Нашел вот старый рассказик.

Пробуждение

     Они были отцами странных, медлительных, будто всегда усталых детей с пустыми равнодушными взглядами и хладнокровными выражениями на маленьких фарфоровых личиках.
     Седые радиоактивные хлопья пепла осыпались на землю. Ветер подхватывал их, разметал по растрескавшимся дорогам, наносил сугробами на ветки деревьев и крыши домов. Пепел был гибелью этого мира. Он потушил свет городов, заставил солнце и луну, словно испуганных сестер с головой укрыться плотным сумеречным одеялом.
     Сейчас дети спали внутри, а отцы стояли у мрачного зёва пещеры и молча смотрели в грязно-серую даль. Волна пыли и пепла, приближаясь, ползла по земле. Огибая обломанные зубцы небоскребов, подминая под себя скрюченные деревья, косые дорожные знаки и брошенные автомобили.
     Холодало. Последние сухие листья под порывами ветра осыпались трухой с сутулых деревьев, колючие снежно-пепельные метели несли с собою промозглую стужу. Одежда и огонь пока еще справлялись с морозами. Но отцы сомневались, что протянут так достаточно долго. Страшное предчувствие, болезненное ощущение принадлежности к уходящему миру нависало над ними, давило на плечи.
     ***
     Это предчувствие вдруг вырвалось наружу, когда Гольжецкий нашел среди старых лохмотьев неисписанный блокнот и заточенный карандаш.
     Укрывшись от пыльной бури в пещере, они разожгли костерок и, стараясь не разбудить детей, завели негромкий интеллигентный разговор.
     — А вот вы, Терентьев, чем занимались? — закусив карандаш, Гольжецкий с любопытством уставился на собеседника.
     До сих пор подобными вопросами не интересовался никто из их троицы.
     Тот снисходительно пожал плечами и произнес с заметной щепоткой гордости в голосе:
     — Я был заместитель главного инженера на тяжмаше.
     — Ого, - тут-же восхитился Гольжецкий, - настоящий инженер!  - он поднял указательный палец вверх и повернулся к Хорошевичу, — представляете?
     Хорошевич кивнул и благолепно по чиновничьи улыбнулся.
     Терентьев оглядел собеседников и, театрально сконфузившись, пошел на попятную:
     — Вы преувеличиваете, господа. Я по большей части проекты подписывал.
     — Ну, ну. Будет вам скромничать, — Гольжецкий отмахнулся, перевалил карандаш на другую сторону рта, и снова поеврнулся к Хорошевичу, — а вы?
     — Нотариус, — веско и небрежно, как умеют только юристы, заявил тот. Выдержав паузу, важно оглядел присутствующих.
     Гольжецкий аж причмокнул от удовольствия. Через мгновение он выплюнул в руку карандаш, достал из кармана блокнот и торжественно затряс канцелярщиной над головой:
     — Это потрясающее везение, господа, — он принялся поочередно указывать на собеседников, — вы — инженер, а вы — юрист. Образованные, настоящие, - восхищенное дыхание с повизгиваниями вылетало из глотки, - Технарь и гуманитарий!
     Он продолжал восторгаться, а Терентьев и Хорошевич, налепив на физиономии непонимающие, но самодовольные улыбки, переглядывались друг с другом.
     — И что? — отважился наконец Терентьев.
     — А вот что! — блокнот с оглушительным хлопком приземлился на каменный пол. Эхо устремилось вглубь пещеры, и отцы тут-же испуганно замерли.
     …В черной глубине лениво закопошились дети. Заворочались. Страшные шорохи заставили отцов панически переглянуться. Они застыли и принялись по очереди сглатывать вставшие над кадыками комья.
     Через некоторое время шорохи унялись.
