Ишь, Маркиза поставила плюс, но слов не нашла, наверно, не читала

Ладно, ладно, к чему оправдания эт я так

Архаичное обязательство

Попей, попей – увидишь чертей
(народная пословица)

Борис нервно ходил по кухне из угла в угол, ожидая нерасторопного гонца за "живительной влагой". Великовозрастный детина крепкого телосложения был заядлым алкоголиком, можно сказать, профессионалом своего дела со стажем, подтягивающим к тридцати годам.
Он всегда с гордостью заявлял:
– Для меня губастый, как дробинка для слона. Я ещё ого-го как могу. Вам молодым за мной не угнаться.
Обычно такие фразы произносились перед молодежью, лет до двадцати пяти, сидящей на лавках в его дворе и пытающейся понять и украсить смысл жизни посредством алкоголя. Борис надеялся, что подрастающее поколение заинтересуется его словами и накатит стопаря, для проверки, но юность была непреклонной, и он всегда оставался не солоно хлебавши. У молодых людей удавалось выцыганить только столбик никотина, получив который, Боря, недовольно ворча, шёл прочь.
Последние три года наш герой обретался сторожем на автостоянке. Работёнка непыльная, как будто специально придуманная для таких субъектов, как он. График составлял сутки через трое, что позволяло бухать практически без перерыва. Там же на стоянке нашёлся друган-собутыльник, один из сменщиков, сейчас побежавший за очередной порцией, пока хозяин ждал его в своей двухкомнатной квартире, загаженной по самую маковку. Одна из комнат была полностью завалена различным хламом, притаскиваемым с улицы неизвестно зачем. Камеры от холодильников, корпуса от телевизоров, кинескопы, какие-то ящики, доски, коробки из-под яиц, колёса от тележек, старые лыжи и многое-многое другое. Борис умудрился затащить домой даже лавку с чугунными ножками, в чём ему, конечно, помог собутыльник – Алексей, почти всё время торчавший у него в квартире, когда не было смены. Во второй комнате ещё существовала возможность хоть как-то передвигаться. Там стоял качающийся стол, четверка полусломанных стульев, пара прожженных кресел, скрипучая пружинная кровать и что-то напоминающее шкаф. На полу под ногами хрустел многолетний слой песка и перекатывались клочковатые шары пыли.
Вместе со сменщиком они, буквально сегодня, получили по своей жалкой зарплате и решили погудеть, как полагается.
– Ну, где же он провалился? Сколько можно ходить? – недовольно проворчал Борис и подошел к окну, пытаясь выглядеть там напарника. – Нет, ну так нельзя.
Ухо уловило скрип петель открываемой двери, и Боря быстро побежал туда, трясясь от нетерпения. На пороге стоял довольный Алексей, держа в руке авоську, в которой лежало всё, что нужно. Собутыльник был худощав жилист и высок, одевался в одежду, купленную порядка двадцати лет назад, отчего потерявшую и вид и цвет. На голове недлинные черно-седые волосы, расчесанные в аккуратный прямой пробор.
– Тебя, Лёха, только за смертью посылать, – сказал для проформы Борис.
– Очереди, Борян, очереди. Никак не мог вперёд пробиться.
– Да ладно, не объясняй. Я просто так сказал.
Заждавшийся пропойца выхватил авоську у друга и поспешил в комнату, чтобы выгрузить всё на стол. Сперва выставилась водка, а уж следом за ней показались бычки в томатном соусе и троечка плавленых сырков "Дружба".
Алексей задымил папиросиной, вонявшей как прогнивший соломенный матрас, уселся, хрустнув стулом, и тут же свинтил голову одной из бутылок, разом наполняя, до краёв, граненные стаканы, ожидавшие на столе своего часа. Борис, довольно вандально,  расковырял консервным ножом банку с бычками и сорвал фольгу сырка.
– Ну, чтобы не последняя, – сказал хозяин квартиры, поднимая стакан.
– Будь здрав, боярин, – ответил Алексей, смачно проглатывая водку.
– Да и ты не кашляй, – Борис также отправил содержимое стакана в свою пасть.

