Какое это сложное чувство. Люди хорошо помнят плохое, и не хотят вспоминать хорошее. А ведь надо – бы наоборот. Ведь насколько станет красивей и лучше наша жизнь, если мы будем помнить только хорошее. Так, во всяком случае, нам кажется. Кто-то из великих сказал:
- Нет будущего у тех, кто не помнит и не чтит своего прошлого!
И это правильно. Если не помнить свои ошибки, то можно сто раз удариться головой о стену. Можно убить сто, и даже тысячу человек, и не видя, не помня то горе матерей и близких, тобой убитых. Нет. Память великая вещь. Она уберегает нас от ожогов и порезов. Даже на чужом горе она учит нас жить  и становиться лучше. Другое дело что мы не всегда хотим что-то, не устраивающее нас, помнить.
Люди говорят:
- Зачем копаться в чужом горе, это как что-то личное, запретное, табу.
А если человек испытал это горе, а вы не узнали и не запомнили результаты его опыта, то эта же участь постигнет и вас.
Люди! Помните всё хорошее! Но НИКОГДА не забывайте о плохом. Наша память, это движение наших детей и внуков вперёд, к лучшему.

                           Память - любви
-Мать, пошли, пройдемся.
-Сейчас Лешенька. Только я приоденусь. На улице так похолодало. Виталик, ты сам оденься.
-Опять  ты меня всеми именами правнуков называешь. Ты так будешь говорить, я точно решу, что у тебя склероз.
-Да помню, я помню, как тебя зовут. Это я пошутила. Ты главное не обижайся, то бишь, как тебя. Ой, и правда забыла.
-Что-то внуки не едут. Забыли нас. Это мы с тобой, сильное поколение. Всего в жизни повидали, многое пережили. А родили слабое поколение. Вон уже и сына похоронили. Дочка одна, тоже осталась. Мужа своего похоронила.
-То не дочка, то невестка одна осталась. Ты опять все напутал.
-Мать, о чем это ты? Я тебе говорю, что на улице сыро. Одевайся. А ты мне все про правнуков рассказываешь. И про невестку я не путал. У нас с тобой и невестка, и дочка на выданье. Обе мужей потеряли. Только у дочки наш зять умер, а у невестки наш сын.
-Это ж у которой невестки то сын умер. У Вали, что ли?
-Да у Лиды наш сын, ее муж умер. А у дочки Тани муж умер, он наш зять был.
-Ох. Что-то ты меня совсем запутал. А кто у нас на выданье? Правнучки что ли?
-Да какие правнучки. Твои глупые вопросы просто выводят меня. Дочка наша, мужа своего, нашего зятя, похоронила, вот теперь на выданье.
-Это ты про Татьяну, что ли? Так она уже старая. Ей уж под семьдесят, какое выданье. Ты старый не заговаривайся.
-О. Посмотри на неё, самой без десятка стольник, а с мужиком живёт. А дочке ещё нет семидесяти, и должна одна маяться.
-Да где ты сейчас мужика то найдешь? Все хорошие при жёнах живут. Одно алкашье, да отребье. Да и мрут в этом возрасте мужики - то.
-Ну, я-то живой. Да и что ты все каркаешь. Мрут, ей. Пусть по моложе найдёт. Лет пятидесяти хотя бы.
-Тю. Ты что, сказывся. У неё ж первенцу сорок семь. Она что ж за своего ребёнка замуж должна выходить? Это вы мужики, сколько б вам не было, все на молоденьких заглядываетесь. Ей если искать по моложе, то лет хоть шестьдесят. А такие все при жёнах живут.
-Ну, в этом ты права. Хотя, помнишь как в том кино, Талызина говорила, что надо на кладбищах, с вдовцами знакомиться. Вот.
-Не Талызина, а Муравьева. У кого из нас склероз то?
-Да, точно. Зато я помню, что фильм называется " Москва слезам не верит".
-Молодец. Жалко только что такие хорошие фильмы редко показывают. А ты чего на кухню в плаще то зашёл. Да и в шляпе. В магазин, что ли собрался?
