МОЛОКО

  Последние три дня Свенья вела себя совсем странно. Без конца перебирала вещи, ходила бесцельно по квартире взад-вперед. Кому-то звонила, потом не отвечала на звонки. Стирала стиранное, принюхивалась, молчала. Просила погулять с ней, спускалась вниз,  доходила до угла дома. Марк ходил за ней на расстоянии шага. Смотрел только на нее, не вокруг: вот неловко сделала шаг, чуть медленнее пошла, откинула капюшон, опустила ладони в карманы. Дотронулась до стены дома, обернулась, махнула ему рукой. 

У подъезда он ждал, пока она поднимется две ступеньки. Держал дверь. Видел ее лицо в профиль, пропуская вперед. 

Дома она садилась в прихожей на стул, вытягивала ноги, Марк опускался на колени снимал ей кроссовки, одевал тапки. 

Свенья, покачиваясь, шла на кухню, открывала холодильник, доставала молоко, наливала его в любимую кружку с медведем и надписью "Берлин", вставала у открытого окна, облокотившись локтями на подоконник, зависала в такой позе. Живот висел мешком свободно. 

Свенья говорила, что так спина болит меньше.

А потом снова начинала свой бесцельный поход по квартире, отмечая свои остановки белыми молочными каплями.

Вставала ночью - большая как цеппелин, футболка задиралась между ног наверх под пузом складками между ляжек, прижимала левой рукой живот, правой искала в темноте опору. 

Марк просыпался, прислушивался к шуму воды из ванной, щелчкам выключателей, ее шагам, думал, пытался вспомнить, когда его жена начала это погружение в свой отдельный беременный мир, когда вся жизнь свернулась в кокон для еще нерожденых. Ведь все было так хорошо. Они вместе были на УЗИ, она плакала, он держал ее за руку. Отец еще был с ними. Тоже плакал и все пытался вручить врачу букет и коньяк, а Свенья смеялась и говорила, что так у них не принято. Марк же не выдал свой шок от известия, что родятся близнецы. Марк же не сказал, что он считает, что им еще рановато иметь детей. Марк же ходил с ней по магазинам и одобрял все эти штанишки, шапочки, коляски. Неужели она могла как-то прочитать его эти мысли? Неужели она обиделась настолько, что полностью ушла в себя, отделила его от себя? Он пытался проникнуть к ней обратно, пытался разговаривать, задавал вопросы, один раз даже поскандалил, но она все время отвечала, что все в порядке, что нужно подождать немного и все наладится. Он верил ей, пока одной ночью не попытался ее обнять. Свенья лежала на боку, отвернувшись от него. От его прикосновения она вздрогнула, даже скорее дернулась от него. "Давай спать"- сказала она, и Марк четко услышал в ее голосе страх. На какой-то крохотный миллиметр она отодвинулась от него. И Марк разозлился. Перестал делать попытки прорваться в мир Свеньи, а она ушла в него еще дальше. Перестали разговаривать. Все свелось к бытовым темам. Все свелось к кокону для еще нерожденных.

Марк дожидался ее возвращения в постель и засыпал тогда, когда она начинала мерно негромко храпеть. С утра все повторялось - опять ее проверки вещей, прогулка, молоко.

  В такси по дороге в больницу он смотрел на нее, и не видел ни малейшей паники или испуга. Схватка вкручивалась в нее штопором. Свенья втягивала воздух на мгновения и выпускала его через губы со стоном.  Лицо у нее было как у ребенка на аттракционах, который готов к приключению и знает, что все понарошку, сейчас вагончик унесется в низ и можно кричать до самого низа, а потом тебя разорвет от ощущения жизни, когда все закончится. 

Марк смотрел на нее и думал, что лучше бы она кричала, как в фильмах, чем сидела абсолютно чужой глыбой. Лучше бы его ругала, что он что-то забыл, чем сама собирала эту сумку и потом еще хотела нести сама. 

В его голове тоже был аттракцион: он падал в этом такси вниз на скорости и прекрасно знал, что, достигнув дна, не будет ему восторга. Он почти бегом вышел из больницы, передав Свенью в руки персонала.

  Дома все должно бы уже отпустить. Дома Марк садится на стул в прихожей. Достает телефон. Три пропущенных с не немецкого номера. Не проходя дальше в квартиру, не снимая пальто, скроллит ленту в соцсети по привычке, по инерции.  Картинки, буквы раздражают. Он пуст, нет мыслей. Ему сейчас даже так хорошо. Не надо больше ждать. Он уже все сделал.

Все  же  проверяет электронную почту. Открывает письмо от незнакомого ему человека, читает, понимает - отец умер на Родине. Похороны через два дня.

Большой, красивый, черноглазый мужик с букетом и коньяком умер! Свенья рожает, а он умер.

Марк берет из холодильника початую бутылку водки, наливает целую кружку с медведем и надписью "Берлин". В гостиной садится на диван, ставит кружку на стол, раскрывает лептоп. Пока тот грузится, делает пару глотков из чашки.

Отец умер.   

Марк смотрит на письмо в телефоне. Просто смотрит. Не читает его. 

Пьет из кружки с Берлинским медведем. Прижимает ладони к голове, начинает раскачиваться вперед–назад, приговаривая: "Черт! Вот черт!"

Вскакивает, бегает по комнате: "Какого черта он туда поперся? Что он забыл на этой Родине? Как теперь? Почему там похороны?"

  Стоя в наклонку ищет билеты на самолет в сети, злится на медленный интернет. Останавливается, выпрямляется: "Свенья! Дети!"

