Таким манером они всё же вывалились вместе за порог магазина, и тут же пустынная дотоле улица наполнилась народом. Сонный городок воспрял к новой жизни - полной скандальных тайн, шумных выяснений отношений и щекочущих нервы открытий. Тихий городишко ожил, забурлили страсти, закипела сонная кровь. Всё сознательное население разделилось на два лагеря: те, кто сочувствовали своему старожилу Прокофию Порфирьевичу, и как везде - оппозиция, заинтересовавшаяся клетчатым пришельцем. Последние с кровожадным любопытством вглядывались в лицо пришельца, ища на нём ответы на свои невысказанные вопросы.
Лицо это играло всеми красками радуги и выражало все человеческие чувства одновременно. Было на что посмотреть! Выпученные глаза дико сверкали, гусиная шея ходила ходуном, перекошенный рот выплёвывал бессвязные речи, из которых любопытствующие горожане улавливали лишь одно, - клетчатый пришелец явно нуждался в медицинской и, скорее всего, в психиатрической помощи...

     Внезапно толпа, словно бы разрезанная чьим-то острым ножом (или может быть даже бритвой), распалась на две части, и на сцене появилось новое действующее лицо. Лицо это выглядело очень колоритно: могучая, необъятных размеров женщина, чьи округлости спереди и сзади очень рельефно обтягивались одеждой, вот-вот угрожающей лопнуть от мощного напора. Под стать гренадерскому росту и объёму было и лицо сей дамы, и даже над верхней губой топорщились значительные усики. Особенно стало это заметно, когда она, вобрав в лёгкие побольше воздуха, истошно заголосила басом:
- Ах ты, старый козёл! Плешивая твоя башка! Инвалид, говоришь?! Да на таких инвалидах пахать нужно, похотливый ты козлище! Вот оно значит как, да?! Сына состругал, да от дитятки родного отрекаешься, плюгавец ты этакий?! Да вы посмотрите на них, люди добрые: это ж одно лицо!

     Толпа словно подорвалась на мине - поднялся невообразимый шум. Каждый считал своим святым долгом высказаться по поводу ошеломительного заявления усатой дамы.
А усатая дама, вдохновлённая ещё больше одобрительным гулом толпы, всё больше распаляясь, ледоколом рассекая, "подплыла" к клетчатому и неожиданно для всех обняла его, ласково прогудев:
- Ну, не расстраивайся, сынок! Папа твой всегда был таким козлом, тут уже ничего не поделаешь...

     Эти слова вывели из ступора Прокофия Порфирьевича. Он взвизгнул по-щенячьи и раскинул руки для объятий. Осталось только сделать последнее движение, как вдруг Клетчатый опередил его и, зарыдав на груди усатой дамы, жалобно захныкал:
- Мамочка! Почему он так со мной? И бри-и-тву-у я свою потеря-а-ал из-за него!
Толпа, услышав "мамочку" и "бритву", ахнула и отхлынула. Да, семейка ещё та... Народ постепенно стал отодвигаться подальше от колоритной троицы.
- Жаль, не родная мамочка я тебе, сынок. Вторая я жена у этого дармоеда. Ну, ничего. Бритвочку я тебе куплю, не расстраивайся.
- Что-о-о?! Бритвочку?! Это еще зачем, "мамочка"?! - взвился, как ошпаренный, старикан.
- Что ещё ты задумала, ядовитая бегемотица?! - Прокофий Порфирьевич подскочил к усатой "мамочке" и, подпрыгнув, вознамерился дать усатой супруге "по ухам", но промахнулся и заехал Клетчатому по носу. Хлынула кровь мамочке на парадное платье.