-Дак мы ж это. В магазин вроде вчера ходили.
-Снимай свой плащ. Давай позавтракаем. У меня, что-то голова с утра самого болит. Дождь, наверное, будет.
-Наверное. У меня тоже руки и ноги ломит. А рана от осколка просто как зуб больной свербит. Мочи нет терпеть. Сделай мне крепенького, с лимоном. Я пока плащ сниму.
-Ты зачем на кухню альбом принёс?
-Давай полистаем. Давно ведь не смотрели.
-Вчерась смотрели. Ты забыл. Вот что значит два дня осталось до девяносто лет. Я вот за твой день рождения помню, а у тебя склероз начинается, милый.
-Ага, у меня склероз, а она меня, то милый, то муженек зовёт, а как зовут и не помнит.
-Ой, смотри это Танечка сразу после войны.
-А это Николай перед школой. В новом костюме, в туфлях. Помнишь, как он их из школы в руках нес.
-Ага. Сам босиком, а туфли чтоб не испачкать.
-А эта...
-И вот...
-Надо же...
-Мать. Мать?! Что с тобой. Сиди. Сиди не падай. Я тебя не удержу. Ну, хорошо, лежи. Скажи хоть слово. Не маши руками. Не мычи, скажи что болит. Да, нет, не смогу я сам тебя на диван отнести. Сейчас, сейчас я соседку позову. Нет, сначала скорую.
-Алло. Алло. Скорая. Приезжайте. Улица Артама 16. Первый этаж, четвёртая квартира. Мать моя, ой жена моя. Мы чай собирались пить, а она легла и лежит. Руками машет и не говорит ничего. Да не помню я ее фамилию. Свою, свою. Да что вы меня расспрашиваете. Ей плохо, а вам надо, сколько ей лет, мне почти девяносто. Она сказала. Нет, когда мы говорили. Приезжайте. Я к ней пойду. Ей плохо.
-Тук-тук. Здесь скорую вызывали? Что ж это у вас все на распашку. Где больные. Во, дедуля, это вам плохо. Да я вижу. Сейчас послушаем. Куда вы меня тащите. А, вот в чем дело. Наталья Сергеевна, займитесь дедушкой, а я пока на кухне окажу помощь пострадавшей.
-Все. Дедушке укольчик сделала. Скоро полегчает. К нему мы успели, а у вас тут что.
-У бабули кровоизлияние в мозг. Позвоните водителю, пусть заносит носилки и напишите записку для дедушки или родных, не знаю кто здесь живёт.
-А что писать.
-Пишите крупными буквами:" Пелагея Ильинична отправлена в шестую больницу", и подпись.
-Это вы по записке определили как ее зовут?
-Да. Внуки наверное постарались.
-Почему внуки, а не дети?
-Наташа. Старикам под девяносто лет, значит детям под семьдесят. А вот внуки или правнуки вполне могли сообразить, написать и разложить в разные карманы, записки, где указаны имя, фамилия, возраст и болезни. Моё уважение к таким родственникам. Ну что поехали.

Больница. Добрый день дедушка. Давайте я помогу вам одеть бахилы. Вот. Теперь халатик. Пойдемте, провожу. Вы опять до вечера будете возле неё сидеть? Вы уже третий день приходите, и сидите возле неё. Вот и яблочко опять принесли. Она не может их, есть, она вообще ничего не может. Не утруждайте себя так, она все равно ничего не может и ни кого и ничего не помнит. Она и вас не узнаёт. Не помнит кто вы.
-Главное, дочка, что я помню. Кто она и что для меня значит.
Дедуля сел возле больничной койки. Медсестра вышла.
По коридору шли люди с цветами. У каждого был букет нарциссов. Возглавлял шествие главврач.
-Сергей Петрович, это же реанимация. Куда столько народу. Нельзя ведь.
-Один раз, Леночка, можно. Я за все отвечаю. Сегодня просто девяносто лет, этому дедушке. Вы проводили его?
-Да, он в палате. Минут пятнадцать как пришёл.
- Пойдемте.
Врач позвал родственников с цветами и распахнул дверь палаты.
Руки сомкнулись. Голова сидящего склонилась и легла на подушку рядом с лежащей.