***
Четыре персоны, в частном небольшом клубе, попивало ароматный травяной чай из небольших чашечёк, восседая на добротных изящных креслах за резным столиком в отдельном кабинете. Смакуя напиток, они беседовали о произведениях искусства, которые наблюдали на недавней выставке, прошедшей с большой помпой. Со стороны могло запросто показаться, что заседают четыре сноба, плавающие в верхушках сливок общества. На них красовались дорогие, отблескивающие на свету, костюмы, словно шитые серебряными и золотыми нитями. Под пиджаками атласные рубашки и очень дорогие галстуки. На ногах недешёвые кожаные ботинки с витиеватыми узорами. У каждого на голове покоилось по широкополой фетровой шляпе. Лицами они походили друг на друга, как близнецы-братья. Глубоко посаженные хитрые глаза, прямой острый нос, тонкие полоски губ и слегка раздвоенные подбородки. Из-под шляп не выглядывало ни волосинки, что говорило о гладко выбритых или лысых черепах. Единственное, что различало собравшихся за столом, оттенок их лиц и рук, а точнее цвет кожи. Один отдавал в синеву, другой – в красноту, третий – в зеленеву, а четвертый был темнее всех.
– Как провели день, достопочтимый Сироб? – спросил зелёный.
– Отлично, любезный Йескела, – ответил синий. – Сегодня водил детей в зоопарк.
– Разве у вас есть дети? – удивился красный.
– Нет, Малрах, что вы такое говорите, откуда у меня дети? – возразил Сироб. – Это были детишки моей подружки.
– Зачем же вам такая подружка, Сироб? – поинтересовался чёрный. – Это же чистейшей воды моветон.
– Да как вы можете такое говорить, благородный Дарнок, – возмутился Йескела. – Сироб никогда не переходит рамок приличия.
– Извините меня, господа, – смутился Дарнок, – что-то я высказался не подумавши. Ещё раз прошу прощения, Сироб.
– Не стоит. Я не особо обиделся на это. Лучше скажите мне, Дарнок, как вы оцениваете позавчерашнюю премьеру в Кинодоме. Как вам картина?
– Пользуясь сленгом современной молодежи, я скажу, что в этой картине мало экшена и слишком много затянутых и натянутых сцен. Также меня расстроила работа оператора, будто он впервые взял камеру в руки и не знает, как её ещё покрутить. Всё довольно смазано и дёргано.
– Ну, а в целом?
– В целом: можно посмотреть, но не более одного раза.
– Вы знаете, Дарнок, я тоже так считаю, но всё же гляну картину ещё разок. Кажется, будто я там что-то пропустил, – проговорил Сироб, попивая чаёк.
– А мне картина даже очень понравилась, – вставил Йескела.
– Мне тоже, – поддержал Малрах. – И звуковой ряд передает всю полноту обстановки, подчёркивая и усиливая многие детали.
– Просто у нас, господа, разные вкусы, – сказал Сироб, поигрывая безволосыми бровями.
– Да, вы, наверно, правы, – согласился Йескела.
Все приложились к чашкам, а потом взяли из инкрустированной коробки в центре стола по сигаре. Едва сигары были прикурены, как неожиданно закричал Сироб:
– Побери их души! Неужели больше заняться нечем?
– Что случилось, Сироб? – всполошился Йескела.
– Чувствую вызов.
– Как же это невовремя. Мы так хорошо беседовали, – сокрушился Дарнок.
– Да уж, – согласно кивнул Йескела. – Всё этот неуёмный Дмитрий Иванович. Угораздило же его прийти к идеальному составу.
– О чём вы говорите? – спросил Малрах.
– Молодой вы ещё, Малрах, и хоть вызовы к вам пока не поступают, но это уже знать бы должны, – укорил его Сироб. – Йескела говорит о Менделееве, добившемся идеальных пропорций для приготовления водки. А эта же самая водка, в определённых количествах, включает в мозге человека настойчивый сигнал, служащий для нас призывом. Мы обязаны явиться на зов, потому что так повелось с древнейших времён, мы не вправе отказаться и нарушить заветы предков. Будь проклят этот Дмитрий Иванович! Раньше нас так часто не тревожили. Ну, вызовет случайно один дурачок, ну, вызовет другой – это ничего. А после Менделеева никакого спокойствия нам нет.
– Может, отпустит, Сироб? – предположил Йескела.
– Сам на это надеюсь. Вроде полегчало. Не так сильно тревожит. Похоже, отпус…, – Сироб не успел договорить и перешёл на крик. – Да за что же нам такое несчастье?! Всё сильнее и сильнее дергает. Извините, господа, но мне не отвертёться.
Сироб поднялся со стула и принялся раздеваться. Он скинул ботинки, оголив, скрывавшиеся там, копытца. Затем избавился от брюк, из одной штанины которых, вместе с ногой, показался длинный тонкий хвост. Развязав галстук, сбросил пиджак и рубашку, а последним делом снял с головы шляпу, оголив лысый череп с двумя рожками и острыми ушами. Оставшись абсолютно голым, он стоял перед собратьями, отблёскивая синеватым цветом кожи.
– Зачем вы это делаете, Сироб? – спросил Малрах.
– Молоды вы ещё и везучи, – произнес синетелый. – Хорошо вам, раз не знаете, что такое неотвратимый призыв. До встречи, господа.
Он грустно вздохнул, слегка осунулся, помахал приятелям рукой и исчез.

