Ну что я вам скажу, молодой человек. Вы пришли в мой юбилей с такой просьбой, рассказать о моей жизни. Это конечно возможно, хотя многие соседи считают меня умалишенной. Оно и конечно. Мне сегодня исполняется сто лет. Сменилось уже четыре, а где и пять поколений семей. Ушли и пришли на смену тысячи правителей. Уже дважды сменился строй правления в нашей стране, а я все живу. У меня другие взгляды и нравы. Многое из того что привычно и обыденно для вас, шокирует меня ежедневно. Возьмите простой телефон. Как-то в десяти или девяти летнем возрасте я зашла в кабинет директора нашего пансиона. Там на столе стоял телефон.
Для меня это было сверх чудом. Я подняла трубку и услышала женскую речь. Бросила трубку на место и убежала. Потом всему классу хвасталась, что видела и слышала. Многие мне даже не верили, как железка может разговаривать? А вы теперь телефоны носите в карманах - это ли не чудо, которое вы просто не замечаете. Давайте вы придете завтра, и мы продолжим нашу душещипательную беседу. Для вас будет только одно условие -*при моей жизни прошу не публиковать данные записи*. Я буду с вами откровенна, возможно, это надо для истории, но некоторые сочтут это - бред сумасшедшей и упекут меня в желтый дом. Кстати знаете, что это такое? Раньше, деревянные дома окрашивали в синий или зеленый цвета. Ставни и наличники на окнах и дверях, в белый. В желтый цвет, полностью был окрашен дворец умалишенных, а в красный, находящийся за городом лепрозорий. Это два таких дома, откуда люди не возвращались. И если желтый дом еще посещали родственники больных, то в красный дом даже продукты не завозились, а перебрасывались через забор. Врачи, которые пытались лечить таких больных, чаще всего сами заболевали и умирали там же. Хотя, я вам могу сказать, всегда находился умник, который считал себя гением и решал, что сможет помочь таким людям.  Каждый умник вел записи, как и чем, лечил проказных больных. Каждый оставлял новые записи, а последующий их читал. Я не знаю точно, когда было выведено лекарство от этой болезни, но точно знаю, что красного дома за городом нет уже давно. Я вот говорю вам красный, а на самом деле он был красно-коричневый. Такой цвет, запекшийся крови и в народе, боялись и желтого и красного домов. Не знаю даже какой из них больше. Попавший туда человек, исчезал на веки, невзирая на возраст.
Ну что, Андрюшенька, хорошее начало для вашего рассказа? Тогда можете поставить его как предисловие и приходите завтра. Вот вам список продуктов, что мне необходимы. К этому купите, вы пьёте кофе, тогда два пакетика кофе, пачечку на 25 пакетиков чая, ну и на ваше усмотрение печенья. Ну не могу же я на сухую вспоминать и рассказывать всякие истории. Мы будем с вами пить. Я вспоминать, а вы записывать. Я бабушка молчаливая. Мне уже год как не с кем поговорить. До завтра. 
День первый.
Доброе утро Варвара Николаевна. Вот принес как вы и заказывали. Все по списку, цены и суммы я указал, потом пересчитаете. Давайте я ваш самовар включу. Где прикажете накрывать стол, на кухне или в комнате.
-Давайте, дружок, в комнате. Что-то я мерзну. Я там у себя в кресле пледом укроюсь и вам расскажу, наверное, обычную историю про школу. И заранее прошу простить, если будут нелестные отзывы в вашу - мужскую часть населения. Вы же не виноваты, что родились мужчиной, то есть потребителем, захватчиком и эгоистом. А большинство из вашего класса являются именно такими. Хотя есть, конечно же, и исключения. Но они именно исключения.
Что-то я агрессивно начала. Самовар вскипел, несите в комнату. Я ковыляю следом. Вот, вы за столом, там удобнее писать, а мне подайте чай сюда. Садитесь и слушайте.
  Начну я с очень далекого, и для всех вас такого непонятного и непостижимого 1910 года. В семье мелкого булочника родилась шестая подряд дочка. Все девочки погодки, но отцу очень хотелось иметь мальчика. Продолжателя имени и прямого наследника. Пусть небольшого, но и прибыльного и довольно вкусного дела. Сын родился только девятым. После чего, наша измученная матушка покинула сей мир. Все тяготы ведения домашнего хозяйства легли на плечи самых старших сестер. Девятилетней - Лизаветы, восьмилетней - Анны, и семилетней - Антонины.  Лизавета - как самая старшая, управлялась на кухне. Ей, без оплаты, только за еду, помогала соседская бабка - Алевтина. Как матушка померла, так Алевтина даже домой не ходила. Жила на кухне. Ну а что вы хотите, маленькому то водички дай, то молочка подогрей. Это у вас сейчас газ и спички, вон самовар электрический. Мы то жили при свечах и угольках. Печь на кухне должна всегда быть горячей. По этому все угли сгребали в уголок, присыпались золой, так и тлели до утра. Самовар тоже часто заполняли шишками.  Они долго тлели, и вода оставалась теплой. А вот, кстати. Меня часто спрашивают, для чего сапог одевают на самовар и что-то делают, опуская и поднимая голенище. Вот послушайте. Преследовались две цели. В каждой семье самовар - это как начало и основа семьи. На свадьбу всегда дарили самовар. Без него никуда.