Их так и хоронили рядом. Под одним памятником, усыпанным белыми нарциссами. С двумя выбитыми портретами и подписью:

" Главное помнить, кто они для тебя!"

Вспомните о родителях. Проведайте их, или хотя бы, позвоните.

Память - боли.
Белая палата. Светлыми тенями мелькают санитарки. Иногда белый разбавляется голубым или салатным.. Это доктор. Он отличается от всего белого и цветом и движением. Белое все или неподвижно, или просто мелькает в глазах, кажется, что рябит экран монитора. Голубой или зелёный, это цвета надежды. Глаза слипаются, нет сил сидеть у этой кровати. Нет никаких физических сил, но одна мысль приводит в боевую готовность. Это мой сын. Это наш сын. И это ранение он получил на войне. Как тяжело после ночи дождаться смены. Сейчас со своей работы придёт муж, он меня сменит. Мне надо на свою работу. Так уже, которую неделю. Ночь в госпитале, день на работе. Спасибо начальнику, не ругает за опоздания. Просто пока муж меня сменит, и пока доберусь, то всегда опаздываю на полчаса. Люди вошли в наше положение. Ведь наш сын и их защищал, тоже.
Вот и супруг пришёл. Бедный. Как он исхудал. Измучен. Высох на нет. Я наверное тоже не лучше выгляжу. На днях, проходя мимо церкви, подала милостыню, попросила молиться о сыне, а когда отошла, то в спину услышала: " Алкашка какая, или бомжиха".
На работе посмотрела себя критически. Грязное пальто, испачканное видимо в тот момент, когда помогала носилки с сыном из вагона в машину перегружать. Это так я и хожу, хоть бы кто подсказал. А может и сказал, да я ничего не слышу. Работу выполняю на автомате, претензий нет. Дома я целую неделю уж не была. После того, что он пусть и раненый, но лежал, стонал, плакал и даже кричал иногда. После этого, кома. И тишина. Эта тишина убивает нас всех. Уж лучше б кричал. Я бы прижала его голову к груди. Я бы приласкала и утешила. Я бы помогла.  Но тишина!? Тихо в палате. Только тихое пи-пи-пи. Это звук его сердца в приборах. Зачем в приборах? Я и так слышу его сердце. Без ничего. Его душа плачет. Под каменным, бледным лицом, море эмоций. Внутри в голове, он ещё воюет. Я это слышу. Бывают минуты тишины, но вот опять бой. Шум в ушах, блеск в щелочках глаз. Он на войне. Удар. Гром. Пропасть. И тишина. Я чувствую это в нем. В его душе и голове. А может это в моей голове? Боже, как тяжело у постели больного ребёнка. Тысячу раз переболела бы сама. Все вынесла бы и выздоровела назло всему. Я сильная, у меня есть ребёнок и ему я нужна, как он без меня. Но я здорова, а он лежит. И нет ни какой силы моей, что бы поднять сыночка.
День прошёл. Бегом в больницу. Муж у кровати.
-Здравствуй родная. Без изменений. Доктор сказал, что осталось три дня. Если не будет прогресса, он отключит приборы. Просил говорить с сыном на любые темы. Он должен откликнуться. Выйти оттуда. Его сознание ушло и если не вернётся, то мы потеряем сына. Мне на работу. Вот поешь, правда, остыло. Доктор сказал, что сыну положено питание, а раз он не ест, то мы должны есть за него. Не выкидывать же. Я съел суп и выпил чай. Тебе оставил кашу и котлету. Все, целую, я убежал. Утром сменю. Список лекарств, взял. Завтра задержусь, пока все возьму в аптеке.
Протараторил. Ничего не успела сказать. Ладно. Утром. Есть не охота. Я за эту неделю и не ела почти ничего. Девочки на работе меня бутербродами пичкают и кофе наливают. Пью, чтоб не спать.
-Здравствуй. Мама пришла, с тобой ночь посидим, поболтаем. Помнишь на новый год, в третьем классе ты песню сочинил и спел на утреннике? Как тебя все потом Агутиным звали. Рука у тебя холодная. Если б не эти трубки во рту, я бы тебя покормила. Смотри котлетка какая, почти как домашняя. Вот выздоровеешь, пойдём домой. Я тебе твои любимые драники сделаю, с мясом и перцем. Зальем все это сметанкой. Проснись сыночек.
Ни кровинки в лице. Синий, дежурный свет в ночи. Санитарка, меняющая капельницу. И тишина.
       Вторая ночь.
       Третья.
Сегодня. 
Сегодня днём врачи отключат приборы. Но я верю, что он вернётся.
Ты помнишь сыночек? Ты помнишь?
Муж пришёл с работы, что бы сменить меня. Я не ушла. Такой день. Как я смогу быть далеко?
- Ты знаешь родной. Мне кажется, что у него потеплела рука. А может это я ее нагрела своими. Давай вспомним, что-то хорошее, доброе.
- А про малину?
- Какую? А-а! Помнишь, сынок как с мальчишками вы влезли в огород, к деду Василю, за малиной и яблоками. И как он вас угостил там крапивой. Да сзади, по голым ногам.
Сестра! Сестра! Он помнит. Он вздрогнул. Я это почувствовала.
- Что, родная?
- Я ему про крапиву рассказываю, а он как вздрогнет. Так тихонечко, незаметно. Но я почувствовала.
- Сынок. А помнишь, как вы потом в лужах голышом сидели, что бы волдыри от крапивы прошли.
- Смотри, смотри. Приборы пищат.
Пи-пи, Пи-пи.
Ты слышишь, они по-другому пищат. Доктор.
- Выведите всех. Дайте послушать. Ну, хоть отойдите и помолчите. Хотя нет. Оставайтесь. И говорите. Я вижу, он откликнулся. Это прогресс и отключать мы его не будем. Матери валериану, отцу тридцать грамм спирта. Обычные, домашние, а не больничные запахи, они тоже лечат. От вас будет пахнуть лекарством, спокойствием. Это ему на пользу. О чем вы с ним говорили?
-Я вспоминала, как дедушка в деревне их крапивой из своего огорода выгонял.
-Ну, вот видите. Старая боль, победила в его голове войну. А я сейчас пойду, наберу крапивы и отшлепаю его по заднице. Чтоб не пугал так своих родителей. Спасибо его памяти.