     Неожиданно для всех Клетчатый, увидев кровь, вдруг странно всхлипнул, закатил глаза и, весь обмякнув, рухнул наземь.
- Подумайте, какие мы нежные,- удивленно пробурчал Порфирьич и, поглядев да даму-гренадера, предложил, - ну что, взяли, помолясь?
Однако как он ни пыжился, приподнять бесчувственное тело, так и не смог. Усатая дама, презрительно отпихнув муженька, легко подняла "сынишку" и перекинула через плечо:
- Пойдем домой, аспид!
Аспид Порфирьич потрусил в кильватере могучей супруги, держась за ногу новообретённого сына. Жили они рядом в небольшом домике с верандой и маленьким приусадебным участком, на котором ничего не росло, кроме лопухов и тощенького дуба. Войдя, усатая хозяйка сбросила пасынка в большое кресло и всем необъятным торсом развернулась к мужу.
- Ну, а теперь объясни мне, спиногрыз, почему ты никогда не говорил, что у тебя есть сын?!
- Ик... дык... сам не знал... - окончательно стушевался Порфирьич.
- Значит, святым духом этот... урод смастерился?! - разгневанная супруга наступала, грозно нахмурив брови.
- Ей Богу, мамочка, не виноват! Прости! - жалкий старикан упал на коленки в ожидании наказания.

     Тем временем Клетчатый слабо зашевелился и, открыв глаза, томно произнес:
- Где я?
- А скажи, милый мой, откуда ты взялся? Как зовут тебя вообще? Кто у нас мамочка? - вместо ответа, вкрадчиво спросил Порфирьич.
Клетчатый страдальчески сморщился, обхватил голову руками, и, мерно раскачиваясь из стороны в сторону, монотонно забубнил:
- Я пришел к тебе с приветом рассказать, что солнце встало... Нет, не то, не то... здравствуй, папа, воротились мы не все... нет, опять не то... здравствуй, племя младое, незнакомое... О, Господи! Опять не так!
Отчаявшись что-либо внятно объяснить, Клетчатый засунул руку в карман и, вытащив оттуда какую-то пожелтевшую фотографию, молча протянул ее Порфирьичу и его мужеподобной женушке. С фотографии на изумленных супругов смотрел молодой Порфирьич, подбоченившись и под ручку с молодой, но некрасивой дамочкой.
Первой пришла в себя жена. Она выхватила фотографию и, набрав в лёгкие побольше воздуха, завопила:
- Ты где такую кильку откопал? Мало того, что худосочная, да ещё и страшная, как смертный грех! Это тебе такие нравились, значит?
Несчастный старик грохнулся на коленки и отчаянно завыл:
- Не я это! Не винова-а-а-ат!
- Это, аспид, уже не важно! - продолжала гневаться супруга, - отвечай на вопрос, душегуб!
Внезапно супружница Порфирьича, прищурившись, ахнула:
- Ах, ты, божечки! А не моя ли это сестрица?! Акулька, точно Акулька!
При этих словах Порфирьич, вжав голову в плечи, попытался незаметно пройти сквозь стену, но, конечно же, потерпел сокрушительную неудачу.
Медленно, очень медленно усатая дама, наливаясь нездоровой краснотой, повернулась к своему кобелистому муженьку. Повисла зловещая тишина, которую внезапно разорвал судорожный всхлип всеми забытого в разгаре супружеских баталий Клетчатого.
Зря он это сделал, конечно, ибо весь свой кипящий гнев обманутая женщина немедленно излила на него:
- Ах, ты, цаца изнеженная! Страшно тебе?! Это кто же ты мне теперь получаешься: сынок приёмный или племянничек?! У-у-у, глаза бесстыжие, весь в мамочку свою блудливую, Акулину свет Змеевну! Где же вы с ней жили-то все эти годы, где от родни скрывались, а?
От этих страшных слов Клетчатый сынок затрясся и зарыдал.
- Мама-а-а... скончалась... а-а-а... и перед смертью наказала найти папеньку и отомстить бритовкой... а-а-а-а!
- Что-о-о?!! - взревела усатая супруга аспида и душегуба.