У самовара две емкости. Первая, наружная - для воды. Ну, вроде как чайник. А внутренняя емкость - это топка. Я вот где-то читала что на севере, чтобы сварить уху, на берегу озера вешали большой мешок из шкур. Заполняли его водой, крупой и рыбой. Рядом разводили костер. Почему рядом? Да чтобы шкура не сгорела. В костре, что рядом, нагревали камни и по очереди кидали камни в котел из шкур.  Сами камни остывали, но нагревали воду в котле.  Остывший камень вынимали и клали опять в костер, а другой - нагревшийся опять кидали в воду. И так до тех пор, пока уха не будет готова. Вот представьте себе, какое неудобство. Песок, пепел и зола. Все было в этой ухе. У нас в самоваре все было отдельно. Снималась крышка, заливалась вода из колодца. Крышку закрывали, чтоб в воду ничего не попало. Следом, в отверстие для трубы, из печи закидывались красные, горящие или тлеющие угли, а сверху щепки, дрова или шишки.  Спички - это большая роскошь. Все от уголька.  И самовар, и печка, и даже пожары. Но уголек — это еще не огонь. С бумагой тоже проблема. Газеты мы не выписывали тогда. Их покупали на улице и за газету давали одну вторую копейки. Это довольно дорого по тем ценам. Так как пол копейки стоила баранка, на лотке моего отца, а копейку - целый бублик с маком.
Так вот. Закинув в топку самовара угли и щепки, надо было раздуть огонь, что бы вода вскипела. Если дунуть в трубу сверху, и снизу из зольника, и из трубы в лицо летел пепел.  Если дуть снизу, через зольник, то надо ложиться на пол. А он чаще всего земляной. Будешь весь грязный. Поэтому, брали сапоги. Сначала один, а затем другой. Одевали голенищем на трубу и то, поднимая, то опуская сапог, создавали движение воздуха внутри топки самовара. Щепки загорались, туда добавляли дрова или шишки.  Одевали трубу одним концом на самовар, а другим вставляли в отверстие в печи, сделанное специально для лучшей тяги. От всех этих действий была еще и вторая польза. Для сапог. Дым и жар из трубы самовара убивал в сапогах и запах, и грибковую плесень. Мужики ведь весь день ходили в сапогах. С утра и до самого сна. Вонища от ног, неимоверная. А после обработки на самоваре, еще и ничего, терпимо.  При этом крышка самовара защищала воду от любого загрязнения. Самовары чаще всего были ведерные - на восемь, десять литров.  Семьи большие. Как сядут все чаевничать, то по пять, семь стаканов зараз, да семьи русские по семь, десять душ детей. Вот и считай. Вскипел самовар, по три стакана выпили и опять ставь, кипяти. Ни каких спичек не напасешься. Вот самый большой самовар я видела в своей жизни, так это в пансионе, куда отец отправил меня учиться. Литров на пятьдесят он был. Сапог на него не одевали, но и щепками не топили. Щипцами из печи брали головешки и кидали в трубу. Следом мелко порубанные дрова. Хотя вы и это не поймете. Вы сосны вековые видели? По тридцать сорок метров в высоту. Вот в обхвате они до полуметра. Такие сосны пилили на чурки. Метром длинной. А потом чурку кололи на четыре части. Вот какие дрова у нас были дома. Но у нас пекарня, а в обычных домах чурки делали покороче. И рубили чурку на шесть частей.  Мелкие дрова — это когда чурку на восемь частей рубили. Ну, это вроде я все про самовар рассказала. А, нет. Когда вода вскипела, то из-под крышки, шел пар, а если нальешь много воды, то и кипяток. Внизу самовара есть носик с краном. Ручку крана поворачиваешь по длине носика и наливаешь в стакан кипяток. Чтобы самовар не кипел постоянно, снимали трубу и закрывали специальной крышечкой. Когда жар в топке спадал, крышечку приподнимали, и тлеющие угли весь день держали самовар горячим. Воду из самовара использовали в основном только для чая.  Еду готовили в чугунках. Снизу чугунок был узким, а сверху широким. Во-первых, когда чугунок стоял в печи, дрова и угли горели снизу, охватывая пламенем всю площадь. Во-вторых, что бы поставить или достать чугунок из печи использовали ухват. Это на длинной палке были такие закругленные рожки.  Их продевали на чугунок снизу, где узко, поднимали выше, где шире и вот так поднимали и доставали чугунок, с кашей или супом. Часто нам Лизавета делала кашу с тыквой. Промоет пшено, порежет тыкву на кубики. Все сложит в чугунок, зальет водой и на всю ночь в печь, подальше, где нет огня, но есть жар. До утра каша томится в чугунке под крышкой. Иногда вместо тыквы использовали репу. Но это редкость. Репа растет севернее, и к нам ее изредка привозили. Отец брал мешок репы за копейку и прятал в чулане на зиму. К праздникам. Утром, когда все проснутся, старая Алевтина, доставала из печи большой чугунок с кашей. Потом раскладывала всем по плошкам, стараясь никого не обделить. Каждый кусочек тыквы или репы, это лакомство повкуснее нынешних сникерсов. А если кашу забеливали молоком, то праздник был полным. Ну да! Забеливали - это когда кипятили молоко, добавляли в него кипятка и заливали в плошку с кашей.
