Спасибо, дорогая!

Начну с Виктора Сосноры

РОГНЕДА

На Днепре
апрель,
на Днепре
весна
волны валкие выкорчевывает.
А челны
черны,
от кормы
до весла
просмоленные, прокопченные.
А Смоленск
в смоле,
на бойницах
крюки,
в теремах горячится пожарище.
У Днепра
курган,
по Днепру
круги,
и курган
в кругах
отражается.
Во курган-
горе
пять бога­-
тырей,
груди в шрамах — военных отметинах,
непробудно спят.
Порубил супостат
Володимир родину Рогнедину.
На передней
короге
в честь предка
Сварога
пир горой — коромыслами дымными.
Но Рогнеда
дичится,
сдвинув плечи-
ключицы,
отвернулась от князя Владимира.
Хорохорятся кметы:
— Дай рог
Рогнеде,
продрогнет Рогнеда под сорочкою. —
Но Владимир
рог не дал
нелюдимой
Рогнеде.
Он промолвил:
— Ах ты, сука непорочная!
Ты грозишь:
в грязи
народишь сынка,
хитроумника, ненавистника,
и сынок
отца
завлечет в капкан
и прикончит Владимира быстренько.
Не брильянты глаза у тебя! Отнюдь!
Не краса —
коса
цвета просового.
От любви
убил
я твою родню,
от любви к тебе, дура стоеросовая! —
Прослезился князь,
преподносит — на! —
скатный жемчуг в бисерной сумочке.
Но челны
черны,
и княжна
мрачна,
только очи
ворочает
сумрачно.

Ширали Нурмурадов

Вот и кончены скитанья, смолкли ветра дуновенья,
Дремлют лодки, успокоясь на песчаных берегах,
Вот дрожат постыдно руки от малейшего волненья,
Вот и слёзы закипели на измученных глазах.
По морям Надежды плавал, по морям Мечты великой
Я испытанным матросом на кораблике Любви,
Из цветов тебя я выбрал, из цветов тысячеликих,
Воспевал тысячекратно, призывая6 "Позови!".
А затем девятым валм паруса мои сорвало,
И осталось по обломку вёсел в каждом кулаке,
Твоему большому счастью горе чтоб не помешало,
Я бесплаатным приложеньем затаился в уголке.
Я сижу ненужным гостем, сорвало мой гордый вымпел,
Тамада наносит тостом мне удар под самый дых,
И меня со всеми вместе н зовёт нахально выпить
за любовь и за согласье, и за счастье молодых!
Я не вынесу удара, ниже пояса удара,
Я открыл тебя, как заемли открывает мореход,
Получилось - не достоин, получилрось - мы не пара,
И кощунственное "Горько!" гость подвыпивший орёт.
Словно море, расширяясь, встала рюмка между нами,
Ты на том, а я на этом, на безлюдном берегу,
По своей погибшей лодке, опркинутой штормами,
Я не буду больше плакать, впрочем, ежели смогу.
Удержаться в горле комом, голос криком не сорвать бы,
Вспоминаю, где неверно были выбраны пути,
Я сижу на горькой свадьбе, на твоей постылой свадббе
В состояньи невесомом - ни остаться, ри уйти.
Если в лес уйдёт подранок, рвёт траву стрелок зубами.
На растеньях неповинных он свою срывает злость,
Ты в тревоге и волненьи мечешь молнии глазами,
Ты не бойся, я не пьяный, я на свадьбе - лишний гость...

(Ширали Нурмурадов.
Перевод с туркменского, автора перевода, к сожалению, не знаю).

Мертвые не стареют, мертвые не растут
Мертвые не курят, мертвые не пьют
Мертвые не танцуют, мертвые не лгут
Мертвые не играют, Мертвые не поют.

Подпись автора

"Не противься злому"
( Матф., 5:39.)

Ночью в комнатушке темно и очень страшно.
За окошком под дождем - люди-капюшоны.
На подушку прыгнул гадкий и несчастный,
Изнасилованный ими, красный лягушонок.