Память - счастья
- А вы тоже в этой больнице лежите?  Или на стационаре? Я здесь в третьей палате лежу.
- И я в третьей, только на половине девочек.
- Я догадался, вы такая красивая. Даже без платка.
- Без платка я стесняюсь, да и людей пугаю. Как глянут на меня, так и шарахаютьсч в стороны. Особенно те, кто на дневном стационаре. А у меня волосы после первой химиотерапии за неделю выпали. Каждое утро мама наволочку забирала и носила домой. Сказала, что собрала почти все мои волосы, а теперь отдаст мастеру, и мне сделают парик.
- Мои волосы тоже после первой. Но у меня короткие были. Зато теперь расчесывать не надо. Вытер полотенцем утром, после умывания и красавец.
- Да, вы и правда красивый.
- Пойдемте в холле, на диване посидим.
- Там же детвора играется, те, кому ещё можно.
- А мы тихонько, в стороне. Меня кстати Антон зовут и мне уже пятнадцать лет.
- А меня Катя. Мне будет тринадцать. А вы в городе живёт?
- Теперь да. Уже два месяца в больнице, до этого жил в посёлке городского типа.
- Вы так возросло, выглядите. Вам и, правда, пятнадцать?
- Это мне лысина взрослости добавляет, а день рождения у меня только неделю назад был. Давайте по простому. А то, как то не привычно на вы.
- Давайте. А тебе не кажется, что мы уже виделись?
- Кажется. Я тоже хотел спросить, где мы могли с тобой раньше встречаться?
- Я жила в посёлке Николаевка, но не там где море, а в Раздольненском районе. Глухомань. Степной район. Людей мало. Мама говорит, что раньше много жили, а потом разъехались. А мне кажется я там и раньше жила. До войны. С нами немцы жили, много. Я вот в школе, английский учила, а по-немецки все понимаю и некоторые слова даже говорю.
- Ух, ты. А я из Советского. Далеко мы жили друг от друга. Зато вот теперь встретились. А тебя в школе обзывали за твой вид?
- Нет. Я всегда в палатке ходу. Наверно никто не догадывается что я лысая.
- А мне в школе запретили в кепке ходить. Так мальчишки надо мной прикалывались: " Лысая башка, дай пирожка". Я с ними смеялся. Классный стишок. Чего обижаться, они здоровые, а я больной. Сам виноват. Подхватил где то эту заразу.
- Их за это Бог накажет. Не спорте. Вот когда я раньше жила в селе с немцами, а перед самой войной их пришли выселять. Я тоже бегала и на них пальцами тыкала. Кричала: " Кулаки, буржуи, так вам и надо". Они хорошо жили, богато, а когда их вывозили, то все их имущество делили между оставшимися русскими, украинцами и татарами. Вот за это, я теперь и отвечаю. Я знаю, ко мне ангел приходил и так сказал. Ещё сказал, что выздоровею при одном условии, но не сказал при каком. Вот теперь живу, жду чего то.
-  Ты знаешь? Ты так говоришь о сокровенном. Я о своих видениях ни кому ничего не говорю. Не хватало ещё из онкологии в дурдом попасть.
- А я сама ни кому это не рассказывала. Только тебе. Мы ведь давно знакомы.
- Мне кажется мы были женаты. И ты мне уже рассказывала историю про немцев. А потом мы вместе переживали войну. Мы с мамой были беженцы из Украины. Пришли в Крым и нас поселили в брошенном доме. Мы с тобой познакомились. После войны - поехали на стройку.
- Постой. Мы восстанавливали Харьковский тракторный.
- . Ты помнишь?
- Смутно. Как во сне. У нас и дети были. Двое вроде бы.
- Да двое. Но наш старший был преступник.
-  его расстреляли.
- Так может это наш новый шанс. И болезнь это испытание наше. Если мы будем бороться, то победим.
- И мы будем вместе.
- И у нас будут дети.
- Мы их правильно воспитаем.
- Мы сможем?
- Должны! Ведь третьего шанса нам не дадут.
- А ну полуночники по кроватям, а то расселись там род фикусом. Это детское отделение, а не дом свиданий. Быстро по палатам.