Днями мы играли во дворе. Ни трусов, ни носков не носили, и жизнь у нас была светлая и безмятежная. Когда случилась революция, я уже немного соображала, но все одно была далека от каких-либо понятий.  Помню только, что приходили к отцу люди, обзывали его рабовладельцем.  Выгнали Алевтину на улицу. К тому времени только помню, что у нее дом сгорел. Не знаю, что там да как, но идти ей было не куда, и она пряталась в сарае, пока у нас в доме искали золото и избивали отца. А какое золото?  Не знаю. Прибыльный бизнес отца мог прокормить только нашу ораву. На нас кричали, что мы буржуи и рабовладельцы.
Когда все ушли, ничего не найдя, вернулась Алевтина. Отпаивала отца травами, а ссадины лечила примочками. За неделю подняла на ноги. И отец вышел работать на пекарню. Но дело было плохо. От нас отвернулись многие люди. Плохо шла торговля. Большую часть того, что выпекал отец, приходилось, есть нам. Сушки, блики, баранки и вода. Вот весь ассортимент на многие дни. Но это длилось не долго. Лизавета очень удачно выскочила замуж. Хоть и совсем молоденькой, а муж ее на много старше, но она, научившись дома ведению хозяйства, организовала у себя в семье полный матриархат. С ее требований к мужу и началась у нас нормальная жизнь. С нас сняли клеймо врагов, и отцов бизнес вновь стал приносить неплохую прибыль. Семья ожила. Правда я в то время не жила дома. Меня, и еще двух моих сестер, отдали в детский приют, а оттуда в пансион на воспитание.  Пансион - это такая школа, где ты постоянно находишься. Если у тебя есть родственники, как у меня, то в выходной отпускали домой. Когда у отца пошло дело на лад, мы хотели вернуться в дом. Но отец запретил. Сказал, что не в состоянии обеспечить наше обучение, а пансион давал и жилье, и питание, и образование.
Давайте на сегодня закончим. Приходите в следующий раз. Я у вас по списку на среду. Вот и прекрасно, расскажу вам про школу, про моду и русскую печку.
Список продуктов что купить, я вам дала. Дверь тогда прикройте поплотнее.
Среда.
Ну, здравствуйте друг сердечный. Слушатель безупречный. Сегодня мы долго не поговорим, немощно мне что-то. Согрейте чайку, и все принесите сюда. Уж поухаживайте сегодня за старухой.
Ох, хорош чаек заварился. Спасибо, что угодили.  За это я вам про школу, точнее пансион расскажу.