***
– Смотри, ик, Лёлик, вон он на, ик, шкафу сидит, сволошшшшь.
– Где?
– Да вон, ик, – Борис указал рукой на то, что когда-то давно представляло из себя шкаф.
Сироб возник в помещении и тихонько уселся на покосившемся шкафу в углу комнаты, подальше от двух алкашей, расположившихся за столом. Ему совсем не хотелось бегать по стенам и потолку, пугая людей, как того требовала традиция. Последнее время всё чаще и чаще не оставалось желания вообще что-либо делать из этого, но он обязан был явиться на зов человеческого мозга, возбужденного алкоголем.
На полу рядом со столом валялось три бутылки водки, а пьянчуги еле держались на стульях, обводя комнату немилосердными взглядами, словно ища, с кем бы подраться.
Сироб недовольно покачал рогатой головой и отвернулся в сторону. Ему не доставляло удовольствия смотреть на расплывшиеся рожи со слюнявыми ртами.
– Точно, Борян, я вижу его. Синий какой-то. Противный. Фу, – Алексей недовольно перекривился и запустил горящей папиросой.
Бычок щелкнул в синюю грудь и отскочил на пол. Не поняв выходки пьяного ублюдка, удивлённый Сироб сперва посмотрел на грудь, затем на пол, а после, приподняв одну бровь уголком, глянул на Алексея.
– Чё пялишься, чертяга?! – заорал Лёха.
Сироб опешил от такого обращения. Обычно люди начинали отмахиваться и креститься, моргали глазами, чтобы избавиться от видения или прятались по углам. Эти же два, вконец пьяных, субъекта имели особенный настрой, непохожий на привычный. Сироб сделал грозный вид и зарычал низким гулким басом, что всегда действовало на людей, вызывая страх и панику, после чего они чаще всего устремлялись к окну и выпрыгивали наружу.
Последовала другая реакция; мимо уха просвистел стакан, разбиваясь о стену. Такого хамства Сироб ещё не встречал. Он хотел уже спрыгнуть со шкафа и подскочить к столу, но его опередили – один из людей, и откуда только взялась прыть в развинченном алкоголем теле, подбежал сам, схватив визитёра за правую копытчатую ногу.
– Тащи его, Борюсик. На пол его, – закричал другой, шатко поднимаясь из-за стола.
Сироба резко дернули вниз, что ему даже не удалось за что-нибудь зацепиться. Грохнувшись об пол, он резко вскочил на копыта, намереваясь принять ещё более грозный вид и уже не на шутку закипая от злости. Но, едва встав вертикально, не успел ещё ничего сделать, как один из людей, мастерски поставленным ударом, со всего размаху заехал ему в челюсть снизу. Сироба подбросило вверх.
– Молодец, Лёлик, – похвалил того Борис, – чётко ты в зубы засадил. Так ему и надо. Будет знать, как незваным гостем являться.
– А-то, этот удар у меня мировой. Не зря же в юности в секцию по боксу ходил, это не пропьёшь. Чего опять пялишься, чертяга? – взревел Алексей, надвигаясь на жертву.
Сироб валялся на полу. Получив в челюсть, он отлетел к стене и ударился о неё рогатой черепушкой. Перед глазами всё плыло – фигуры людей выглядели размытыми. Сфокусировав зрение, Сироб увидел перед собой худощавого человека и тут же получил в глаз, вновь долбанувшись башкой о стену. В голове зашумело и накатили рвотные позывы.
– Нокаут, – весело заорал Борис.
– Нет, только нокдаун, – со знанием дела сказал Алексей.
Сироба мутило всё больше и больше, и в конечном итоге, не в силах сопротивляться позывам, он срыгнул на пол.
– Ё-о-о, Борян, он тебе на пол наблевал.
– Вот ведь скот! – разъярился Борис и, подскочив к поверженному, принялся охаживать его ногами.
Изнывая от ударов разошедшихся алкашей, Сироб решил, что исполнять обязательное явление на призыв в сложившейся ситуации неуместно, поэтому исчез.

