Глава первая
За неприметным поворотом от шумной федеральной трассы белой змейкой петляла проселочная дорога. Она то исчезала в низинах, то появлялась вновь на взгорьях - звала за собой в предрассветный сумрак зимнего леса. Заснеженные сосны по обочинам соперничали с каменными глыбами за место под темным небом.
- Чужакам тут не место, чужакам не место, - ветерок нехотя разносил по округе шепот вечнозеленых стражей.
- Место... место... - немое эхо отскакивало от промерзшего гранита и исчезало в ветвях исполинов.
Перескочив перевал, дорога выровнялась и успокоилась. Лес поредел, уступая бескрайним полям. Чем дальше уводила дорога, тем уже она становилась; пока километры проселочной скатерти не обернулись единственной улицей в богом забытой сибирской деревушке. Маленькая - с полсотни дворов, она со всеми немногочисленными обитателями крепко спала накануне Рождества.
Едва за речкой Чернушкой порозовело небо, захлопали двери, залаяли разбуженные собаки. Невдалеке скрипнули ворота, выпуская запряженную чалой лошадкой подводу. Загремела колодезная цепь. В заиндевелых от мороза окнах домов зажегся свет. Из печных труб потянуло дымком.
*****
Ветхая избенка, приютившаяся на пригорке, стояла особняком. Сельчане, с тех пор как в ней поселилась жуткая старуха, старались обходить дом стороной. Сколько лет ей было? Как давно поселилась? Самый старый дед на деревне сказывал, мол, он еще мальчонкой был, а Харьяшиха уже такой была. Звали-то ее Харитина Никандровна Трутнева. А Харьяшихой ее деревенские прозвали - не мылась она никогда. И на язык поганая: ляпнет чего, так, глядь, коза сдохла, молоко прокисло. А уж если глянет блеклыми желтыми глазами - пригвоздит словно; того и гляди душа отлетит. Сама-то она в деревню редко спускалась, людей не хуже деревенских сторонилась - больше в лесу пропадала. Колдовка, одним словом.
За ночь печь остыла, и в доме стало совсем холодно. На полатях нехотя закопошились:
- Последний день сегодня, слышь? - проскрипела Харьяшиха, с трудом слезая с нагретой верхотуры. - Слышь, не? Последний, говорю...
Старуха заглянула за печь, где на ворохе соломы калачиком ютилась собака. Шелудивая, со слезящими глазами она подняла голову и приветственно застучала хвостом. Колдовка поскребла пса за ухом:
- Понимаю, милый, силы на исходе. Вставай потихоньку, - старая уставилась в окно. - Сегодня все решится. Или сто лет страданий будут напрасны. Нам нельзя возвращаться в Королевство. Ковен не оставит нас в покое.
Пес закивал башкой и лизнул пергаментную ладонь Харьяшихи.
- Есть хочу! - донеслось со стены, где висел осколок зеркала, прикрытый тряпкой.
- Потерпи, мой хороший, недолго осталось,- Харьяшиха накинула наплечи засаленную кацавейку и вышла из дому.
Пес встал на задние лапы и попытался стянуть тряпку. Он скреб стену, терся мордой о рассохшиеся бревна и подскуливал, словно жалел, успокаивал заточенного в зазеркалье.
- Ух и снегу намело за ночь! - появилась на пороге Харьяшиха с охапкой дров.
Вскоре в печке весело потрескивали угли, тепло разлилось по избе. Выглянувшее солнце играло искристыми узорами на окошках. И домочадцы приободрились - все будет хорошо! Не может быть не хорошо. Первородная не настолько всесильна в земном мире, чтобы вмешаться в последний день столетнего проклятья. У этой троицы есть еще целых пятнадцать часов, пока стемнеет. А уж они постараются. Они все успеют до того, как в глубине черного неба засияет Джубба. Так должно быть. Должно!
Жир в котелке растопился и забукалькал. Харьяшиха растерла в ладонях несколько веточек сухой травы и кинула в котелок. Удовлетворенно кивнув, она уткнулась в раскрытую на столе книгу. Долго водила кривым пальцем по строчкам, шевелила губами, читая рецепт. Сто лет в этом мире, где время для лишенной ведьминского дара просто отмеряло часы ее земного существования. Но помереть от банальной человеческой старости было выше ее сил. Харьяшиха пыталась восстановить знания: она заново изучала заговоры, наговоры, рецепты зелий - все, что могла предложить ей тощая книжонка. Старуха слямзила ее с телеги раскулаченной Мартынихи. Из всей бестолковщины нашелся один действенный рецепт, да и тот обретал силу только в большие праздники. Эх, еще и память подводила последнее время. Старость. Харьяшиха достала с полки холщовый мешочек: пять округлых коробочек с застывшим соком дождались своего часа. Следом в котелок полетели корешки, разные зернышки и листья. Напоследок плюнув в котелок, колдовка закрыла крышку - вареву надо потомиться - и уселась на лавку у окна. Пес, привалившись к теплому боку печки, разомлел и закемарил. Харьяшиха же напротив - щурила подслеповатые глаза в надежде углядеть новые лица. Здоровые, молодые... Вдруг кто надоумится приехать родню навестить или к друзьям? Хотя какие к чертям друзья? Жителей - полторы калеки старичья. Правда, есть еще этот...как его... Федька - оплывший боцман в отставке, сухостойная халда жена, да племянница-сирота. Манька косоглазая. После, как родители погибли, она чутка умом тронулась. Только вот мамашу Федькину - бабку Липу - давненько не видно. На улицу не выходит, да и похорон не было. Болеет, видать, дома лежит. До срока бы не окочурилась... Нужна она... Лекарка она... хоть и белая, все едино - ведьма... Харьяшиха и не заметила, как уткнулась лбом в раму и уснула.
*****
Тем временем не проселочную дорогу свернул внедорожник. Машина летела с ветерком, оставляя за собой пушистый хвост из взбитого снега. За рулем сидел Николай Семеныч. Мужчина улыбался своим мыслям, представляя обескураженно-вытянутое лицо Федьки, разглядывающего его новехонькую тачку. Дурак Федор. Нет бы в городе хату взять, раз уж потянуло на малую родину. Эх, развернулись бы в бизнесе. Вдвоем-то! Так нет, кралю все стережет. Алевтина, кажись. Тож дура дурой, а налево сходить не дура. Николай Семеныч хохотнул каламбуру и скосил глаза на жену. Красивая, чертовка! Дарья Иванна восседала на переднем сиденье и только и делала, что разглядывала себя в зеркале. Три месяца назад она сделала пластику и сейчас то искала в отражении выгодный наклон головы, то капризно выпячивала нубы, то игриво приподнимала бровь. Алевтина упадет с разинутым ртом! А сзади среди коробок с подарками, пакетами с деликатесами и бутылками дорогого алкоголя приютилась их дочь, семнадцатилетняя Оксанка. Глаза девушки были закрыты, из торчащих из ушей наушников доносилось ритмичное клацанье, в так которому она покачивала головой, периодически выдувая и лопая розовые пузыри жвачки.
- Чужакам здесь не место! Не место! - гудели кронами лесные исполины. Но никто в машине их не слышал.
*****
"Хариталари! Хариталари, проснись!"- голос в голове Харьяшихи ударил набатом.
(продолжение следует)