Из замочной скважины злобно кто-то смотрит,
В батареях жалобно заиграла скрипка.
Медленно из шкафа, Гуимплен выходит,
Надо мной склонился, на лице улыбка.

Под кроватью нервно пол скребут поскребыши,
С каждой секундой все быстрей скребутся.
Из под одеяла кто-то шепчет что-то,
Люди капюшоны за окном смеются.

В лампочке потухшей бьется человечек.
Лампочка надулась, лампочка огромна,
Из последней мочи, непонятной речью,
Из под одеяла кто-то стонет громко.

В стекла стучат крупные капли алой крови,
Дома все уснули, я один не сплю.
В центре комнатушки, босиком на стуле
Я стою готовый. Я смотрю в петлю

(Алексей Фишев)

Подпись автора

из последнего: Фокусы иллюзиониста Зигмунда
Другие рассказы и всякое

Н.Клюев

Вырастает и на теле лебеда,
С невидимкой шепелявя и шурша,
Это чалая колдунья-борода –
Знак, что вызрела полосынька-душа,

Что, как брага, яры сопки в бороздах,
Ярче просини улыбок васильки...
Говорят, Купало пляшет в бородах,
А в моей гнездятся вороны тоски.

Грают темные: "Подруга седина,
Допрядай мою печальную кудель!
Уж как нашему хозяину жена
В новой горнице сготовила постель".

За оконцем, оступаясь и ворча,
Бродит с заступом могильщик-нелюдим…
Тих мой угол и лежанка горяча,
Старый Васька покумился с домовым.

Неудача верезжит глухой беде:
"Будь, сестрица, с вороньем настороже..."
Глянь, слезинка расцвела на бороде –
Василек на жаворонковой меже!

Муса Джалиль

Влюбился я. Давно случилось это —
В былые годы юности моей.
Любви цветок, как говорят поэты,
Раскрылся даже в стужу зимних дней.

И вдруг судьба послала наказанье.
Я насморк на морозе получил.
Но к девушке любимой на свиданье
К назначенному часу поспешил.

Сидим вдвоем. Ищу платок в кармане
И, как назло, не нахожу его.
Кружится голова в сплошном тумане,
Течет ручей из носа моего…

Я духом пал. Как поступить, не знаю.
Язык не произносит нежных слов.
С трудом шепчу: «Люблю тебя, родная!»
А сам чихаю и чихаю вновь.

Сидел бы я спокойно, не чихая,
Как рыба был бы нем. Но вот беда:
Когда влюбленно, глубоко вздыхаю,
Мой нос свистит протяжно, как дуда.

Какой позор! Не в силах передать я
Все то, что было в памятной ночи.
Дивчину заключив в свои объятья,
Я говорил: — Апчхи… люблю… апчхи!

В смешные рассуждения пускался,
С ее руками я свои сомкнул.
Неосторожно вдруг расхохотался
И на нее, на милую, чихнул.

От гнева вспыхнуло лицо любимой.
Она платком закрылась. Понял я,
Что лучшие деньки невозвратимы,
Что лопнет, как пузырь, любовь моя.

Не плача, не смеясь, она сказала,
И всколыхнула боль в моей груди:
Молокосос! Ты нос утри сначала!
Ко мне на километр не подходи!

Она ушла, сверкнув прощальным взглядом,
Ушла, не думая простить.
В аптеку я направился — за ядом,
Считая, что не стоит больше жить.

Бежал не чуя ног, чтобы навеки
Забыться в безмятежном сне,
И труд мой даром не пропал — в аптеке
От насморка лекарство дали мне.

С тех пор не грезил я о кареглазой,
Мы не встречались после. Все прошло.
Избавиться от двух болезней сразу
Аптечное лекарство помогло.

Я коротаю старость на чужбине.
Года промчались, жар остыл в крови.
Эх, дайте ту, простуженную! Ныне
Тоскую даже по такой любви.

Есть поверье, что кошки после смерти уходят на Радугу.