***
Появившись в клубе, Сироб устало плюхнулся на стул, тяжело задышал, качая головой и чуть ли не пуская слёзы.
– Что случилось? – озабоченно спросил Йескела, видя изможденного сотоварища, под одним глазом которого начинал вырисовываться кровоподтек, а всё синее тело покрывали многочисленные ссадины.
– Да эти сумасшедшие люди вконец озверели, – еле выдохнул Сироб. – Не успел появиться, как они набросились. Ещё никогда такого не встречалось мне. Они были настолько взбешены, будто я отнял у них что-то ценное.
– Надо разобраться, – твердо заявил Дарнок. – Этого так оставлять нельзя, чтобы не было прецедентов. Предлагаю всем отправиться туда, – добавил он, вставая и скидывая с копытчатых ног красивые дорогие ботинки.
– А что мы там делать будем? – с испугом спросил Малрах. – Я ведь ни разу не ходил и не знаю как себя вести.
– Ничего, побудешь в сторонке, заодно посмотришь, что мы должны вытворять с людьми, – похлопал его по плечу Йескела.
– Думаете, стоит это делать? – усомнился Сироб.
– Обязательно, – отрезал Дарнок.
Йескела тоже разоблачился и с упреком смотрел на Малраха, который не особо торопился раздеваться.
– А можно в одежде? – нерешительно спросил тот.
– В одежде нельзя. Сложившаяся традиция. Только нагишом. В естественном виде. К тому же наша одежда всё равно не проходит межмировой раздел. Ох, уж мне это обязательство, зачем под ним подписались наши предки многие тысячи лет назад? – выразил недовольство Йескела.
– Ведь вы же говорили, должен быть призыв, чтобы являться туда, – попытался возразить пугающийся новшества Малрах. – Сейчас же никого не зовут.
– Мы можем пересекать раздел и без этого, – пояснил решительно настроенный Дарнок. – Просто давно не делаем этого, потеряв интерес к обитателям живущим за ним.
Малрах разделся, аккуратно сложив одежду на стуле. Сироб поднялся, встав рядом со своими разноцветными товарищами.
– Ну что, пошли, – сказал он.
И все четверо исчезли из клуба.

