Торговый центр блестит, как новогодний стеклярус. Магазины росчерками названий, безглазыми манекенами и зовут, и пугают одновременно.
Таких, как Мила, точно пугают. Ей сегодня исполнилось пятьдесят лет. Сын уехал учиться, да так и осел за две тысячи километров от матери. Всем, кроме неё самой, необходимый муж, уже лет десять назад пропал без вести, и слава Богу, всплывая изредка в сериалах. «Такой же как мой козёл!» - шептала себе под нос Мила, раздражённо стряхивая с себя крошки печенья. Пристрастилась к сдобе. Пекла всегда сама, магазинное покупала на пробу, а потом дома на кухне мешала и взвешивала, добавляла и принюхивалась. Радовалась как девочка, понимая, что получилось лучше.
В интернете искала рецепты, но не выпечки, а салатов, мяса, рыбы, супов. Выписывала на бумажку названия специй и шла по азиатским лавкам или к туркам. Открывала для себя Том Ям и тахин, катала на языке стеклянное «лемонграсс», опускала лицо в листья на вьетнамском рынке и покупала разные разности для самодельной лазанье, училась пасту варить аль–денте и отличала рибай от филе миньон.
Мама её не понимала и не поддерживала. Мама была уверена, что еда живёт в магазине, и всегда подчеркивала, что увлечение Милы кулинарией не добавляет стройности фигуре.
«Милочка, ну какое сырое мясо на гренке? Папе стало плохо с желудком! – отчитывала она дочь по телефону, - а этот твой супчик с морскими гадами?! Извини, но я все в унитаз спустила. На такое смотреть то тошно, не то что есть».
Дочь кивала и извинялась. А что делать? Маме семьдесят, а папе семьдесят пять. Мама ходит на йогу и весит в два раза ее меньше, а папа совсем оглох и никак не может сказать что-то против.
И снова неслась через весь город с банками, закутанными в полотенце. Выслушивать все, улыбаясь, что «ничего не надо и брось ты эту готовку, похудеть пора и голову покрасить наконец».
Но не могла же она сказать маме, что ей все это женское неинтересно. Что ей уютно с самой собой. Что обязательного мужа ей заменяют книги, а если уж замуж, то за такого, как папа. А где такого найдешь? Что на работе ей хватает посиделок с девчонками и кофейком, а все эти Санта Барбары их ухищрений в погоне за красотой или яйценосцем проходят мимо, да и слава Богу. Почему-то не могла. Может, потому что бесконечно восхищалась мамой, которая все никак не становилась старухой, которая в глазах Милы всегда была идеалом той самой женственности без видимых усилий. Мила считала, что быть женщиной – это талант, а сама она, Мила, бесталанная. Мама бы просто её не поняла.
У Милы прохудились брюки. По–другому не скажешь. Дружно все протерлись чуть ниже молнии – там, где нежно терлись друг о друга ляжки.
Брюк у Милы было две пары. И предали они её сразу обе.
Шла, заглядывала в витрины: «Не бойся! Это как первый раз ты Том Ян готовила – убеждала себя она, - неет! Это как первый раз ты для него ингредиенты покупала!»
«Мир Джинс», – было написано над входом.
Витрина ей сразу понравилась. Никаких манекенов, стекляруса, цветов и прочего. Все строго по делу – сложенные кипы разноцветных разнокалиберных штанов и белые строгие этикетки.
Вошла. Стеллажи до горизонта: с низкой посадкой, с высокой, скинни, кюлоты…
Растерялась.
- Вам помочь? – парнишка в безразмерной футболке и джинсах на сто размеров больше, буквально обернутый в блестящий пластик безрукавки смотрел на Милу и улыбался хорошей улыбкой, без оценивания и заискивания. Без вранья.
- Я даже не знаю. Очень давно не была в магазинах, – улыбнулась ему в ответ Мила.
- А это я уже заметил, – парнишка подмигнул, – это мы сейчас исправим! Цвет какой?
- Можно что-то не… - она хотела сказать «немаркое», но сказала, –
Посветлее. Может быть голубой?
И он потек своим пластиком и безразмерными одежками вдоль рядов, что-то доставал, вскидывал голову, поворачивался на Милу, откладывал, вновь лез в залежи, тряс на вытянутых руках, похожий на охотничью собаку.
Наконец, он подошел к Миле и вручил две пары джинс:
- Вот! Померьте пожалуйста! Там примерочная.
Она приняла ношу из его рук и заволновалась. Прошла пару шагов, обернулась:
- Он как артишок! Много ненужных лепестков, а внутри потрясающий вкус!Артишок!
Это слово ее успокоило и она пошла в примерочную.
Первые были чуть темнее, Приглушенный Кобальт. Вторые –Лазурная Акварель.
Первые взяли ее в плен, вжикнув молнией. Без складок, без ограничений и препятствий, вытянули ее ножки, нашли талию и связали всю рыхлость четкими карманами на попе.
Мила укусила кулак, чтоб не завизжать. Раскрыла занавеску примерочной:
- Артишок! – она вставала на цыпочки и беззастенчиво кружилась, отражаясь в трех длинных в рост зеркалах, с наслаждением фотографируя себя.
- Меня Артем зовут. Ну хорошо же! Вам так идет! Давайте следующие!
- А разве может быть лучше?
- Конечно же может. Померьте!