Тяжела жизнь была в пансионе. Девочки постарше всегда помыкали младшими. Помыть полы, застелить постели. Только на кухню все ходили лично.  Там можно было съесть что - либо дополнительно, или более вкусное. Я напомню, шли двадцатые годы. Голод и разруха, болезни до смерти из-за отсутствия лекарств.  Больше всего нас донимал холод и не только зимой. Притом, что еды практически не было, из одежды тоже мало что нам давали. Все без исключения девочки ходили в балахонах, типа мешка. Сверху и по бокам в мешке делались три отверстия, для головы и рук. Все! Это вся одежда. На ноги мы вязали себе носки. А также рукава и воротники. Сами. В пансион привозили мешки с вонючей шерстью, не известного происхождения. Мы думали, что это шерсть собачья. Так как именно собаками она воняла. Самих собак съедали, а шерсть состригалась и отправлялась в детские дома и приюты. Мы шерсть стирали, пряли и потом вязали носки себе и более младшим девочкам. Все, что было связано больше необходимого, продавалось или выменивалось на продукты, руководством пансиона. Мы же все равно мерзли. По полу гуляла поземка.  Снизу под мешки задувало, вся нижняя часть тела была всегда ледяной. Панталоны выдавали только девочкам из двух старших классов. Просто взрослели мы намного позже, чем это происходит сейчас и все женские проблемы не доставались нам в детстве. Я и в куклы игралась до пятнадцати лет. Уже позже, в предпоследнем классе, меня настигли все эти проблемы. Это сейчас иди и купи, а тогда надо было придумывать и решать все самостоятельно. Пока грудь была маленькой, никто ее не замечал. А вот когда вырастала, а мы русские женщины, тогда директриса давала три носовых платка. И что? А то! Один платок скручивался в жгут и вешался на шею, а два других, по отдельности каждый, складывался пополам с угла на угол. Полученный треугольник подкладывали под грудь, и три свисающих уголка поднимались наверх и привязывались к платку на шее. Вот так   получался лифчик. Кстати сказать, тогда его называли бюстодержатель, а купить его не представлялось возможным. Во-первых, дорого, а во-вторых, большая редкость. Будучи в предпоследнем классе, мы попали на тот момент развития, когда стали появляться первые трусы. Именно трусы, а не трусики как сейчас. Основная одежда, это панталоны. Они могли быть до колена или ниже колена. Как ныне бриджи. Снизу по краю продевалась веревочка и затягивалась по ноге. Так было намного теплее. Некоторые модницы веревочку пускали не по краю, а отступив несколько сантиметров. Получались, модные на тот момент, панталоны – мотыльки, украшенные по краю рюшами или просто каймой.
Бесстыдницы обрезали низ панталонов и завязывали веревочку выше колена. Это было полное безобразие. Многие возмущались, а учителя даже задирали юбку и проверяли длину портков. За слишком короткие края могли наказать розгами. Хотя, в принципе, это никого не трогало, ведь наши платья балахоны, были до пола, это раз, и в нашем пансионе не было ни одного мужчины или мальчика.  Можете себе представить, какой переполох в нашем девичьем царстве принесла страница из модного журнала, принесенная неизвестно кем, где была изображена женщина в трусах. Их вид напоминал современные мужские шорты или семейные трусы. Но на тот момент, это привело к многочисленным диспутам и дискуссиям. Стыдоба то, какая, совсем голые ноги хоть и под юбкой до пят. Иначе сказать, если до этого года, все наше внимание и увлечение было привлечено обучением и шитьем с готовкой, то начало этого года ознаменовалось новыми веяниями моды в нижнем белье и верхней одежде. Скорей всего это было связано с тем, что к началу учебного года, почти все мы стали девушками. И из-за различных особенностей тела, приходилось переделывать наши балахоны в подобие платьев, с выточками, вставками, воротничками и рукавчиками. И тут уж фантазия могла разгуляться везде, кроме как длинны юбки. Укорачивать свои платья запрещалось даже на сантиметр. Но не в длине счастье. Из плотных ниток, и светлой шерсти, плелись прекрасные кружева. Которыми и были украшены воротничка, рукава, юбки и даже карманы.
Так прошел очередной учебный год.
Тут бабушка пошалит, Вы не против? Я расскажу вам интересную историю про последний год своего обучения.

Последний год.
Последний год обучения, ничем бы, ни отличался от предыдущих, если бы не одно - но. Нам выдали, старые, потрепанные, дореволюционные учебники и среди них учебник анатомии человека. Картинок практически не было. Только чертежи, графики и несколько набросков.  Если помните, то пансион у нас чисто девичий, и устройство человека, и особенно последняя глава -*Размножение*, привлекли особое внимание и были выучены наизусть. Как-то на классном диспуте по поводу успеваемости, кто-то поднял вопрос о последней главе. Сначала некоторые возмутились распущенностью и бесстыдством подруг. Но потом оказалось, что этот вопрос волнует практически всех.
«Как так получается, что половой орган у мужчин, находящийся, как и у женщин, прямо внизу, но имеющий позади себя еще и мешочек, не пачкается при дефекации в каловых массах».
Сначала я даже не поняла вопроса. А вы, кстати, не смейтесь, молодой человек. Вопрос- то довольно серьезный. Так вот. В классе разгорелся спор, доходящий до крика. Я думала вмешаться, а потом решила дождаться до того, как они придут к какому-то выводу. Но не дождалась. Когда немного поутихли, я встала и пошла к доске.
Мой рисунок больше походил на карикатуру, но все же он объяснял, что и где находится у мальчиков.
- Что это такое?
- Это брехня!
- Да откуда она знает?
Неслось из разных сторон класса.
- Дело в том, что у меня в семье девять детей и самый младший у нас брат. И мы все, девочки кто постарше, ухаживали за ним и видели, как там все устроено. Писяют мальчики из этой палочки, находящейся не прямо внизу как у девочек, а чуть впереди. Это и дает возможность не пачкаться. Эта палочка и помогает прилепиться к женщине, для того чтоб получились дети.