***
– Борян, смотри, их ещё больше стало.
– Ага, цветастые все. Просто карнавал. Каких берешь?
– Зеленого и черного.
– Тогда мои – красный и синий.
Борис и Алексей расположились на дряхлом диванчике, сжимая в руках по карабину. Подобная роскошь сохранилась у теперешнего алкоголика с тех времен, как он, ещё будучи разумным трезвенником, увлекался охотой. Он все не решался их продать, хоть руки, когда совсем не оставалось денег на пропой, несколько раз хватались за оружие, чтобы сбыть его кому-то. Однако память о былых охотах, навевала приятные воспоминания, вызывая трепетные чувства прошлого, и Борис прятал карабины подальше от глаз, словно это священные вещи, которые нельзя трогать ни под каким предлогом.
Сироб, Йескела, Дарнок и нерешительный Малрах слегка изумились, увидев направленные на них стволы. Такого расклада никто не ожидал.
– Вы что здесь себе возомнили?! – решился взреветь чёрный Дарнок. – Совсем страх потеряли?! – заискрил он глазами.
– Шмаляй в него, Лёха, чего он голосом берёт.
Алексей нажал крючок. Прогремел выстрел. Но пьяные руки плохо слушались, поэтому он попал не в грудь чёрного, куда целился, а чиркнул лишь по голове.
Дарнок присел от испуга, испустив запах сероводорода.
Борис, видя, что Алексей напугал одного из пришельцев, также надавил на спусковой крючок, пытаясь угодить в красного – самого яркого. Его выстрел оказался лучше, попав тому в плечо.
Малрах завизжал, схватился за руку и упал на пол, суча копытцами.
Такой успех придал приятелям-собутыльникам пущего задора и они принялись палить по визитёрам со всей неистовостью разозлённых алкоголиков.
– Никто не смеет входить в мою квартиру без спроса! – заголосил Борис. – Я даже ментов и коммунальщиков на порог не пускаю. А вы тут нарисовались, разноцветные. А-ну, кыш отсюда. Прочь. С глаз долой.
Иномирные гости метались по комнате, пытаясь скрыться от выстрелов, и все ещё надеясь не ударить в грязь лицом, чтобы не потерять марку, приобретенную много веков назад. Они рассчитывали, что смогут разделаться с людьми, когда те станут перезаряжать карабины, но те поступили хитрее – попеременно обновляя заряды. Если бы рогатоголовые все вчетвером взялись за дело, то что-нибудь и вышло, но Малрах испуганно забился под шкаф, смердя оттуда неприятным резким запахом, а очередной выстрел Алексея изувечил ногу Йескеле, и тот шмыгнул в соседнюю комнату, зарываясь в куче хлама. Сиробу и Дарноку пришлось совсем туго, когда они остались вдвоём против разъярённых и вошедших в раж людей. Ещё недавно чинно восседавшие в закрытом клубе, теперь они скакали нагишом, как угорелые, уворачиваясь от выстрелов, иногда сталкиваясь и мешая друг другу. Синетелому становилось все тяжелее и тяжелее, предыдущие побои давали знать о себе, наваливающаяся усталость сказывалась на реакциях.
– По-моему, пора отсюда ретироваться, – предложил Дарнок.
– Это точно, – согласился Сироб, тяжело выдыхая. – Говорил же, что не стоит соваться, что данные люди намного неадекватнее остальных.
– Был не прав. Малрах, Йескела, домой, – крикнул Дарнок.
В это время выстрел Бориса снёс ему остроконечное ухо. Истошно заголосив, Дарнок моментально исчез, а следом за ним и все остальные.
Борис и Алексей переглянулись и хлопнули по рукам.
– Вот так, и никак по-другому, – гордо сказал Борис. – Будут знать, как в мою квартиру без позволения соваться!