     Несчастный Порфирьич позеленел и готов был уже рухнуть на пол мягким пыльным мешком, как оконное стекло со звоном разлетелось, и в комнату к ногам семейства упал приличных размеров булыжник. К грязному булыжнику такой же грязной бечёвкой была привязана записка. Записка гласила: "Опасность рядом! Не верьте "клетчатому". Подсказка под дубом".
Скандал прервался, и повисла тишина. Супруги уставились друг на друга. Первой, как всегда, опомнилась "мамочка". Прочитав записку, она, не глядя на "сыночка" и сурово сдвинув нахмуренные густые брови гренадёра, скомандовала дрожащему осиновым листиком супругу:
- Родственничка стеречь, глаз с него не спускать и если понадобится, связать! Вернусь, допрошу с пристрастием!
Бросив на "клетчатого" испепеляющий взгляд, чеканя тяжёлый шаг, отбыла... к дубу.

     Маршировать ей пришлось недалеко, ведь этот самый дуб был единственным в городке и рос во дворе супругов, окруженный со всех сторон роскошными гигантскими под стать хозяйке лопухами. Но внимательный осмотр подножия старого дуба не дал никаких результатов. Разве что в одном месте лопуховые заросли были плотно утоптаны. Почесав в затылке, дама присела на корточки и стала тщательно осматривать землю у поверженных лопухов. Она было уже совсем отчаялась найти что-нибудь, как вдруг неосторожно топая, наступила на собачье дерьмо. Чертыхаясь и употребляя крепкие гренадёрские выражения, усатая дама вырвала с корнем здоровенный лопух почистить туфлю сорок пятого размера. К подошве осквернённой туфли прилипла ещё одна записка.
- Ну, погоди, шутник! - воскликнула она, воинственно озираясь в поисках врага, и увидела за забором круглую физиономию их соседа, с которым у супругов шла давняя вражда. Он почему-то настойчиво уверял, что кусочек участка, на котором рос злосчастный дуб, должен был принадлежать ему. Весь свой гнев за осквернённую туфлю усатая дама извергла на несчастного соседа:
- Опять твой кабыздох пасётся в моих лопухах, мерзавец?! Я же тебя предупреждала прошлый раз или забыл?! - рявкнула она во всё горло и единым махом, размахивая ароматной туфлёй перед самой его испуганной физиономией.
- Не он это... матушка-соседушка, не кобель мой, чтоб ему совсем сдохнуть! И дерьмо на вашей обуви не собачье-с...
- Да-а? А чьё же? - и она с удивлением взглянула ещё раз на подошву.
- Вот истинный крест! Это... - сосед, мелко перекрестившись, испуганно зыркнул по сторонам, а потом, доверительно склонившись к уху мадам, прошептал - это демонический помёт! Я сразу догадался, что это нечистый оставил метку свою! Спаси нас, грешных, и помилуй, господи!
Дама недоверчиво оглядела туфлю и тут только обратила внимание на несчастный клочок бумаги, прилипший к подошве.

     Среди "демонических" разводов она сумела прочитать: "Клетчатый не тот, за кого себя выдаёт, он..." Дальше было не разобрать, "демонический помёт" утопил и погрёб остальные слова. Почесав в затылке, супруга Порфирьича тяжело потопала обратно в дом, где перед ее глазами предстало душераздирающее зрелище: мертвецки пьяный супруг и его не менее нетрезвый псевдо сынок, нежно обнявшись и обливаясь слезами, неверными голосами выводили что-то задушевное, хоть слов этой песни разобрать и не удавалось. По всей видимости, воспользовавшись отсутствием благоверной, неверный муж вытащил из какого-то одному ему ведомого тайничка бутыль чистейшего как слеза самогона и решил побрататься с "найденышем" по всем правилам, в чем, как мы видим, и преуспел.
При виде этой живописной картины усатая дама разгневалась ещё больше. Запустив в весёлую парочку осквернённый ботинок ("туфля"- как-то не звучит) и несколько крепчайших выражений из гренадёрского запаса, дама объявила:
- Приготовьтесь, голуби, - пытать буду обоих, вот только схожу помыть руки.

