РОДИТЕЛЬ НОМЕР ОДИН
Родитель номер один садится за кухонный стол прямо напротив Родителя номер два. Старательно оба не смотрят в глаза друг другу. Звякает ложка, перемешивая сахар в чашке. Кофе кружится черной воронкой.
От несказанных слов и напряжения кухня становится меньше, режет углами подвесных шкафчиков и алебастровой белизной. Окна закрыты, шторы задернуты наглухо. Неразборчиво шепчет радио на холодильнике, гласных не слышно, оно шипит и рычит новостями из серебристого динамика, ватно тычется в мозг паузами.
Ложечка звонко ложится на блюдце. Слышится всхлип от глотка, завершая эту тишину.
- И в чем он сегодня в школу пошел?
- Тише! Я прошу тебя, не начинай! Тише!
- Аня! Что, тише? Нам стоит поговорить!
Легкая тень мечется стрелкой к окну, проверяет закрыты ли окна, сдвигает полотна штор еще ближе друг к другу, тянет руку наверх, делает громкость радио больше, придвигается со стулом ближе, прижимается бедром, шепчет в ухо:
- Илья! Не кричи, прошу! Знаешь же, что уши везде.
- Опять твои теории заговора? Какие уши? Чего нам еще бояться? Что может быть страшнее того, что происходит прямо сейчас?
Он берет чашку, рука вздрагивает, и кружка касается ложечки, вызывая ее звон снова. Откидывается назад на спинку стула и видит Анину голову и шею в вороте форменной рубашки. Ее гладкая лысина ловит блики от лампы, глаза распахнуты, рот чуть приоткрыт. И вновь для ответа она придвигается ближе:
- Вот ты шутишь тут, а старуха из второго подъезда - та, что кота на поводке выгуливает, сказала, что теперь не только телефоны слушают и на работе, а дома тоже. Это очень серьезно!!!
- И откуда у бабульки инфа?
Не обращая внимание на скепсис, Аня шепчет касаясь губами уха:
- У нее машинка потекла. Стиральная. Она вызвала ремонтье.
- Кого? Может ремонтника?
- Нельзя говорить – ремонтник. Это мужской род!
- Хорошо, хорошо! Ты можешь мне ухо не слюнявить?
Аня обиженно отстраняется.
От их диалога напряжение спадает. Кухня перестает быть похожей на хирургическую палату. Илья замечает цветы, нарисованные на клеенке, покрывающей стол, и маленькую простуду в уголке губ женщины. Ее глупый по его мнению страх делает ее доступной и уязвимой. Он расслабляется, почти забывает, о чем хотел поговорить.
- Ну так и что там с этим ремонтье?
- Он исчез.
- Да запил небось. Ну или заболел. В отпуск уехал?
Аня сидит так близко, что Илья не может удержаться, и обнимает ее, кладет руку на плечо. Она возмущенно скидывает ее:
- Он не пьет. Нет у него отпуска. Да ты знаешь его! Здоровенный дядька в синей робе вечно ходит. Сто лет работает в нашем районе.
- Дядь Миша что ли? Бородатый?
- Я надеюсь ты с ним ни о чем «таком» не говорил?
- О чем «таком»?
- Ты маленький ребенок, больной или глупый? Тебе все это шуточки? – Аня в гневе.
- Да какие тут шутки?
- Он Фоб был! Он осуждал! Он такое нес у старухи!
- Так она его и сдала, позвонила куда следует! Сходи, спасибо ей скажи, что врага поймала!
Отвергнутая рука на плече и обидные слова Ани требуют сатисфакции. Они уже оба стоят, шипят как коты. Еще немного и голоса окрепнут и будут перекрикивать радио.
- Бабка эта твоя придурочная! Кто будет котов выгуливать? Она не в себе! Фоб! Какой из дядь Миши фоб? Ему дела нет до этой хрени. Он добровольцем на фронт ушел, он сидел потом за это два года! Да он…
Илья уже не может сдерживаться. Он едва не сносит Аню, выходя на середину кухни. Он вспоминает, о чем хотел поговорить с ней.
- Ты так и не ответила: «В чем Сашка в школу пошел?"
- Пошла.
- Что?
Аня садится обратно на стул, кутает лицо в ладони:
- Сегодня Саша пошла в школу в моем зеленом платье. Оно ей чуть-чуть великовато, но смотрится очень стильно - говорит Аня без пауз между словами. Илья делает три шага до двери, три обратно.
- Старуха сказала, что из окна видела, как к дядь Мише подъехала машина без знаков, и его увезли.
- Ань!- Илья стоит напротив,- Ань! Ты сама слышишь, что ты говоришь!? Сашка пошел в школу в платье?
