнику. А Благояра и Зарину - Ратмировых отца и мать прилюдно казнили на площади как многобожников, отвергнувших светлого князя и единого истинного бога.
Ратмиру удалось утечь в лес. С тех пор он так и жил. Годами познавал хитрые правила лешего. Перебарывая звериную тоску по дому и боль утраты, учился выживать и охотиться. В суровые зимы уходил к людям в печища. Ради еды и крова боролся с людскими и скотными хворями заговорами, да лесными травяными отварами. А как только начинался речной ледоход, снова уходил в лес. Лет семь назад Ратмир забрел в мерянские земли, испросил разрешения у лешего сколотить избу в его владениях, да так и осел в восьми верстах от ближайшего селения - Крапивинки. Стал иногда наведываться к людям и вскоре снискал средь селян славу умелого знахаря, да ловкого охотника.
Память всколыхнулась волной и снова осела грязной прибрежной пеной. Знахарь поднял взгляд на собеседника и кивнул, призывая его продолжать. Лютобор в ответ вздохнул и пожал плечами: 
- Да, Ратмир. Мы всех казнили. То есть почти всех. Один из вымесков сумел утечь в лес.
- Поэтому ты ко мне и пришел? Хочешь, чтоб я монаха беглого сыскал?
Лютобор кивнул:
- Ты лес здешний словно эту клетушку знаешь. Я бы со своими наворопниками месяцами тут петлял.
- Ладно, - Ратмир лениво пожал плечами, - сыщу твоего беглеца. Да вот только какой от этого прок? Ну и нехай бегает по лесам, может сам на волка или медведя напорется.
Лютобор закачал головой:
- Нет, Ратмир. Опасна скверна крестовая для земли мерянской. Среди люда простого вера эта будто лихорадка в чумном печище расходится. Тебе ли, ведуну, не знать.
Знахарь удовлетворенно хмыкнул, словно услыхал то, чего ждал и легонько стукнул кулаком по столу:
- Значит искореним, воевода С Велесовой помощью.

3
От Матфея 5:44
«Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас»

Ратмир нашел беглеца сидящим на пне у ручья. Когда охотник вышел из чащи, тот лишь обернулся в пол-оборота и тяжело по-стариковски вздохнул.
- Набегался, монах?
Проповедник напоминал собой щуплую бородатую жердь. Костлявые плечи грозились порвать изнутри хлипкую, похожую на исподнюю рубаху, одёжу, в клочья истрепанную в коленях. В осунувшемся узком немолодом лице не было ничего особенного, кроме пронзительного взгляда глаз цвета чистого летнего неба.
Ведун засмотрелся было, но тут же опомнился.
- Набегался.
- Хлебни водицы, - Ратмир беззлобно кивнул на ручей, вытягивая из-за пояса веревку, - да пойдем помаленьку.
- Что меня ждет, охотник?
- Смерть.
- Не от твоей ли руки?
- Нет.
- Смерть так смерть. На все воля Божья.
Ратмир хмыкнул. Не спеша обошел монаха, уселся перед ним на корточки и с интересом заглянул беглецу в глаза.
- Какая такая воля? - негромко затянул ведун, - Как твой бог может хотеть твоей же смерти?
- Он посылает мне испытание.
- То есть твой бог не против, если я тебя сейчас прирежу?
Монах пожал плечами и с виноватой улыбкой повторил:
- На все воля Божья.
- Нет. Казнить тебя - воля тех, кто сражается против твоего бога.
- Нету там воли. Заблудшие души безвольны. Они подчиняются тому, что диктует им гнев, зависть и месть.
Ратмир удовлетворенно кивнул:
- Мои боги мстительны. И это не плохо.
- Плохо, охотник. Месть сжигает душу.
- Так что же по твоему божьему закону с обидчиком делать прикажешь?
- Известно, что. Простить.
Тут уж Ратмир не сдержался. Удивленная гримаса в мгновение сменилась раскатистым хохотом:
- Да кто ж его за меня накажет-то?
- Господь накажет.
Взгляд ведуна похолодел. Все еще продолжая улыбаться он угрожающе тихо произнес:
- А соратников твоих по вере, что мою мать да отца убили тоже простить?