     На побратимов-родственников, продолжающих выводить нестройным хором что-то из застольного репертуара, её угроза не произвела должного действия. То ли недопоняли, то ли хмельная храбрость взыграла. Но только запели они ещё громче и жалостливее, а папенька даже пустой бутылкой начал размахивать, как дирижёрским жезлом. Всё это привело воинственную даму в такое бешенство, что она, не раздумывая, залепила каждому поющему по увесистой затрещине (от души), а затем принесла из колодца ледяной воды в ведре и окатила несчастных.
Что тут было! Вместо гнусавого пения раздался сначала визгливый вой, затем лай, а затем всхлипывание с завываниями. Парочка сидела, всё так же обнявшись, будто срослись, и, раскачиваясь из стороны в сторону и тряся мокрыми кудрями, икала. Даме совершенно неожиданно стало их жаль. Она обняла их обоих, прижала мокрых к своей необъятной груди и громко зарыдала.

     Эту драматическую картину нарушил несмелым покашливанием невесть откуда появившийся субъект. Новое действующее лицо выглядело устрашающе. С виду благообразное длинное лицо, обрамленное усами и бородкой, было какого-то землистого оттенка, скорее даже зеленоватое чуть-чуть. А глаза на этом фоне вспыхивали ярко и зловеще. Странный тип приблизился к троице и молча навис над ними, сверкая глазами. От этого всё стихло, как по команде. Под взглядом незнакомца мужики протрезвели, а мадам перестала рыдать и даже попыталась заслонить трезвеющих от пронзительных глаз своим могучим бюстом.
- Вот и встретились мы! – глухой, словно из-под земли голос ледяным туманом укрыл задрожавших вдруг родственничков...

     Повисла зловещая тишина, нарушаемая лишь иканием сыночка. И тут мадам осенило! Что-то там сосед толковал про "демонический помёт"? Трясущимися руками, торопливо она достала из глубины кармана загаженную бумажку, при виде которой (а вероятней всего от исходившего от нее запаха) все трое мужичков побледнели лицом и, судорожно зажимая рты руками, опрометью ринулись во двор.
Дама тут же обрела былую уверенность. Что ни говори, а потусторонние силы от дерьма не шарахаются. Значит, ничего сверхъестественного в появившемся незнакомце нет. Небось, ещё один "родственничек". Стряхнув с себя остатки испуга, она решительно открыла дверь во двор и приготовилась дать отпор новоявленному "родственничку". Во дворе никого не было...
- Видать, испарились, нечестивцы! - присвистнула она от удивления и начала детальный осмотр двора. Осмотр ничего не дал, и дама, сердито ворча: "... как сквозь землю провалились, окаянные!”, шагнула за калитку. И тут в огромных зарослях лопуха она краем глаза заметила какое-то шевеление.
- Да что же это такое делается, Господи! - жалобно простонала мадам, всплеснув руками. - Что же это за чертовщина-то деется! Мамочки мои, что еще на этот раз?! Какой ирод там прячется?! В голосе несчастной женщины сквозило отчаяние. Вот и подумай теперь, прежде чем делать доброе дело и жалеть всяких проходимцев! Столько всего на голову свалилось! Новоявленный сынок, муж-прелюбодейщик, какие-то записки, тайны, демоны-дерьмофобы! Неудивительно, что голова пошла кругом! И
тут из лопухов раздался свистящий шёпот:
- Сестрица, я это...
Ноги страдалицы подломились, и она грузно шлёпнулась своим необъятным задом прямо на порог родного дома, отчего стены его содрогнулись, а от окошка с жалобным скрипом оторвалась ставня и по чьему-то изощрённому капризу упала прямёхонько даме на закружившуюся голову, проделав в воздухе замысловатый путь.
И тут страдалице враз стало хорошо так, легко и весело... Она забыла, как ее зовут, кто она..., что имеет мужа, брата, сводного сыночка Васисуалия.
Любопытный сосед нашел её всё так же сидящей на пороге с совершенно бессмысленным взглядом и идиотской улыбкой. Что случилось с её супружником и новоявленным сыночком, об этом мы никогда уже не узнаем.