***

Измождённые и потрёпанные Сироб, Йескела, Дарнок и Малрах сидели в клубе с вытаращенными глазами. Все качали рогатыми черепушками и ощупывали раны, морщась от боли. Общую мысль высказал Сироб:
– Надо же до чего мы докатились. Мы – благородные представители своего рода, словно заштатные клоуны, должны выделываться перед какими-то людишками, да ещё и терпеть их мерзкие выходки по отношению к нам.
– Да это, по-моему, впервые в истории, чтобы с нами вытворяли что-то подобное. Можете мне поверить, как дипломированному ученому, что такого ещё ни разу не происходило, – произнёс Йескела. – Если такое будет повторяться, это очень опасная тенденция, не сулящая нам хорошего.
– Мы не должны этого терпеть и так оставлять, – вдруг взвился молодой Малрах, сжимая раненое плечо.
– Я говорил что-то подобное совсем недавно, – попытался осадить его Дарнок, – разве не от этого вы держитесь за руку?
– Всё равно надо попробовать, – заупрямился Малрах и тут же исчез из клуба.
– Что ему взбрело в голову? – изумился Йескела.
Ответом послужило явление Малраха, вцепившегося в огромного голого человека, недавно стрелявшего по ним из ружья. Борис потряс кудрявой русоволосой головой, соображая, что произошло, слегка трезвея и удивляясь почему он без одежды. Малрах отпустил его и подошёл к сородичам.
– Это что такое? – недовольно проворчал человек, не понимая, куда попал.
– Зачем вы доставили его сюда, Малрах? – испуганно спросил Йескела. – Этого нельзя делать. Никак нельзя.
– Пусть посмотрит, как надо жить, – отрезал Малрах.
– На что тут смотреть? – забычился человек. – На вас – голых чертей? И чего мне на вас пялиться, будто не видел никогда? У меня с вами разговор короткий.
– Мы – тречи, – гордо заявил Дарнок, – а не какие-то там черти, как вы изволили выразиться.
– Ой мне, ой мне, голытьба разноцветная. Налейте лучше.
– Вы что не понимаете, что мы из-за вашего алкоголизма страдаем, – попытался вкрадчиво разъяснить Йескела. – Вы обязаны прекратить так нехорошо поступать. Вы неприлично себя ведёте.
– Кто бы говорил, – буркнул Борис, – всегда голые шляетесь. И чего это я должен прекращать пить от того, что вам плохо? Бред какой-то. Как пил, так и буду!
– Голыми мы изволим находиться только из-за ваших пристрастий к алкоголю, – сказал Дарнок, принявшись одеваться.
Остальные последовали его примеру.
– Чушь какая-то, – тряхнув головой, буркнул Борис, – я, значит, пью, а они раздеваются. Тоже мне стриптизёры фиговы.
– Вы что не понимаете о чём мы вам толкуем? – изумился Сироб.
– Ишь, вырядились, хлыщи, – пропустил вопрос человек. – Шляпки, пиджачки, ботиночки. Смотреть тошно. Нальёт мне кто-нибудь уже?!
– Да он нас и слышать не хочет, – взвизгнул Малрах.
– Не хочу, чертёнок, не хочу, красненький. А вот выпить хочу.
– Поймите, когда вы пьёте водку или что-то близкое к сорока градусам, – принялся объяснять Йескела, – то ваш мозг создаёт сигнал, призывающий нас явиться. В силу давнего нерушимого обязательства мы обязаны предстать перед вами. А последнее время всем нам это доставляет крайнее неудобство. Вы не могли бы бросить пить? Не только вы, но и все люди. Это было бы замечательнейшим подарком и сняло бы с нас бремя обязательства.
– А что вам мешает его нарушить, чего такие правильные-то? – вякнул детина, смачно плюнув на пол. – Пить им бросить. Да ещё и за всё человечество это пообещать, – почти совсем протрезвев, начал глупо смеяться Борис. – Ты хоть думаешь, чего просишь? Я за себя-то постольку-поскольку берусь ответить, а уж за всех людей. Так вот все и послушали, и бросили выпивать, чтобы вас не мучить, ага. Сам-то веришь в то, чего просишь? Верните меня обратно. Тошно мне тут у вас находиться в этом рафинаде! И как-нибудь сами разберитесь со своими проблемами, хотите вы являться или не хотите. Меня-то чего по таким пустякам дергать? Я их всё одно не решу.
– Малрах, доставь его на место, – сказал Сироб.
– Но…, – хотел возразить красный.
– Верни! Разговор бессмыслен.
– Во-во, послушай его, верни меня взад, – буркнул Борис.
Малрах вздохнул и снова принялся раздеваться, затем схватил человека, пропадая с ним из клуба.
– Этот человек прав, – рассудительно произнёс Сироб. – Нам надо решать эту проблему со своим руководством.
Элегантно одетые тречи заказали порцию свежего чая и принялись обдумывать текст просительного обращения для подачи управителям мира своего, дабы добиться отмены архаичного обязательства.

Да про пуленепробиваемость я как-то не задумывался тада, када писал.
Ну а куда жжжж его, хвост, девать, как не в штанину
Первоначальные названия рассказа были "Охота" и "Как бороться с белкой", а ужжжж потом осталось это.