Еще пару глотков. Становится проще дышать. Решение приходит единственно правильное. Он садится и начинает писать ответ на письмо. В голове больно толкаются локтями образы: Свенья, папа, самолет, стакан молока.

Мысли выстраиваются длинным рядом по клавиатуре. Марку становится жарко. Он пишет объяснительную, извинительную, обвинительную. Он вскакивает, бегает по квартире, пьет. Водка кончилась.  Достает из шкафа коньяк. В ход идет морс из мармелада, а за ним молоко. 

Пишет. В какой-то момент он начинает чувствовать облегчение. Нет, он все еще на взводе, все еще в горе и панике. Но все эти чувства переместились в экран лептопа, стали отдельными. На них стало возможным смотреть со стороны. Он пишет. 

Уже не страшно и почти не больно. Страх и боль в письме на экране лептопа, они в кружке с медведем и надписью "Берлин". 

Он пишет уже не письмо. Он пишет о Свенье, о себе, о коньяке и букете. 

Вскакивает. Бесцельно ходит по квартире, выдвигает ящики шкафов, зависает.

Марк пишет последнюю строчку, чувствуя усталость и уверенность, что все будет хорошо. Ложится на диване в гостиной. 

Утром перезванивает на не немецкий номер, объясняет почему не может приехать, берет номер счета, чтоб помочь материально и едет к жене в больницу.

  Свенья вернулась почти прежней. Обычная, деловая Свенья, чуть уставшая, чуть на нервах, но вернувшаяся из себя и нацеленная нести любовь и свет своей семье. Марк был рад. Все действительно наладилось. Свенья вернулась.

Говорят, что сумасшедший не чувствует себя сумасшедшим. Марк чувствует себя сумасшедшим. В его голове что-то сломалось. Он полон историй. Любых на любые темы, короткие фразы, длинные диалоги, прилагательные и глаголы, картинки. 

Все чаще и чаще он зависает над смутным пятном, едва видимым за нагромождением всего этого. Намек, Фата маргана, блик, солнечный зайчик - все это бродит и бегает, живет и мешает жить Марку .

До тех пор, пока он не понимает, что этот зуд можно снять только одним - писать. 

Он открывает то самое письмо, написанное в день смерти отца, почти случайно. Он и так уже готов к тексту. Все еще робея, насильно останавливая себя, он скроллит ленту в соцсетях, электронную почту, и наконец отваживается открыть блокнот. Читает. Читает и не верит: "Это не мог написать я!"- и тут же верит. 

Буквы, знаки рвут рот. Он открывает новую вкладку и печатает название. Название - это самое главное! С названия все начинается! 

Он еще не знает истории. Она там в том солнечном зайчике, в светлом пятне среди глаголов и восклицательных знаков, в блике, намеке.

Пишет.

Выныривает через два часа. 

Свенья дергает его за плечо: "Ты за молоком пойдешь?"

Он бежит в магазин, ему хочется улыбаться всем подряд. Мираж пропал! Марк вернулся. Покупает жене букет.

  Первый скандал случился, когда близнецам исполнился год. На их дне рождения. Пришли друзья, вместе надували воздушные шарики, мило пообщались. После их ухода Свенья уложила детей спать:

- И как долго это будет продолжаться? - спросила она,  собирая посуду со стола. 

- Что именно, золотце?

- Ты еще спрашиваешь? 

- Я действительно не понимаю.

- А что тут понимать!- Свенья разошлась не на шутку,- Тебя нет с нами! Ты где-то без нас! Ты что то делаешь там, в своем лептопе...

- Я пишу, я ж говорил, - Марк пытался объясниться.

- Что ты там такое пишешь? Ты новый классик? 

- Я же давал тебе почитать, а тебе не понравилось.

- Кому это может вообще нравиться? 

- Не знаю. Я в группах выставляю. Им нравится.

- Какие группы?! Ты о чем? Ты ходишь с пустыми глазами, ты ходишь по квартире взад-вперед. 

- Золотце, сейчас допишу и все наладится...

- Слышала я это от тебя уже! Сегодня спишь на диване! И молока не забудь купить, когда с работы поедешь!

Марк пожимает плечами: спать в гостиной – одни преимущества: лептоп не будет мешать жене светом от экрана.

Решает больше не писать. Выбирает семью. Держится неделю, две. Свенья смотрит подозрительно, но все еще надеется на что-то.   

Марк живет в персональном чистилище: ест, пьет, гуляет с сыновьями. И пишет. Бесконечно в голове пишет. Рассказывает себе истории на ночь перед сном, вычеркивает, переставляет абзацы, терпит, срывается ни с чего. Просто, когда Свенья с детьми не дома, бежит к лептопу и...

Первое - это название. Он совсем не знает истории, которую он пишет. Она рождается здесь прямо сейчас из клавиатуры и буквально одним пальцем. Ему слова жмут рот и единствкнный выход - это срочно их записать. Мираж приблизился и стал реальным. Реальность стала миражем. Марк не писатель! Он творец! Прямо сейчас, попадая не туда по клавиатуре, он сотворяет мир. Он пишет и его накрывает чистейшая волна вседозволеннсти. Он – Бог! Он пишет! Пишет судьбы и миры, воскрешает, убивает. 

Кто может приблизиться к бездне ближе?

Заканчивает рассказ.  Что чувствовал творец, создав за неделю Землю?

- Марк!

- Да, еще секундочку!

- Ты смотрел электронную почту?

- Нет. А там что-то важное? Я немного занят, прости!

- Там от адвоката письмо. Мы разводимся, Марк.

- Ты серьезно? 

- Серьезней некуда.

- Хорошо, золотце,- я допишу и гляну. 

- Пошел ты Марк!

M. Tiidt