     Первым совладав над собой, Гольжецкий трусливо огляделся. Он подался к собеседникам, понизив голос:
     — Манускрипт, — торжественный свистящий шепот ударился эхом в стены пещеры. Он кивнул на блокнот. Наклонившись, поспешно накарябал на обложке три фамилии: «Гольжецкий, Терентьев и Хорошевич». Затем продолжил:
     - Неужели вы не задумывались о грядущем? Что останется после нас? Будет ли вообще какое-то будущее? Вполне вероятно, что мы последние носители знаний. Единственные, оставшиеся представители рода людского с высшим образованием, — Гольжецкий взял паузу и выпучив глаза, медленно обвел взглядом собравшихся, чтобы они наконец прочувствовали всю серьезность момента, - А им еще жить, - сглотнув, он испуганно затряс пальцем, указывая на спящих в глубине пещеры, детей, — И таким, как они. Я уверен, что у нас в руках сейчас последняя возможность повлиять на их будущее.
     Он умолк и выжидающе уставился на остальных. Терентьев и Хорошевич тут-же принялись наперебой кивать и пожимать плечами.
     Удовлетворенно кивнув, Гольжецкий продолжил:
     — Я, знаете ли, работал в администрации. Поэтому владею некоторыми навыками управленца и организатора. В общем, делать записи буду сам.
     Он подвинулся ближе к костру, перехватил блокнот поудобнее и наслюнявил грифель карандаша.
     В торжественном молчании господа подвинулись ближе, постепенно проникаясь величием момента. Каждый принялся представлять свою вдруг возросшую в миллионы раз значимость. Своё место в истории.
     Посреди умирающего мира, в безымянной пещере у дрожащего огня восседали сейчас без малого великие мастера. Пророки, мыслители, снизошедшие до ученых наставлений будущим поколениям.
     Грезилось им, что через многие годы в их честь назовут города и моря. Философские школы будут до исступления спорить, брызгая слюной, что же они имели ввиду, что хотели сказать несмышленым людишкам. Их образы будут увековечены в камне, а цитаты – на гербах грядущих империй.
     Они научат, они подскажут, направят, выведут из тьмы невежества…
     — Мы с вами — потрясающий симбиоз. Втроем мы способны раскрыть для потомков практически всё многообразие науки и человеческой культуры, — с придыханием залепетал Гольжецкий. Он обратил мечтательный взор на Терентьева, — вы, как дипломированный инженер будете консультировать в естественнонаучных областях, — затем повернулся к Хорошевичу, — ну а вы поможете мне с гуманитарными понятиями.
     Собеседники заметно приободрились, зачесали небритые подбородки, лихорадочно выстраивая в головах содержание эпохальных лекций.
     Гольжецкий широким театральным жестом раскрыл блокнот.
     — Итак, с чего начнем, господа?
     — С истории, конечно, — пожав плечами, заявил Хорошевич, — начало начал, всё же.
     — Позвольте, — тут же нахмурился Терентьев, — насколько я помню, началом начал всегда являлась физика.
     — Не несите чепухи, — гневно прыснул Хорошевич, — Где была ваша физика во времена пирамид?
     — Итак, — подняв ладонь, поспешил подытожить Гольжецкий, — все началось с пирамид.
     — Правильно, — веско объявил Хорошевич, встал и заложив руки за спину принялся нетерпеливо топтаться вокруг костра. Проследив за стремительно прыгающим со строчки на строчку, карандашом Гольжецкого, продолжил, — Записывайте: пирамиды, Рим, древние греки и Геракл.
     — Точно, начинаю что-то припоминать, — очнувшись, радостно подхватил Терентьев. Сдвинув в умственных потугах брови, он нетерпеливо защелкал пальцами, — Двенадцать заповедей Геракла?
     — Да, да, — с умным видом продолжал кивать Хорошевич, — именно.
     — Подождите, господа, — Гольжецкий поднял голову от блокнота и принялся переводить недоуменный взгляд с одного собеседника на другого, — По-моему, Геракл тут не при чём. То был Геркулес.
