С наступающим вас еще раз, и хорошей дороги!- домработница придержала дверь, пропуская Аллу, - увидимся в пятницу!
- И вас! - ответила, прошла по дорожке из мозаичных вычурных плиток, запахнулась в короткую шубку, пискнула ключом, села в красную маленькую машинку.
Кованные ворота разъехались, степенно выехала на гравийную общую, достала сигарету, полезла рукой в правый карман - зажигалки не было. Не было ее и в левом кармане, и в бардачке. И между сиденьями тоже не было. Раздражение сменилось гневом за долю секунды. Алла со всей силы ударила руками об руль.
Тут же оглянулась по сторонам: не видел ли кто ее проявление эмоций. Ведь именно отсутствие каких-либо чувств было возведено Аллой в абсолют. Именно контроль за своими чувствами позволил ей стать знаменитым адвокатом, построить особняк, основать собственное дело и завоевать репутацию стервы, готовой идти по головам.

Выдохнув, она нажала на кнопку прикуривателя и машинально посмотрела в зеркало заднего вида. Из не успевших закрыться ворот домработница выходила, сгибаясь под весом двух огромных сумок.
- Ну что за люди?- вслух сказала Алла, - говорю же, чтоб продукты забрала, всегда отнекивается, а стоит уехать, выносит, что есть. Неужели ворованное вкуснее?- улыбнулась и надавила на педаль газа, уже полностью успокоившись.
  Она ехала на дачу поговорить с мамой.
Вот уже как семь лет мама жила в пансионате в другой стране. Деменция выжгла ей память и заблокировала речь.
Но каждый год Алла ехала на дачу, ставила лептоп на стол и говорила:
- Привет, мамуль!- в прямоугольный экран. Мама как правило смотрела в ответ невидяще, иногда оборачивалась на сиделку, будто прося защиты, но не это было главным.

Дорога была не близкой. Маленькая машинка рьяно молола черные километры асфальта между снежных пейзажей.
Алла в узком мирке машинки чуть отпустила поводья самоконтроля и выстукивала большим пальцем по рулю ритм, играющий у нее в голове. Алла не признавала магнитофонов в машине.
Где-то через час езды сквозь одинаковые белые поля она сменила ритм в голове на вполне себе осознанные мысли.
Глядя вперед, Алла, как робот, меняла всплывающие в голове картинки: "Это дело. Оно вроде бы ей было не нужно. Прошли те времена, когда она выгрызала себе место под солнцем, бралась за все, бесплатно консультировала, таскала папки за мэтрами. Что остановило ее руку, готовую передать это дело своим помощникам?"
Изнасилование.
Каждой женщине страшно это даже представить.
Юный, как апрель, мальчик-обвиняемый. Сидит, сцепив пальцы до белизны в суставах. Отвечает односложно:
- Да - были знакомы.  Да - случайно встретились в клубе. Да после клуба приехали ко мне домой.
И после всех этих односложных ответов он вдруг срывается в крик: "Она сама хотела! Сама хотела!!"

Потерпевшая сидит рядом с мамой, держит ее за руку. Повторяет то же, что и мальчик, но когда доходит до самого акта, теряется, выдирает ладонь, плачет: "Я не помню! Не помню!" Выбегает из кабинета. Ее мать медлит, застегивает сумку, елозит на стуле. Тянет паузу. Спрашивает: "Ему что за это будет? Посадят? Надолго?" И нет в ее голосе материнской ярости и жажды возмездия, а есть сочувствие к парню. Алле кажется это странным, но они прощаются и Алла выкидывает из головы этот неподходящий тон, отвлекается и забывает.

Заехала на заправку. Закрывая продавца толстым телом, у кассы стоял дальнобойщик. Его сдобренные матом шутки он выкрикивал так громко, что не услышал звонок колокольчика на двери, когда она вошла. Скользнула тенью между стеллажами, делая вид что выбирает шоколадки. Успела перечитать все надписи на жидкостях для мытья окон, прежде, чем дальнобойщик ушел, едва не сорвав дверь с петель своим огромным телом.
За кассой стоял парень. Алла зажмурилась. Брат-близнец того апрельского, или все они в таком возрасте похожи друг на друга своей юностью?
Только этот на свободе. Ему солнце бьет из окна в переносицу, наушник в ухе что-то шепчет. У него длинная шея, худое тело, ноги и руки еще не набравшие мужской силы. Уже не мальчик, но еще не взрослый. Россыпь прыщиков, пух на подбородке и глаза. Не глаза, а окна, как те же окна на заправке, если смотреть с улицы. Стекло, а за ним шоколадки и лимонадики, дальнобойщики и касса - целый мир за прозрачной синевой зрачка. И любопытство. Такое ненормальное желание все узнать и все попробовать.
Купила зажигалку.
Гнала по трассе, но скорость не приносила спокойствия. Менялись картинки перед внутренним взглядом, за поездку отвечали рефлексы.

Алла съезжает с трассы, плетется по колдобинам к дачному кооперативу. Еще один поворот, и она, черпая снег сапогами, пойдет открывать ворота, загонит машинку перед домом, и дальше пойдет к веранде, где лежат ключи от домика, сколько она себя помнит.
А потом в доме уже скинет шубку, оденет папин ватник с оторванной у воротника пуговицей, и понесет дрова из сараюшки, будет колоть топором лучину на растопку, вспотеет, разожжет печку на кухне и камин в гостиной. Потащит, тихо матерясь, сумки из багажника. Накроет стол. Неприхотливая в еде целый год, Алла будет перекладывать из пластиковых контейнеров по вазочкам и тарелочкам селёдку под шубой, холодец, оливье, варёный язык, бутерброды с красной икрой, балык, рулетики из ветчины с сыром.
Три бокала для шампанского. И обязательно бенгальские огни. Все расставит, разложит и позвонит маме. И у Аллы будет целый час, чтоб перестать быть стервой, чтоб поплакать и все все рассказать, пусть даже нездешним глазам, но все-равно-маме.