Виталий Кальпиди

Стихи, написанные на 16-летие дочери

... пока ты не беременна и не
просыпала(просыпалась)  ребёнка
(ребёнком), раскрутивши на стене
больничным криком твёрдую воронку,
пока тебя испытывает страх
(не ты его, а он тебя), не влажный
пока что поцелуй, пока в губах
он ощущает сам себя бумажным,
пока ты не промокла изнутри
тоскою пожирания сексомы,
пока твои движения легки
и этой лёгкой тяжестью весомы,
пока я не свалил за рубежи,
как веер, раздвигаемого мира,
где часть моей утроенной души
напялит рот и мимику вампира
и будет пить твои цветные сны,
как косы, расплетая их на струи,
и нюхать пыльной складкой тишины
твоё бельё, забытое на стуле,
пока от боли слепнут - за тебя -
твои сюда не пущенные братья
и сдерживают в недрах бытия
седую кровь семейного проклятья,
пока твой муж ещё не муж, а юн
и косорук, и не читал Ростана,
пока он встречу вашу, хохотун,
почти пророчит пассами Онана,
пока что мать тебе ещё не мать,
а полукосмос липкого рожденья,
которое не можно вспоминать,
тем паче память как самосожженье
задумана и действует вполне
по графику не времени, а соли,
шуршащей возле сердца - в тишине
кривотекущей через сердце боли,
пока земля, присвоившая нас,
зовётся родиной, что, в общем-то, нелепо,
пока чужую нежность губ и глаз
она крадёт через тебя у неба,
пока летит невыносимый стыд,
шифрованный текстурой снегопада,
пока он в хлопья замертво зашит,
чтоб не взорвался от самораспада,
пока, дружок, ты на себя саму
не делишься, как цифра, без остатка,
пока тебе (не знаю, почему)
на свете тихо, ласково и сладко,
покамест место, что на кличку Пермь
откликнулось, валяется без дела,
отбрасывая интенсивно тень
и этой тенью подменяя тело,
которого и не было, пока
ты там живёшь играючи, покуда
в побег уходит сильная река,
но всё никак не убежит оттуда,
пока национальный гений П.
рискнул поэта заменить в "Пророке"
на медиума, чтобы тот в х/б
б/у ходил и порицал пороки,
пока Лермoнт, пацан и офицер,
послал к чертям такие бакенбарды,
пока ты не касаешься химер,
подобных этой байке антикварной,
пока ты не училась умирать
и не зубришь, как воскресать на третий,
к примеру, день, которых только пять
дано на перевоспитанье смерти,
пока в тебе не потянулся эльф,
зато проснулся зверь ума, и, кстати,
он - руки в боки - точно буква Ф,
стоит, как бука, на краю проклятий,
пока репродуцируют себя,
как дрозофилы, мокрые дензнаки,
прилипчивые, точно чешуя
и матерщина в лагерном бараке,
пока тебя раскалывает смех
на грех, ядро и скорлупу ореха
и ты вовне отрыгиваешь мех,
что покрывает внутренности смеха,
пока ты обожаешь этот лай,
пока улыбка Бога через шёпот
впадает молча в длинный поцелуй,
а смех и тьма перерастают в хохот,
пока на планетарном вираже
я делаюсь тебе всё меньше нужен,
пока "пока" сужается в "ужe"
и далее становится всё yже...

Лермонтов

Тут люди свой отдых проводят
средь оздоровительных дел,
и многие в домик приходят,
где им объясняют дуэль.

Не тошно ль писать и рубиться,
плясать (он балы обожал)?
И если б не это убийство,
то в Турцию хоть убежал.

От мебели синей в полоску,
квартплаты своей - сто рублей.
Поди поживи в Пятигорске,
и там никого не убей!

О, Лермонтов, бедное тело,
когда застрелили тебя,
где нынче и авто и вело
туристы съезжаются для
упреков и жалости явной,
и кино- и фотокартин.

За час бы до смерти неравной
ты дома остался один,
собрал бы гусарские вещи
и тихо ушел на вокзал -
- в избу, где при темени вечной
тебя бы никто не сыскал.