-Бесстыдница. Как не совестно. Бойкот ей. Никто с ней не разговаривайте. Она видела, а может даже и трогала эту гадость. Как можно с ней даже за одной партой сидеть.
-А ты, Фатима, не кричи. Ты больше всех участвовала в обсуждении и кричала что все мужики как бараны в стаде твоего отца. Они все воняют. А тут нашелся человек, который правду рассказал.
Бойкот мне тогда не объявили, но и в классе мы не доучились до того, чтобы с учительницей обсудить эту главу книги. Дальше нас учила жизнь. Дело в том, что в стране начинался голод и нам, сразу после нового года, выдали аттестаты и спровадили на улицу.  Все разъехались, кто куда. Сестры, что помладше, остались учиться дальше, а я приехала домой.
Отец сильно постарел. Я побыла дома недельку и что бы не быть обузой, записалась в стройотряд и уехала на стройку. Пять лет строительства. Потом новая стройка. Весело жили. Хоть и трудностей много, но весело. Комсомол впереди. Участвовала в самодеятельности. Окончила курсы медицинских сестер. Пыталась даже в авиакружок записаться, но оказалось, что я боюсь высоты. Стала складывать парашюты, и познакомилась с таким парнем! Любовь! Чувства! Но я же комсомолка! Как со всем этим? Три года встречались.  Скрывали свои чувства. Все тайна покрытая мраком. А тут переехала на новую стройку. Там и поженились. Когда у нас родился сын, мы выпросили неделю отпуска, и уехали ко мне домой.
Отец уже был лежачий. Дело захирело и пришло в упадок. Никто из моих сестер не продолжил отцовского дела. Брат же выучился на моряка и пропадал теперь где-то на северном флоте.
По устным указаниям отца, мы замесили тесто и сделали пробную партию бубликов. Я, в одной руке с малышом, а в другой с лотком, полным продукции, пошла на базарную улицу. Разукрашенный лоток узнавали издали. Кто-то даже вспомнил меня. Похожа я на отца.
В итоге бублики расхватали за час. Наверное, соскучились. Но то, что я за один час заработала то, что мы на стройке получали за неделю, так понравилось мужу, что мы уже никуда не поехали. Написали на стройку письмо и приложили справки отца. В связи с тяжелым положением, просили уволить и выслать документы. Нас уволили, все там нормально.
Но здесь получилось не так как хотелось. Во-первых, не так много товара расходилось. Во-вторых, надо было закупать муку и другие продукты, а они слишком дорожали. А поэтому дорожали и наши товары. 
Надо было чем-то жертвовать. Уменьшать производство. Наша артель «Московские баранки». Поэтому не делать баранки просто невозможно. Бублик это единственное что продавалось, горячим или свежим. Сушка на шпагате, любимое лакомство для всех к празднику.  Пришлось урезать свой, домашний бюджет. А тут еще я со вторым ребенком. Плохо ходила, тяжело. Но ничего, разродилась. Второй тоже сынок получился. Муж так радовался, что запил. Пошла у нас другая жизнь. Денег постоянно не хватало, а те, что появлялись, сразу муженек пропивал.
Старшенькому моему исполнилось десять лет. И аккурат в канун именин, я и выгнала из дому своего запойного. Не смогла терпеть побои и измывания. Мало меня, он и на детей руку поднимал.
Закончился сороковой год. Многие говорили о войне, а у меня наоборот все хорошо. Я пеку бублики - баранки. Старшего отправляю торговать. Не жируем, но для нас хватает. Одно плохо, уже который год отец лежит. Не отпускает его болезнь. Я его и в больницу определяла. И на дом врачей приводила. Все без толку. Никак не идет на поправку. Умер он в день начала войны.  Поплакала я, а потом подумала, что Бог обо мне позаботился. Руки развязал, теперь можно попробовать от войны убежать.
Устала. Вы все записали молодой человек. Теперь, пожалуйста, подайте из серванта, бутылочку с наливкой. Я Вам такие вещи рассказываю! И самой тяжело, да и помянуть папашу надо. Давайте со мной по сто грамм. Сама делала, еще тогда, когда бегала. Так что наливочка выстоянная.  Уж лет пять, наверное. Давайте не чокаясь. Светлая память рабу божьему. Эх, хорошо. Отец тоже любил на праздник. Царствия небесного. Хороший был человек. Отложим на потом воспоминания. Я вам списочек приготовила, что мне нужно купить. И не удивляйся. Это я себе на поминки пять бутылок водки заказываю.   
-Варвара Ивановна, так водка не хранится больше года. Она хоть и не прокиснет, но запах у нее будет отвратительный.
-А ты, мальчишка, думаешь, что я больше года протяну?  Тогда ладно, не бери. Купи еще печенюшек к чаю, вместо водки. Давай до пятницы. До свидания.