Второй сеанс химиотерапии не понадобился. Прошло десять лет и уже подрастают наши дети. Пацан шести лет и трёхлетняя красотка.
Иногда проснешься среди ночи, в холодном посту и думаешь, а было ли все это на самом деле? Может это сон? Но детей мы своих хорошо воспитываем. Память это такая штука, что порой воспоминания видны как в живую. Сейчас. А-то что происходит сейчас, уже было давным-давно.

Память – народа.
Каждый год в Израиле отмечают Йом ха-Шоа — национальный день памяти жертв Холокоста. В 10 часов утра в этот день включают сирену, услышав которую замирают все. Вы себе не представляете. Неважно, где человек находится в этот момент, он должен встать и почтить память погибших. И все встают, останавливают машины посреди дороги, выходят из машин и домов. Когда звучит сирена, даже поезда останавливаются. Йом ха-Шоа является особенным событием для всего израильского народа, ведь в этот день все евреи молятся за то, чтобы ужасы времен Второй мировой войны больше никогда не повторились. Как по мне, эта традиция, основанная еще в 1951 году, достойна глубокого уважения. Память всего народа и о своём народе. О людях убитых фашистами. А мы на Украине этих вандалов и убийц поддерживаем.

Память это сложная система мыслей. И мне кажется, что мы живём в памяти даже после смерти.

Помните своих родных и близких. Помните живых и ушедших. Помните даты  рождений и смерти. Помните даты всех важных событий. ПОМНИТЕ!