А мне можжжжно

Отредактировано Пчёлочка (2022-07-31 13:37:10)

Ну там сперва другой глагол стоял при написании

Впечатлительным и неуравновешенным строго запрещается!

Желанная трапеза

Вечер последнего дня недели. Как же я вымотан и разбит. Усталость сравнимая со старческой немощью. Но ещё немного и это пройдёт. Завтра уже всё будет по-другому. Я пойду на поправку и, можно сказать, начну рождаться заново.

Морщась и кряхтя от боли по всему телу, перекатываюсь по расхлябанному матрасу, сажусь и ставлю ноги в ботинках на пол, ощущая, что, после вчерашнего, обувь перестала мне жать. Пачка сигарет мятым брикетиком валяется рядом с кроватью, вероятно вылетев из кармана куртки, в которой рухнул на постель, практически не помня себя от изнеможения. Дотянувшись к исковерканной картонной коробочке тремя оставшимися пальцами правой руки, с трудом вытаскиваю сигарету и втыкаю в ноздрю. Зажав перебинтованным обрубком левой кисти другую ноздрю, кое-как справляюсь с зажигалкой и пробую втянуть дым. Получается, но очень-очень плохо. Сделав тройку таких затяжек, решаю оставить глупую затею и тушу сигарету о ближайший табурет.

Надо заставить себя выйти из дома. Скорее всего будущая жертва уже на улице и предстоит её догонять. А в силу немощи я не в состоянии передвигаться так быстро, как мог это делать в начале недели.

Поднявшись на ноги, осознаю, что всё намного хуже, чем казалось, когда сидел. Адская боль в ступнях взрывом проносится снизу доверху, заставляя взвыть. Надо перебороть её. Пора спешить. Ведь только та, за которой сейчас последую, сможет подарить умиротворение и сладостное ощущение возрождения.

Направившись к выходу, на мгновение задерживаюсь у зеркала в коридоре, словно желая испугать себя отражением. Остатки щёк рваной запекшейся бахромой обрамляют зубы. Я смахиваю на прокаженного, у которого отваливаются куски тела. Хорошо, что возвращаюсь домой поздно ночью и ужаса моего состояния никто не видит. Удачно выковыряв себя из куртки, всё же натягиваю плащ с высоким воротом, который прячет увечья лица, практически закрывая его до глаз. Покинув квартиру, прихлопываю дверь, не запирая на замок, и обречённо гляжу на лестницу. Лифта нет, а живу я на пятом.

Проковыляв по улице несколько десятков метров, окончательно убеждаюсь, что она ушла далеко вперед, оставляя за собой явный, но доступный лишь мне, запах. Аромат моей желанной жертвы. Нужно догонять. Нельзя опаздывать. Пытаясь отстраниться от боли, рвущей на части, ускоряю шаг. Ступни будто находятся в ботинках доверху засыпанных пылающими углями. Точно такое же, но в руках, я превозмогал два предыдущих дня, и всю неделю в других частях тела. Но мука, в конце концов, заменится приятным чувством. И в этом поможет та, благоухание которой сейчас манит за собой.

Пронзительные порывы морозного ветра вышибают слёзы и заставляют моё истерзанное тело содрогаться от всепроникающего холода. Однако ветер не может сбить со следа. Я ощущаю жертву на другом  уровне. К тому же знаю, куда она двигается. Предвкушение того, что всё равно нагоню её, придаёт сил, отодвигая невероятные страдания на задний план. Как бы получив второе дыхание, почти перехожу на бег, не обращая внимания ни на что. В той части города, где обитаю, в это время на улицы никто не высовывается. И можно сказать, что сейчас мы одни.

Вскорости вижу силуэт, подходящий к группе обветшавших бревенчатых домишек, особнячком стоящих в “старом центре” города. То место, где всё всегда и происходит. Последними усилиями, представляя себя пущенной стрелой, рвусь к преследуемой, и оказавшись за спиной, как можно крепче обхватываю израненными руками. Она, едва пискнув, весьма юрко проворачивается в объятьях и вперяется взглядом в мои глаза. Сильнее сжимаю кольцо рук, чтобы не было возможности пошевелиться, ощущая, как прижатый ко мне живот всколыхнулся, и она затряслась.