Пятница.
Доброе утро, молодой человек. Вы как всегда точны и с полными сумками. Как там ваша маменька?  Ну, раз вы пришли, то значит, еще болеет. Передайте ей привет и мои пожелания скорейшего выздоровления. Давайте, пока греется вода на чай, продолжим.
Убежать от войны не удалось. Пока похороны, документы, все в этом хаосе и неразберихе.
В общем, пока думала и гадала, в город вошли немцы. Городок то у нас небольшой, поэтому его и не бомбили вовсе, да и не воевали. Так и сдали, тихо. Началась другая жизнь. Все по домам сидят, боятся. Да и не зря. На стенах везде указы расклеены. Читать, не перечитать. То нельзя, а за это убьют. И слышали выстрелы. Видели много убитых. Но жить надо. За детей боюсь сильно. Старший все воевать хочет. Так я их в погребе закрываю на день. Сама напеку бубликов немного, и на рынок.  Денег то у людей нет, а вот на обмен и лук, и соль, и даже сало выменивала. Вроде все устоялось. Но вдруг за городом что-то бабахнуло. Вроде партизаны железку взорвали. На рынке всех хватали и в машину грузили. Сказали, что на расстрел повезут. Меня какой-то ихний офицер схватил за волосы и поволок. Затолкал в подъезд дома. Со всей силы стукнул в лицо. Я упала, лежу на него смотрю, а он палец к губам подносит, молчи мол. Лежу, молчу. Он вышел. Взревели машины, перестали лаять собаки. Тишина. Офицер опять зашел. Помог подняться. Потом показывает то на квартиру, то на небо, а то глаза закрывает. Не сразу, но поняла.  Прийти надо вечером. Постирать ему белье. Так я стала служанкой. Закрою детей в подполе, а сама к офицеру. Стираю, убираю, готовлю. Вечером он мне хлеба или сахара. А через пару дней как захватил своими лапищами, повалил на пол, так и поимел. Да я и не сопротивлялась. Во-первых, у меня дети. Если пристрелит меня, что с ними будет. Во-вторых, у меня мужика больше года не было, а в-третьих он мне денег дал и бумажку желтую. Пропуск, с которым и днем и ночью ходить можно. Даже один раз, во время облавы меня этот пропуск спас. Это оно потом, хорошо осуждать было, а тогда, когда на улице замерзали. Когда от голода пухли.  Хорошо Ленинграду, за него все говорят, а вот каково в других захваченных местах жилось, молчат. Когда у меня связь с этим офицером наладилась, то ко мне перебрались две сестры с детками. Стали мы всемером жить. Мой офицер помог оформить документы на частную торговлю. Уже сестры стали готовить и продавать. Все официально. Тут раз, и этого офицерика отправили куда-то. Вообще хорошо стало. Никто меня не насиловал, да и в прачки мне не надо было ходить. Правда, стало хуже с продуктами. Но не успела я порадоваться такому освобождению, как сестру схватили на рынке при облаве. Я с пропуском кинулась в комендатуру, но вместо того что бы помочь, сама угодила в поезд, увозящий людей в Германию. Пропуск не помог, а слезы и мольбы о том, что одни остаются дети, привели к тому, что один из полицаев сказал:
-Будешь ныть, твои голодранцы окажутся рядом. А оттуда, как и с того света, еще никто не возвращался.  Так что заткнись, смирись и надейся, что хоть кто-то из оставшихся накормит твоих. 
И что оставалось делать? Я умолкла, и стала думать, что будет с оставшейся сестрой и четырьмя детьми. Каково им теперь?