Вторые были чуть длинноваты. Мила посмотрела на свои ступни в носках, и увидела, как она идет босиком вот в этих, почти белых, и их край наполняется морской водой. Потому что в таких, почти белых, широких, нужно ходить по пляжу, поддевая большим пальцем ноги песок. Чтоб шумело море и чайки кричали, и обязательно майка и шляпа с полями.
Отодвинула занавеску, вышла.
- А я же вам говорил! – сказал Артишок-Артем.
- А что здесь происходит? Артем, Вы же консультант в мужском зале. Так идите туда! – за спиной парнишки стояла женщина с врожденным талантом женственности, с улыбкой совсем как у мамы. Высокая, поджарая, на каблуках, выданных при зачатии.
– Простите, он молодой, не понимает, что в вашем возрасте вам нужно совсем другое.
Мила вспомнила. Ей было четырнадцать. Магазины в то время пугали пустыми полками. Зато на рынке можно было купить всё: трусы, носки, штаны, радиодетали, бриллианты. Она выросла, и родители повели её за обновкой. На рынок.
Те широкие голубые позвали ее издалека. Висели на плечиках, прицепившись к полотну торговой палатки.
Повинуясь неспешной походке мамы, она могла только сверлить их глазами и оглядываться на папу в надежде донести свое желание.
И папа услышал.
Меряя джинсы, стоя на картонке, Мила отдалась этой Лазурной Акварели. Балансируя на одной ноге, она перестала быть Милой. Она стала кем- то больше.
Папа сказал: «Тебе так идет! Не снимай! Иди так!»
И она пошла.
Дома мама, не повышая голоса, улыбаясь, объяснила, что «такие» ляжки надо прятать, что в светлом ходить трудно, что светлое не на каждый день. Ей же виднее. У нее же женский талант.
Артишок–Артем в нелепом пластике, парнишка, консультант в магазине пожал плечами:
- А мне нравится. Ей идет. Не снимайте! Идите так!
- Две пары брать будете? – шипит мамина улыбка.
Расплатилась. Торговый центр уже не пугает стеклярусом. Она засовывает руку в карман джинс, оборачивается и видит лишь стеллажи. Ни Артема, ни его начальницы. Прижимая к груди пакет с Приглушённым Кобальтом, свободной рукой Мила отправляет маме фото из примерочной. Улыбаясь манекенам, вышла, села в такси прямо за водителем. Таксиста толком и не успела разглядеть. Вроде, темноволосый, вроде, её ровесник.
– Чудесный день, мадам.
– Ещё какой!
– Что–то прекрасное случилось?
– Да, а как Вы догадались?
– Я прочёл это по Вашим глазам.
Мила покраснела. Банальщина, а так хорошо!
Телефон зазвенел перечеркивая взгляд из зеркала дальнего вида.
- Да, мама! – Мила по-детски прижала палец к губам, прося таксиста соблюдать тишину.
- Я конечно все понимаю, - говорила мама, но куда ты так собралась?
И Артем-Артишок и Лазурная Акварель замерзли от ее слов.
- Ну как куда, мама… на работу, пройтись.
- В таком??? – голос матери вырывался из трубки и уже таксист покрывался испариной.
- Куда тебе в таком?
- Мила уронила телефон на коленки и расплакалась.
- Малыш! – послышалось с коленок,- Не слушай ее! Тебе очень идет!
- Папка! – рыдала пятидесителетняя девочка Мила, - Папкаааа!
Она плакала, но сквозь всхлипы отчетливо слышала папин голос:
- Не слушай ты эту акулу. Ты самая лучшая !
Слышала как « эта акула» резко замолчала. Осознала, что все еще в такси и этот темноволосый, повернувшись смотрит на нее между сидений.
- Я потом перезвоню, пап!
Вздохнула, полезла за кошельком в сумку.
- Девушка, у вас что- то случилось?
- Нет, нет. Все хорошо.- слезы высохли. Кошелек как специально не желал находиться в сумке.
- Я же вижу. Вы такая красивая, но вам, мне кажется, нужен отдых. Я знаю чудное место: речка, кемпинг, тишина..
Кошелек вынырнул. Отсчитывая деньги, Мила все никак не могла сосредоточится.
- Девушка? Красивая?
- Может вы оставите мне телефончик? – водитель накрыл ее ладонь рукой, когда она предавала ему деньги. Она почти..уже открыла рот и цифры номера телефона встали ровным строем, готовым на выход.
- Какой кемпинг?- закричала Лазурная Акварель- Какая тишина? Лето- это Норвежские фьорды, красная рыба, купленная у рыбака с лодки, соль перец немного лимона и на угли, замирая от запаха и красоты гор, осень – Германия с золотом и багрянцем, свиной рулькой и обязательной утром булочкой из бакалеи с пластмассовым стаканчиком Американо. Зима!
-Зима – продолжил Кобальт- это хамон есть на ходу из пакетика с рынка Бокерия,осьминог на гриле и кава с утра.
Весна- это цветущие каштаны и устрицы в маленьких кафе, где когда- любил посидеть ПАПА Хэм.И это всего лишь расписание на один год.
- А Индия с ее пряными храмами?
- А сжатый в идеал во всем Китай? А…?
- Простите!- сказала Мила темноволосому- Простите, но у меня такой график, что совершенно нет места для кемпинга. Может быть в другой раз?
Она вышла из машины, даже не посмотрев на реакцию водителя. У подъезда остановилась, в стекле отразилось ее лицо.
Мила показала язык своему отражению. Отражению той, что мерила джинсы на картонке, той что заблудилась в своем возрасте и ответственности.
)
