В лепестках ледяных цветов заблудились лучики зимнего солнца. Скитались в стеклянном лабиринте, постепенно дробясь разноцветной радугой, отскакивая от прозрачного льда жемчужными каплями, звонко  рассыпаясь алмазными звездами по ночному бархату неба...

Зима была прекрасна, как и любая зима. То, чему суждено угаснуть - угасало, а то чему суждено было расцвести - радовало взор своим разнообразием.

Якоб любил Зиму. Год из года  играл он  вьюге на своей скрипке, и вьюга слушала, затаив дыхание и разметав на ветру крылья  серебряных искр. Но сейчас в нем поселился  страх  Зимы - Зимы, внезапно переставшей  быть ему другом.  Ставшей  слишком холодной, если конечно,  так можно сказать о Зиме.
Время от времени, Якоб  отлеплялся от жаркого пламени танцевавшего в железной печи,  и шел  к кровати, притаившейся в темном углу.
Откидывал одеяло и видел прекрасное тело Денизы, той самой Денизы,  которая вдохнула в скрипку его все мелодии. Тело любимейшей из возлюбленных, что  подарила Скрипке голос - нежнейший из нежнейших, сладкозвучный из сладкозвучных.

Музыкант  склонялся над телом, прозрачным как раковина, как первый лед на глади реки.
Раз за разом  механически повторяя  отточенные движения, ведь у Якоба было слишком много времени чтобы наловчиться проделывать этот ритуал  даже с закрытыми глазами. 
   Откидывал бархатистую кожу с  рёбер, как откидывают скатерть со стола. Крошечным ключиком, который  хранил  в истертом парчовом мешочке на  груди , открывал он миниатюрный замочек на  грудной клетке милой Денизы.
  И осторожно,  боясь сделать неверное движение,  вынимал Птицу из ее груди.
Он очень заботился о Птице, но ей день от дня становилось хуже- засыпала, и двигалась все меньше и меньше.
Даже когда  брал ее  худыми,узловатыми пальцами,  не поворачивала больше головку в его сторону, норовя клюнуть.
Месяц назад ее было не поймать  - бьющую крыльями, кричащую, царапающую руки  крошечными, острыми как крючки коготками.
Сейчас же Птица больше спала. Якоб брал ее в руки, согревая дыханием мягкие перья  пушистого, теплого тельца.
И так каждый день. Много-много дней.
Старая скрипка пылилась в углу, пауки заботливо укутали ее струны паутиной, и в ее корпусе  наверное,  еще теплилось дыхание Денизы,  дыхание больше не рождавшееся на свет мелодией.

     И однажды, особенно холодным белым утром, взяв по обыкновению своему в руки Птицу из груди Денизы, и пытаясь согреть, дыша на нее , Якоб прозрел. Увидел глаза Птицы. И в них- слезы. Птица рвалась на свободу, страстно рвалась, тесная грудная клетка томила ее. Скрипач понял, что нельзя удержать теплоту дыхания, и нельзя остановить время в полете.
Подошел к окну и открыл его. Птица зашевелилась в  руках, и он осторожно пустил ее на подоконник. Она взъерошила перья, и сидела нахохлившись, словно не веря в свое счастье.

- Улетай, ты же хотела этого - шепнул он, и мир в этот момент закружился и поплыл перед  широко  раскрытыми глазами.
-Улетай, ты же хотела этого- шепнул он, и пол плавно выпорхнул из под ног.
-Улетай,  ты...  -  И Птица  не заставила себя упрашивать более -  крылья стали такими же синими и отливающими перламутром,  как в тот злосчастный день, когда Якоб изловил ее.  Глаза,  давным давно подернувшиеся бельмами словно оттаяли, снова став черными веселыми бусинками.

    Якоб не увидел,  как Птица выпорхнула за черные, выложенные цветными стеклышками оконные рамы. Сидел на полу, скорчившись и обхватив голову руками. Знал что Птица, снова ставшая синей носится наперегонки с снежинками, тонет в них и щебечет. Щебечет от чувства бесконечного счастья. Щебечет от того, что вернула себе украденную себя.

    Скрипач  сидел на полу, не желая радоваться вместе с Птицей ее беззаветной радости. 
Погруженный в себя, он так и не заметил, как в распахнутой навстречу морозному воздуху,  пустой грудной клетке Денизы выросли крокусы. Они тянулись к Якобу и качали разноцветными головками, из их тычинок высыпалась драгоценная пыльца, наполняя комнату пряным ароматом.

Отредактировано Екатерина Каплаш (2020-11-10 01:30:54)