Двое суток держали в вагоне, давали только ведро воды в грязном ведре, даже в туалет не выпускали. А потом повезли. Медленно. Как потом нам рассказали, то везли какое-то начальство и документы. А вагоны с нашими людьми прицепили в начале и в конце поезда. Так боялись, чтобы их партизаны не разбомбили. А нас все-таки взорвали. Точнее мост перед нами. На Украине. Эшелон расстреляли и сожгли, а нас выпустили. Я хотела сначала домой бежать, но поняла, что не получится. Приближалась зима, да и пропуск мой отобрали. Немцы загребут или с голоду, где в лесу незнакомом сгину. Подумала, и осталась с партизанами. Вспомнила, что когда-то оканчивала курсы санитаров. Вот и пристроилась к медсанчасти. Так до прихода нашей армии по лесам и жили. Лечили раненых и местное население. А когда наша армия пришла, то я с ними дальше пошла воевать. Только в сорок четвертом получила весточку из дома. Сестра отписала, что все детки живы. Это было самое лучшее известие на тот момент. Даже лучше того, что немцы бегут. Войну свою закончила под Кенигсбергом. Получила контузию и тяжелое ранение в спину. Это когда солдатика на себе тащила, нас минами и накрыло. Пока в сознании была, видела, как бегал мой майор, все для меня лучшего врача искал. А у нас в госпитале все лучшие были. Сейчас таких нет. Потом я отключилась, и помню только госпиталь в Горьком. Выписалась только в сорок шестом. Врачи думали, что вообще не выживу. А я ничего, оклемалась. Вернулась домой. Там тоже новости. Муж с войны домой, без ноги вернулся. Мне так сразу и сказали, что у него с сестрой - семья.  Забрала я своих деток и на край города. Нашла полуразрушенный сарайчик. Заселились. Сама по памяти сложила печь и стали мы бублики печь. Захотелось возродить отцовское искусство. Но тяжело люди жили после войны. Хотя и делали нам послабление. То цену немного снизят, то карточки на что-то отменят. У меня пенсия по инвалидности так и выживали. Сын в тайне от всех написал письмо в какой-то институт и на удивление его пригласили, так что он уехал за три девять земель, а мы с младшим остались. Иногда мой, бывший заходил, помогал, что тяжелое по хозяйству. Это на вроде алиментов как он говорил. Потом была смерть Сталина. Сколько слез было пролито. Все мысли были о конце света.  Это тяжелая была утрата. Мы переживали даже больше чем после смерти отца. Потом был культ личности, точнее разоблачения. Появился наш сосед, пропавший в сорок шестом году. Оказалось, в тот год он, идя на первомайскую демонстрацию, сделал замечание главе райсовета:
-«Что это у вас знамя висит как тряпка?  Не могли погладить? Вроде как в  _опе побывало».
Вот за такие речи ему и вручили десять лет лагерей.  Не посмотрели, что инвалид и герой войны.
В начале пятьдесят пятого меня вызвали в военкомат. Шла, гадала к чему бы это? А мне там вручили большой пакет. Сверху только:
  Военный комиссариат города  N и моя фамилия.
В большом желтом конверте лежал конверт поменьше и прямо поверх написано:
- Город Горький. Военный госпиталь. При расформировании части была обнаружена корреспонденция на ваше имя.  Причины, по которым вам не были переданы данные письма, неизвестны.
А в конверте с десяток треугольников. Все письма от моего майора. Любил, значит. Интересовался состоянием, звал к себе, а в последних письмах обижался и ругал, что не отвечаю.
Сижу, дома над письмами плачу. Могла бы судьба у меня по-другому пойти. Но что теперь гадать и думать, столько лет прошло. Сестра пришла в гости. Посидели, выпили по рюмочке. Пожаловались друг дружке на судьбы наши бабские. По второй выпили. Тут сестра возьми, да и скажи:
-Твой немец приходил. Фашист проклятый. Он здесь за городом в лагере в плену был. Начал мне заливать, что любил тебя. Что ты его судьба. Я сказала, что ты замужем и в другой город переехала. Он адрес просил или хотя бы тебе сообщить, что он тебя любит.  А вчера утром пришел. Я сказала, что ничего тебе не сказала. Он хотел, чтобы ты с ним в Германию уехала.  Такая у него любовь большая к тебе. Но я его выставила. А вечером их на поезде увезли домой в Неметчину.
И вновь я разрыдалась. Вот так в один день у меня из рук вырвали две птицы счастья.  А ведь и я могла стать замужней и счастливой. Ничего сестре не сказала. Она то с моим бывшем живет, а я одна и в сараюшке. Она в отцовском доме пусть и с бывшим, но моим тогда пившим мужем. А я с выросшим сыном. Эх судьбинушка и того в армию забрали.  Старший, после института со стройотрядом в Сибирь уехал. Город они там строят. Совсем я одна осталась.
И тут счастья улыбнулось уголками рта и мне. В госпитале я проходила ежегодное обследование. И тут привезли мужчину с инфарктом. У него жена умерла вот его и скрутило. С медперсоналом сами знаете, как у нас. В общем, я за ним и ходила и смотрела. Он с месяц лежачий был. Сама-то я выписалась, но к нему ходила. Думала одинокий, как и я. Мне-то одной дома что делать? Подняла его на ноги. Полковник летчик оказался. Стал и он за мной ухаживать, но я не отвечала. У него ведь только жена умерла. Но приглянулся. Порядочный, статный, отзывчивый. Недолго держался мой бастион. Пусть меня все осудят, как осудили его родственники. Но думаете, мне легко? Одной? Всю жизнь одной. Сколько там - шесть лет с мужем. Полгода с немцем и год с майором на фронте. Вот и все что я в жизни видела. Если это можно назвать жизнью. А тут? Захватило. Понесло как по горной реке.  Бурно с порогами и водопадами. Хорошо было. Подумалось:
- Вот она награда за всю мою жизнь. Хоть на старости лет загорелся свет в моей жизни. Но тут раз, плотина. Да непростая, электрическая. Точнее родня его объявилась. Дети и их мужья с женами. Стали нас донимать.  Оскорбляли, ругали они, видите ли, решили, что я решила глаз положить на их наследство, на машину на квартиру.