Евгений Рейн.

Девушка пела в церковном хоре
О всех усталых в чужом краю,
О всех кораблях, ушедших в море,
О всех, забывших радость свою.

Так пел ее голос, летящий в купол,
И луч сиял на белом плече,
И каждый из мрака смотрел и слушал,
Как белое платье пело в луче.

И всем казалось, что радость будет,
Что в тихой заводи все корабли,
Что на чужбине усталые люди
Светлую жизнь себе обрели.

И голос был сладок, и луч был тонок,
И только высоко, у Царских Врат,
Причастный Тайнам,- плакал ребенок
О том, что никто не придет назад.

А. Блок. 1905.

Чем я могу тебе помочь? Улыбкой, взглядом, добрым словом?
Молчанием с тобой вдвоём, неторопливым разговором?

Что я могу тебе сказать, чем отогреть и удержать,
Не дать сорваться вниз с обрыва и катастрофы избежать?

Напомнить разве что о том, что ты – совсем не одинок
И в этом мире много тех, кому однажды ты помог.

И много тех, кто в трудный час готов помочь тебе в ответ,
И что принять от них добро – плохого в этом точно нет.

Чем я могу тебе помочь? Что я могу тебе сказать?
Прими тепло моей души. Не откажи. Я буду ждать.

Людмила Богатырева

Карантинна гавань

1

Саме відстань, неможливість торкнутись руки
й попрощатись із тим, хто виходить із дому,
заримовані з темрявою рядки,
саме простір, який підкреслює втому,

саме ця неможливість тут і тепер
залишатись разом, саме ці перебої
розуміння в роботі небесних сфер,
саме брак тепла, мов нестача зброї,

саме зелень, що б’ється з чорного дна,
саме небо, що вигорає відразу,
саме наша самотність, саме вона
запам’ятається з цього часу.

2

Щось змінилося наприкінці зими.
Щось зламалось у просторі, щось змінилось.
Та зухвалість, з якою ранкові дими
підіймались над містом і та лінивість,

із якою вони осідали вниз,
та довіра, з якою пташині ватаги
повертались на північ, той свіжий надріз
прикордонного неба, ті рештки відваги,

той зачитаний, вивчений нами словник
недовіри, ті спалахи серед кімнати.
Світ, який ми знали, назавжди зник.
Світ уміє закохувати і дивувати.

3

Говори, як тоді: це початок тепла,
мов початок письма, це його наростання
ще нечутне, це мова, яка була,
ще лишається – згублена і остання,

ще немає ритму, немає жалю
за невписаним, змовчаним і нетривалим,
ще абетка складається з кришталю,
мов зимове дихання над перевалом,

ще немає оповіді, ще час
зупиняється, передчуваючи повість,
це історія, що наговорює нас,
ще підкреслює свою нетиповість.

4

Як можливість вийти із темноти,
перейти цей потік, перейти породу,
щоби взяти з собою, щоб зберегти
саме це нічне відчуття переходу,

саме те, що визріло й почалось,
саме цих рослин непоступливу юність,
саме цю відсутність бодай когось,
хто розкаже тобі, що таке відсутність,

саме світло і те, що було за ним,
саме те, що здавалося неможливим,
саме те, що завжди було головним,
саме те, що буде важливим.

Сергій Жадан
03.04.2020.

Перекажеш іншим своїми словами.
Сатана сказав нам: Господь з вами.
Господь з вами, я не можу вас переконати.
Ви ж любите так, ніби зав’язуєте канати.
Ви ж закохуєтесь так, ніби знімаєте шкіру.
Бог з вами, я з вами втрачаю віру.
Ідіть із богом, я з вами нічого не вдію.
Що ви можете знати про безнадію?

Бог дивиться безпорадно на свою подобу,
на творену чоловіками світобудову,
на вогонь жіночої непокори.
Бог дивиться на нас, як на самоповтори.
Ми такі передбачувані й нетипові.
Скільки любові, - думає, - хто б подумав: скільки любові.
Це наша любов, господи, ми в ній, як подорожні.
Спробуєш її відібрати – побачиш, на що ми спроможні.

