В полупустой кабинет сельского старосты, гремя сапогами, вбежал красноармеец Ермаков.
- Товарищ командир, все готово. Можем начинать.
Красный командир Николай Седов оторвал взгляд от бумаг, лежащих перед ним на письменном столе, и устало посмотрел на вошедшего.
- Деревенские все в сборе?
- Так  точно. Прошлись по хатам, все тут. Деда Макара только нет: так он уж слепой, никакого пропагандистского влияния на него, одна маета бы вышла.
- Добро. Иду.
На центральной площади деревни Александровка собрались местные жители. Они стояли небольшими группами и тихонько переговаривались между собой. Издалека Николаю показалось, что голоса сельчан звучали буднично и спокойно, но стоило ему подойти поближе, как слух резанули выкрики: «Ироды», «Ничего святого!», «Аксинья-то вот намедни родила, где ребеночка крестить прикажете?»
Красный командир остановился перед толпой, оправил гимнастерку, выдохнул и, собравшись с духом, начал.
- Значит так, товарищи селяне! Постановлением Центрального Исполнительного Комитета «О ликвидации церковного имущества» предписано полное уничтожение всех атрибутов поповского хозяйства. Советская деревня – это не место для средневековых заблуждений! Советская деревня - это, так сказать, тыл пролетарской борьбы! И мы должны быть уверены, что тыл этот надежный. Крепкий, так сказать, тыл, - Николай почувствовал, что речь его, без того невнятная и совсем не вдохновляющая, зашла в тупик. Из головы улетучились нужные слова, а сам он растерялся, как пацан.
Солнце палило нещадно, толпа сверлила товарища Седова недоверчивыми, злыми взглядами. Николай понимал: еще минута промедления и недовольный шепоток толпы превратится в неконтролируемый возмущенный крик.
- Ермаков, где у нас товарищи с инструментами?
Красноармеец кивнул на группу бородатых мужиков с топорами, стоящих неподалеку от снятых накануне с церкви колоколов.
- Начинайте! – с деланным воодушевлением в голосе скомандовал Седов, - искореним церковные пережитки!
Мужики не тронулись с места. В воздухе повисло тягостное молчание. Лишь в задних рядах попискивали младенцы на руках у простоволосых матерей.
- Начинайте, кому говорят! – Седов занервничал, рука непроизвольно потянулась к кобуре.
Толпа не двигалась.
- Бунт? – у Николая затряслись руки, он лихорадочно соображал, что если эти мрачные мужики кинутся на него с топорами, то живым ему не уйти, - репрессий хотите, сукины дети? Я вам покажу…
- Братья и сестры! – из толпы послышался голос местного священника, - помните, что вера наша в сердцах наших…
- Заткнись, царский прихвостень, - приклад красноармейца Ермакова заставил замолчать отца Петра.
- Ермаков, поджигай! – Седов понял, что в эти минуты все зависело от его решимости. Он сделает то, для чего его сюда направила советская власть.
Ермаков и несколько сочувствующих крестьян обложили деревянную церковь соломой и подожгли.
- Да что же вы творите, безбожники! – заголосили в гуще людской бабы. Мужики, сжав челюсти, безмолвно взирали на языки пламени, вздымавшиеся по стенам, заглядывающие в окна, поглощающие все на своем пути. Треск огня, грохот рухнувших балок, дым и жар заполонили площадь. Прихожане стояли и смотрели, как горит храм.
Внезапно из-под купола церкви с жалобным криком ввысь рванулась горлица. Она покружила над бушующим пожаром и улетела прочь.
- Бросила деток своих, - прошептал стоящий возле красного командира седобородый старик, провожая взглядом летящую в сторону леса птаху, - сгорят они, горемычные.