Мы дома у меня сидели. Чай пили. Я «Наполеон» сделала. Ворвались как банда. Его прикрывают телами как ребенка, а меня к окну оттеснили. Орут, галдят, руки крутят, а я не могу вырваться и перекричать их не могу. Они-то к отцу своему спиной стоят и только я вижу, как он схватился за сердце и по стенке на пол опустился и затих. Тут и я сопротивление прекратила.  Прижали меня к косяку окна, и наступила тишина.
-Умер.
Только и смогла сказать я. Когда в себя пришла уже была в больнице. Следователь приходил, расспрашивал, что да как. Ничего не сказала никого не винила. Он мне никто, а они для него были дети. Я думаю, он не хотел бы их засудить и наказать. 
Опять одна. Сыновья не дочери. Помнят, поздравляют, помогают деньгами, но у них свои семьи. На все те деньги, что они мне высылают, покупаю игрушки и отправляю внукам. Вот только в старости мне и повезло.  Приехали из Сибири двое внуков.  Рядом с моей сараюшкой поставили большой дом. Для меня на первом этаже сделали специальную спальню. Все рядом. Есть свой душ туалет и выход в большой зал. Где без меня не садятся за стол.  Даже теперь, когда я практически не хожу.
Простите. Нет-нет. Я уже не плачу. Могу же я высказать вам свои фантазии. Может, когда я умру тогда кто-то обо мне и вспомнит. Хотя так понимаю, что уже и вспоминать не кому. Мне уже за сотню. Сыновья давно умерли, да и внуки видимо тоже, а другая, родня обо мне и не знает и даже не подозревает. Поэтому я отписала этот домик твоей матери. Люби ее и не сиди долго возле меня. Плохо женщине, когда она одна. Я пожила свое, и жду, когда Господь заберет. А твоя мать еще молода. Жить да жить. Не ревнуй и не мешай, если вдруг ей улыбнется счастье.
Одно прошу пока не умру, не печатай всего. Стыдно мне как-то. Да и обсуждений боюсь. Хотя и плевать мне уже на всех как на меня все плевали всю жизнь.

В виде пояснения могу чуть-чуть добавить. С Варварой Николаевной мы познакомились в лесу. Мама, я, супруга и двое наших детей приехали в лес по грибы. Походили, но мало что нашли.  Слишком сухо. Расстелили покрывало и сели пообедать.  Тут надо сказать немного струхнули. Мы сидим спокойно обедаем тут вдруг ельник зашевелился. Оглянулись никого. Опять ветки зашевелились, и вдруг как привидение на полянке появилась старушка. Аж вздрогнули. Она медленно шла мимо в ее корзинке были грибы и травы.
- Ого, сколько вы собрали. А мы ни одного гриба не нашли.
- Так я вам детки дам. Мне не жалко. Просто я места знаю. И она высыпала нам на покрывало половину своих грибов. Мы стали отказываться, а потом и просто пригласили с нами отобедать. Она не отказалась. Вот так и завязалась наша дружба. Мы стали ей помогать.  Так сказать, взяли над ней шефство. Ведь женщине на тот момент было восемьдесят восемь лет. А она так живенько бегала. Ходила по лесам и полям. После девяносто пяти ей стало хуже.  С начала со зрением, а потом и с ногами. Мы стали частыми гостями в ее маленьком доме, типа сарай. Люди нас осудили, что мы старуху за деньги хотим прибрать, но когда узнали, что ее мизерной пенсии хватает только заплатить свет и воду - успокоились. Потом стали говорить, что хотим отобрать жилье. Ну, тут дело было сложным. Еще в свои девяносто, она отписала свой дом моей маме, за то, что та ее досмотрит.
Вот тогда я и построил дом рядом с ее сарайчиком. Теперь ей стало легче и уютней. Сарайчик пришлось развалить. В доме, на первом этаже, возле окна – стоит кровать, старый секретер, и ещё некоторые предметы, которые, как мы решили, будет приятно видеть Варваре Николаевна. Из комнаты ведёт ход на кухню и дверь на улицу. Мы не хотели обременять своим присутствием старушку. В нашем доме, на её земле, у неё своё жильё. Хоть на улицу она и не ходит, но чувствует себя в своём доме. А мы ходим к ней в гости. Вроде как работники собеса и соц служб.

Вот такая у нас была старушка благодетель. Эти записи уже можно предать огласке. Варвара Николаевна умерла. Светлая память и Царствия небесного.
А вам долгих лет счастливой жизни.