     — Правильно, — тут же бойко согласился Хорошевич, состроил злобную мину и зашипел, повернувшись к Терентьеву, — Ну какой, к черту, Геракл? Когда до вас дойдет очередь, мы обязательно спросим. А пока, не мешайте процессу.
     Дети вновь заворочались. Отцы, разом зашикав друг на друга, сделали молчаливую паузу. Придвинулись к свету костра и заткнулись, нахохлившись.
     — Ну хорошо, пока Хорошевич думает, мы вполне можем перейти к физике, — спустя несколько минут зашептал Гольжецкий. Он перелистнул страницу и повернулся к Терентьеву, — Что вы знаете из физики?
     — Ну, законы, — замялся тот, видимо, не ожидая такого резкого скачка внимания к его персоне, — Постулаты разные. Ньютон. Энштейн.
     — Ньютон, — будто вспомнив о старом знакомом, затянул Хорошевич, — там была какая-то история с яблоком? Или я что-то путаю?
     — Путаете. Про яблоко — из Библии, — серьезно кивнул Гольжецкий, — Точно вам говорю.
     — Ну вы загнули, господин Хорошевич, — злорадно подхватил Терентьев, — Ну и чушь! Это ж надо умудриться прилепить к физике яблоко!
     — Ну ладно, ладно, — отмахнулся гуманитарий, — Я и не претендую. Но вот про Энштейна я точно слышал.
     — У меня в детстве его фотография была, — Гольжецкий ностальгически уставился в потолок пещеры, — Лохматый такой, с высунутым языком. Еще на обезьянку похож.
     — Да, да, на обезьянку… это он. Он переворот в науке совершил, — Хорошевич задумчиво зачесал в затылке, — Только вот не помню подробностей.
     — Стыдно, господа, — довольно щелкая языком, закачал головой Терентьев. Он окинул собравшихся гордым взглядом и бодро отрапортовал:
     — Энштейн доказал, что человек произошел от обезьяны.
     Мир вокруг словно замер. Ветер стих, тени застыли. Даже костерок, и тот, опешив, перестал потрескивать. Мрак опустился на лицо Гольжецкого. Брезгливо нахмурившись, заморщинившись, словно проглотил муху, он медленно оторвался от блокнота и с негодованием уставился на Терентьева:
     — Человек от обезьяны? — разъярённо забухтел он, — Как у вас только язык повернулся? Это же чушь несусветная. Не вздумайте рассказать это им, — взвизгнул он, тряся пальцем вглубь пещеры, — Представить страшно поколение, выросшее на этих ваших, — он поднял руку и завертел кистью, словно вкручивая лампочку. Затем начал обидно кривляться, отчаянно помогая своей риторике жестами, — прости Господи, псевдоизмышлениях. Эх, а еще образованный с виду, — Гольжецкий повысил голос, привстал с места, и устало вздохнув, завел натуральную лекцию:
     — Вы поймите наконец, так вышло, что мы здесь и сейчас — финальный оплот науки. Надежда будущих поколений. Возможно, последние по-настоящему образованные люди. Отнеситесь, пожалуйста, серьезнее к нашему общему делу и хорошенько думайте перед тем, как собираетесь нести подобную чушь.
     Терентьев стушевался, и уронив взгляд, принялся обиженно мямлить:
     — Я же не специально. Ну помню я так. Что ж теперь? Я же вам говорил, что по большей части проекты подписывал. А вы — инженер, инженер…
     Хорошевич выпятил подбородок и заплямкал губами:
     — А вот мне почему-то кажется, что вы намеренно… — ехидно начал было он, но Гольжецкий, резко захлопнув блокнот, прервал дискуссию.
     — Я думаю, на сегодня хватит, господа, — вмиг притихнув, он испуганно кивнул вглубь пещеры, где на стенах в тускнеющих бликах костра неподвижно чернели длинные молчаливые тени, — дети проснулись...