Спробуєш нас переконати – нічого не вийде.
Це від тебе ми навчилися заперечувати очевидне.
Це ти нас навчив сперечатися на хрестовині.
Це нам ти нічого не винен, це ми тобі нічого не винні.
Це нашими голосами відлунює твій сумнів.
Це ти навчив любові всіх тут присутніх.
Спробуєш її відібрати – закидаємо камінням.
Саме любов керує кожним божим створінням.

Це ж те, що робить кожного з нас злішим.
Ти ж нам нічого більше не залишив.
Лише неба зимового вранішній вигин.
Ти нам нічого не винен, ти нам нічого не винен.
Ти не винен, що все так дивно і так несхоже.
Іди собі з богом, бог із тобою, боже.
Ти нас не зрозумієш зі своєю трубою.
Просто ми все повторювали за тобою.

Хай ця сурма останнього дня, яка нас кличе,
буде піснею тих, для кого життя далі звучить таємниче,
буде мотивом тих, хто боронить чортову ніжність,
тих, кого не переконала більшість,
не зупинив закон, не остудила зрілість,
не настрашила чорного простору озвірілість.
Хай це буде їхній спів, їхні хорали,
про те, як вони жили,
як помирали.

Сергій Жадан
27.01.2020.

Соленые брызги блестят на заборе.
Калитка уже на запоре.
                      И море,
дымясь, и вздымаясь, и дамбы долбя,
соленое солнце всосало в себя.
Любимая, спи...
            Мою душу не мучай,
Уже засыпают и горы, и степь,
И пес наш хромучий,
                 лохмато-дремучий,
Ложится и лижет соленую цепь.
И море - всем топотом,
                    и ветви - всем ропотом,
И всем своим опытом -
                      пес на цепи,
а я тебе - шёпотом,
                  потом - полушёпотом,
Потом - уже молча:
                   "Любимая, спи..."
Любимая, спи...
               Позабудь, что мы в ссоре.
Представь:
         просыпаемся.
                     Свежесть во всем.
Мы в сене.
          Мы сони.
                  И дышит мацони
откуда-то снизу,
                из погреба,-
                            в сон.
О, как мне заставить
                    все это представить
тебя, недоверу?
               Любимая, спи...
Во сне улыбайся.
                (все слезы отставить!),
цветы собирай
             и гадай, где поставить,
и множество платьев красивых купи.
Бормочется?
           Видно, устала ворочаться?
Ты в сон завернись
                  и окутайся им.
Во сне можно делать все то,
                           что захочется,
все то,
       что бормочется,
                      если не спим.
Не спать безрассудно,
                     и даже подсудно,-
ведь все,
         что подспудно,
                       кричит в глубине.
Глазам твоим трудно.
                    В них так многолюдно.
Под веками легче им будет во сне.
Любимая, спи...
               Что причина бессоницы?
Ревущее море?
             Деревьев мольба?
Дурные предчувствия?
                    Чья-то бессовестность?
А может, не чья-то,
                   а просто моя?
Любимая, спи...
               Ничего не попишешь,
но знай,
        что невинен я в этой вине.
Прости меня - слышишь?-
                       люби меня - слышишь?-
хотя бы во сне,
               хотя бы во сне!
Любимая, спи...
               Мы - на шаре земном,
свирепо летящем,
               грозящем взорваться,-
и надо обняться,
               чтоб вниз не сорваться,
а если сорваться -
                  сорваться вдвоем.
Любимая, спи...
               Ты обид не копи.
Пусть соники тихо в глаза заселяются,
Так тяжко на шаре земном засыпается,
и все-таки -
             слышишь, любимая?-
                                спи...
И море - всем топотом,
                    и ветви - всем ропотом,
И всем своим опытом -
                      пес на цепи,
а я тебе - шёпотом,
                  потом - полушёпотом,
Потом - уже молча:
                   "Любимая, спи..."

Евгений Евтушенко, 1964.