Тело, раздетое до нага, жёстко привязано к креслу. Ноги к ножкам, руки к подлокотникам, чуть ниже груди толстая верёвка притягивает к спинке. Только голова свободна в движениях, но мы пристально смотрим друг другу в глаза. Не моргая и молча. Рядом на столе находится маленькая горелка с небольшим газовым баллончиком, освещая пламенем давно заброшенное помещение, сквозь пол которого начали пробиваться крючковатые растения, стремясь завоевать собой пространство. Недалеко от горелки лежат кусачки, нож, туристический топорик и мини-ножовка. И ещё сковородка. Все те походные принадлежности, купленные многие года назад и служившие по сей день. Обновлялись только емкости с газом.

Мы безмолвно сверлим друг друга взглядом, понимая, что вскорости должно произойти. Как нож начнёт медленно резать кожу, принося страдания и рождая сочащуюся кровью рану. Как топорик или кусачки отхватят какую-нибудь часть тела. И кто-то будет наслаждаться чужой мукой, а кто-то начнет кричать от боли.

Я замечаю, как она опять принимается потихоньку дрожать. И покусывать нижнюю губу. До крови. Если б мои щёки были на месте, то ей удалось бы узреть улыбку, озаряющую лицо. Но сейчас видны только задорные искорки в моих серых глазах.

– С чего же начать сегодня? – наконец-то прерывает она тишину, ещё больше вздрагивая от ожидаемого наслаждения, стоя перед креслом, к которому привязан я. – Жаль, что вчера не смогла удержаться, и съела их все, – смотрит она на культяшки моих голых ступней. – Ведь ты же знаешь, как я обожаю жареные пальчики твоих ног, – словно оправдываясь или извиняясь, произносит шепотом и склоняется ко мне.

Если бы я мог, то ответил, но язык она вырвала несколькими днями ранее, тогда же, когда кусачками кромсала щёки. Поэтому в ответ лишь мычу и киваю головой.

– Вот что я хочу на сей раз, – проводит она острым ногтём по моей груди, оставляя белую полоску, которая тут же начинает краснеть. – Ведь ты же лишил меня одной на прошлой неделе.

Она снимает свитер, открывая результаты моих пристрастий недельной давности. Вместо правой груди красуется круглое пятно засохшей раны. Сразу же на холоде её тело покрывается мурашками, а сосок оставшейся груди затвердевает, призывая меня вгрызться в него зубами. Но сегодня ещё последний день власти надо мной, и я не смею этого сделать.

Она ставит сковороду на горелку и берет в руки нож, который я всегда тщательно оттачиваю. Подходит, пристально смотря в глаза, и садится ко мне на колени лицом к лицу. Приставив острие к груди, надавливает на рукоять, и лезвие, прорвав кожу, добирается до мышцы. Я лишь издаю легкий стон. Тогда она начинает неистово кромсать грудь, вынуждая меня мычать сильнее и мотать головой. Её бедра ходят ходуном, выдавая степень удовлетворения. Отделив мясо, она вскакивает с меня, держа кусок в левой руке, бросает нож на пол, хватает правой раскалённую сковороду и грубо вдавливает в свежее увечье, рождая в моей глотке неудержимый рык. В нос бьёт запах прижженной плоти.

Затем она ставит сковороду обратно на огонь и укладывает в неё добытый трофей, тут же начинающий скворчать и поджариваться. И буквально скоро я увижу как она с аппетитом начнёт есть кусочек меня, а её ранее отрезанная грудь примется вырастать заново.

На этой неделе жертвой довелось быть мне, а на следующей станет она. Моя желанная половинка. И завтра, когда возьмусь поедать её, все мои органы начнут восстанавливаться. Вот так мы необходимо связаны.
Так мы любим…
Любим друг друга…
Друг друга есть…

Отредактировано Пчёлочка (2022-08-03 21:37:34)

Пускай обо мне любимые жжжжжены думают

Была еще другая "желанная трапеза", про другое и в другом стилистике детская  и к другому конку писалась

Отредактировано Пчёлочка (2022-08-04 12:20:33)