Дача встретила Аллу громкой музыкой и ярким светом с соседнего участка. Со времени последнего приезда Аллы соседи выстроили себе сборную псевдоизбушку, снесли забор между участками и пригнали маленький жёлтый бульдозер с непонятной пока целью.

- Черт! Черт! Черт!- бубнила под нос Алла, вытаскивая пакеты из машины.
- Девушка, с наступающим!- незнакомый мужчина в красном пуховике и дурацкой лыжной шапке по самые брови возник с левой стороны.
- И вас.. - автоматически ответила Алла, обернувшись.
- Ой! - соседу было под пятьдесят, загорелое лицо с двумя вертикальными морщинами между бровями и ртом, полным безукоризненных зубов.
Это “ой” Алле польстило. Со стороны она действительно выглядела девушкой, особенно в шубке, которая скрывала ее излишнюю худобу, даже костлявость, но открывала доступ к длинным стройным ножкам.
- Мадам!- сказал сосед, снимая лыжную шапочку и шутовски раскланявшись, - позвольте представиться - Олег - не женат, не состоял, не привлекался.
- Вы мой забор сломали - Алла внутри кипела, но ее вечный самоконтроль не позволял даже повысить тон.
- Каюсь! Готов все оплатить и возместить!- безукоризненные зубы явились в полной своей красе.
- Олег, идите вы уже... куда шли... - Алла понесла пакеты к дому.

Дача.  Подняться две ступеньки на веранду. Краешком сознания зацепить  плитки в ступеньках - дед делал. Направо дверь. Ключ с бородкой, короткий коридорчик, кухня с печкой. Пол на кухне модный по тем временам - линолеум. Но в нем есть островок из красного кирпича, чтоб лучину колоть.
Алла приносит дрова из сарая, встает на колени у этих красных кирпичиков и  перестает быть известным адвокатом сорока семи лет отроду.  Она теперь мадемуазель Люсьен, Тяу-Тяу. Папина дочура, вождь краснокожих, Фея и еще тысяча имен, щедро раздаваемых папой.
Алла ставит полешко, заносит топор и видит папину руку, держащую такое же полешко снизу, и себя пятилетнюю с топором.
- Давай. Мадемуазель, прицелься и вот сюда по краешку!
Топор чуть меньше Аллы, и папина рука. Мама звенит посудой, говорит буднично:
- Вот как отрубит тебе несколько пальцев, дурак!
Папа смотрит в глаза Алле:
- Давай уже, Тяу-Тяу! Печку растопить надо. Мама уже ругается.
Алла накрывает стол, раскрывает лептоп и звонит маме. На экране появляется лицо сиделки:
- Мадам уже несколько дней не встает. Может быть вы приедете?
- Я должна посмотреть расписание. Мой секретарь с вами свяжется - дежурно улыбается Алла, захлопывает лептоп и сползает со стула на пол. Плакать она давно разучилась. Хрипит.
Через несколько минут поднимается, держась за край стола и наливает себе целый стакан коньяка, пьет отдуваясь, замирает, ждет, когда благословенный алкоголь добежит через вены к мозгу.

Если чуть прикрыть глаза, выпить еще коньяку и слушать треск дров в камине, то можно живо представить себе за столом бабушку с ее химической завивкой, прямой спиной, вилками на все случаи жизни, деда полковника аристократа, сдержанную маму, которой все равно можно уткнуться в колени, и, конечно же, папу. Он бы не сидел за столом. Он бы зажигал бенгальские огни и шутихи, петарды и свечи.

- Может, это не они умерли, а я? - подумала Алла.
В дверь стукнули два раза. Она пошла открывать. На пороге стоял Олег:
- Можно, я войду?
Вошел и понял, что Алла одна. Сел за стол. Она молча положила ему в тарелку всего понемногу. Налила ему шампанское. Себе коньяка.

Как получилось, что они вместе встали и приблизились и сделали общим тот огонь в камине.
Алла оттолкнула его, но не вышло. Стыд, стеснение, маска стервы, идущей по головам растворились в его руках.
- Нет! - кричала Алла то ли себе, то ли ему,- я не хочу! и тут же откидывала голову назад в поиске губ. И все это там ее прошлое с бабушками и дедушками, папой вдруг стало настоящим здесь и сейчас. От озноба до пота, и одежда очень мешает, потому что срочно надо кожей чувствовать кожу!

Арбитр мозг пытается вмешаться. Выдал картинку - секс Аллы на симпозиуме с симпатичным латиносом. Он путался в крючках ее лифчика, слишком громко стонал и она не могла дождаться пока все кончится. Следующей картинкой был сломанный забор и желтый бульдозер.
- Нет! Это не правильно! - держась кончиками пальцев за самоконтроль, она отпрыгнула к окну, схватила сигарету, прикурила, рукой попыталась прикрыть грудь. И когда успели раздеться?
- Ты права. - Сказал Олег, забрал сигарету, сделал затяжку. Алла смотрела на его голову, залысины, две морщинки между бровями. И...

Выезжая с дачного кооператива на трассу, она включила телефон. Секретарь пела весенней птицей в голосовом сообщении: "Забрали заяву! Не было изнасилования! Не было! Сама девчуля захотела! Маме побоялась признаться!"

- Или себе побоялась признаться. - Мурлыкнула Алла и притопила педаль. Она больше не мертвая.