- Ты же знаешь, что он еще не определился. А в юности все очень важно. В его компании уже все определились. А он же у нас такой тонкий, такой артистичный, такой талантливый! Мы должны ему помочь, понимаешь? Просто помочь!
- Помочь? Как? Как в этом мире можно кому-то помочь? Ты на себя посмотри! Где твои волосы? Где эти волосы по самую попу? Я в них влюбился! Я женился, чтоб просыпаться с ними во рту и плеваться! Где твои лифчики? Аня!!! Где мини-юбки и декольте? Где ножки и каблуки, Аня?
- Все это сексизм и…
- Что и??? Что? – Илья уже не просто ходит взад-вперед. Он бегает. Он трет глаза. От его выкриков летят слюни.
- Ты помнишь, как я плакал на УЗИ, когда мне сказали, что у нас сын?
- Да,но...
- Без но! Я его лица не видел. Я его пипирку видел. Он в животе твоем еще был. А пипирка уже была. Ты пацана родила, Аня! А потом что вдруг случилось? Помнишь, он в садике Егора лопаткой по голове нахлабучил, за то что он в Аленку песком бросил? Я еще сказал, что мужик растет. Так вот как, Аня он вдруг неопределившимся стал и начал носить платья? Как, скажи мне!
- Не ори! Ты прекрасно все знаешь. После войны мы пошли новым курсом. Сколько веков женщина была слабым придатком мужчины? Сколько сотен лет женщины не видели ничего кроме кухни, детей и своего господина-мужчины?
- А вот уже и агиточка! Прелесть какая. И что? Дети-то здесь причем? Вам как мозг проели, что вы допустили, что кровь от крови вашей, плоть от плоти вашей смогли решать, кем им быть дальше? Вы как допустили, что вас уже мамами не называют, а родителем номер два? Даже не один, Аня! Два!
- Готовится законопроект.
- Ух ты! Опомнились! Быть номером два – стыдно?
- Илья, не поясничай и не ори. Ты думаешь, что мне так все это в кайф - Аня проводит рукой по своей лысине. Она зла, разочарована, в беде. Собственное мировоззрение борется с политическим строем, агитацией и страхом.
Ее плечи обвисают, тапочек щелкает ежесекундно по пятке. Она потерялась. Внутренне она согласна и с новыми законами и с собственным мужем. Ей вспоминается сын Сашка, путающийся в длинном подоле платья, и его два глаза - вопросительные знаки. Он не уверен, что делает правильно. А она не может ему подсказать.
- Ань, а давай уедем. Возьмем Сашку и уедем.
- Куда? Где нас ждут? Кому мы нужны?
Эта выплеснутая боль делает их обоих слабыми. Повышать голос нет сил. Тела, прогнав адреналин скандала по венам, хотят спокойствия.
- Ну я не знаю. В деревню? Или просто в лес? Я избушку построю, будем жить-поживать.
Илья садится, обнимает, прижимает её к себе. Аня не сопротивляется. Растворяется в кольце рук.
Пару минут они сидят молча. Каждый видит деревянный бархат балясин, баньку, стройные ряды помидор в теплице.
- Не-е-е, ну как? Я восемь лет училась. Мне через месяц повышение светит. На пенсии - да-а.
- А Сашка как же?
- Да ну что, Сашка? Ему до шестнадцати еще два года. За это время решит. Он определится. Не переживай! Пол вряд ли сменит.
Влюбленные в Аню руки наливаются металлическим холодом. Илья не отстраняется, не психует, не убегает. Они сидят вместе еще пару минут. Все сказано. Ехать дальше не куда.
Илья выходит из дома первым. Кутается, поднимает воротник куртки, щурится сквозь промозглость сентября, бежит на остановку.
Аня выходит, одев капюшон еще в подъезде. Семенит по застывшему уже коркой асфальту.
Сворачивает за угол. Выходит из двора. Останавливается, ищет перчатки.
Машина танцует дворниками на лобовом стекле. Серый сгусток осени открывает дверь и дешево пахнет «елочкой» с заправки.
Пассажир будто присыпанный перхотью на воротнике в строгом пиджаке и юбке с разрезом выходит, блеснув лысиной под уличным фонарем.
Аня крутит разговор с Ильей в голове, приходит к в выводу, что «Все-таки любит». Удовлетворенно вздыхает и...
- Именем Народной Империи вы арестованы! Пройдемте в машину!
- Как? Это какая-то ошибка!
- Там разберутся!
Аня сгибается, садится. Рядом с ней тот самый в юбке, перед ней пустой подголовник, а слева бритый затылок водителя, водительницы, водильтье? Хотя какая теперь уже разница?
M. Tiidt. 30.08.23