4
Исход 3:2
«И явился ему Ангел Господень в пламени огня из среды тернового куста. И увидел он, что терновый куст горит огнем, но куст не сгорает»

На условленное место - небольшую поляну недалеко от Ратмирова жилища Лютобор со своим дружинным сотником - Трегубом прибыли в срок. Почти в самой ее середке, в невысокой траве стоял на коленях пленник. Чуть поодаль в тени дерева расположился Ратмир. Довольный воевода кивнул ведуну и остановился, оценивая добычу.
Жрец нового бога даже стоя на коленях не походил на пленника. Непокоренный, он держал спину и спокойно втягивал носом воздух. Лютобор с интересом склонил голову на бок, сощурился, и не спеша приблизился к монаху. Ожидая, что сейчас начнут бить, тот широко расставил ноги и горделиво задрал в небо узкую острую бороду.
Воевода склонился над ним и ловким движением руки сорвал с груди нательный крестик. Отбросил его далеко в сторону.
Яростно засиял Ясноликий Хорс, выдирая из глаз горячие слезы. Шум запутавшихся в листве озорных стрибожьих внуков стих. Лес затаился, ожидая, что ответит устами пленника чужой бог.
- Давай так. Ежели отречешься сейчас - будешь жить, - Лютобор кинул насмешливый взгляд в зеленую мешанину терновника. Где-то там валялся оборванный оберег. - Не бойся. Твой бог не услышит.
Монах улыбнулся. Трегуб кивнул на пленника и с отвращением сплюнул:
- Видал я его бога. На образах их. Размазня с оленьими зенками.
Монах молчал. Лишь улыбка его расползлась по лицу шире прежнего.
- Чего лыбишься, волхв? - продолжать гнуть воевода, - Или не веришь? Я своему слову хозяин. Отречешься - отпущу на все четыре стороны.
- Да верю я. Чего уж…
- Так отрекись, - снова угрожающе затянул Лютобор, - Жизнь - достойная награда.
Не сдержался пленник. Рассмеялся в ответ. Смех вышел странный. Разочарованный и по-отечески добрый:
- Чувствовать победу стоя пред тобой на коленях - вот достойная награда, воевода.
Наблюдая со стороны, Ратмир лишь удивленно хмыкнул. Ежели приспешники нового бога все такие как этот, то будущее точно за ним, сколько бы не противилась кресту Велесова Дружина. Откуда только жрец силы черпает? Сквозь боль, сквозь страх и ненависть стоит за своего бога с оленьими глазами. Чувство уважения против ратмировой воли горячим медом разлилось в груди.
- Выбери жизнь, монах, - негромко промолвил он, - не глупи.
Словно вспомнив о старом знакомце, Лютобор развернулся к Ратмиру.
- Может тебе сподручнее будет? - он протянул охотнику меч, - Реши с ним. Утоли жажду Кровника. За родных. За мать.
- Он мое село не жег, - сглотнув ком в горле нашелся Ратмир. Убивать монаха отчего то совсем не хотелось. Глядя как лицо Лютобора расплывается удивленной ухмылкой, ведун глубоко вздохнул и продолжил, - да и твое тоже…
Услыхав это, воевода вдруг посуровел, набычился. Ухмылка исчезла, вихрявые брови поползли к переносице. Хорс скрылся за тучей, лес ожил испуганным шелестом.
- Он умрет.
Голос Воеводы рассыпался комьями земли под ногами. Глухо, злобно, незнакомо.
Словно сам Велес в страхе за свою власть заговорил в Лютоборовы уста.
Ратмир затих. Костер грозил обернуться пожаром. Дальше раздувать ни к чему. Преодолев тягучее болото молчания, знахарь повернулся к монаху и тихонько зарычал сквозь зубы:
- Отрекись, морена тебя забери. Отрекись, дурак.
- Нет, Ратмир. Коли отрекусь, то вложенные в вас зерна не прорастут, - отчетливо произнес он, вонзив в ведуна ясные синие очи, затем медленно опустил веки и подняв голову к небу, тихо забормотал:
- Иисус, Господь мой. Хочу жить. Но ежели поддамся искусителю, вкушу плод желанный, буду подобен падшим во грехе. Не допусти. Убереги, господи. Дай сил. Все царства земные бросал дьявол под ноги Христу. И Иисус не отрек…
Клинок воеводы вспорхнул и тут же, словно охотничий ястреб с небес обрушился на волхва. Охотник отвернулся. Не было никакого желания смотреть, как погибает проповедник. За мгновение в памяти хороводом пронеслись лица отца и матери, Лютоборова ухмылка, монах со своей наивной глупостью о прощении, грустные глаза чужого бога. Словно издалека, до Ратмира донесся сдавленный хрип и глухой звук упавшего тела.
- Не отрекся, - забывшись, прошептал знахарь, будто завершая монашью молитву.
Не отрекся - значит не трус и не слабак, но коли так, то зачем всех прощать? Не сходилось здесь что-то важное, краеугольное. Что то, что не давало покоя, словно не позволяло сбросить с плеч тяжелую бесполезную ношу.
Ведун повернулся. Из путанки терновника по глазам ударил яркий искристый луч. «Монаший крестик», - догадался Ратмир и влекомый странной, неодолимой тягой направился за ним в тёрен. Отраженное солнце, словно не желая соскальзывать с оберега пробивалось сквозь кустарник навстречу знахарю. Рыча и щурясь от нестерпимого света, стиснув зубы от боли Ратмир лез в цепкую мешанину. Ободранный острыми ветками, сам еще не понимая, зачем, он упрямо тянул истерзанные руки к кресту…