Шестнадцатого сентября 2020  Фрау исполнилось девяносто три года. К ее дню рождения я принесла букет цветов от фирмы и открытку.
Она встретила меня у дверей, обычно по домашнему одетая в светлые брюки и нежно голубой джемпер, у его ворота был завязан шёлковый платок в мелкий рисунок, подходящий по тону, похожая на учительницу младших классов на пенсии.

Держась за комод, она в коридоре, приняла цветы, улыбнулась скорее дежурно, чем от чистого сердца. Голубые глаза под очками беспокойно и внимательно пугливыми рыбками сновали по моему лицу, розам в белой папиросной бумаге, чёрной трости, отставленной ею в угол. Вся – нерв и возбуждение. Даже бледные щёчки налились румянцем.
- Мария! Проходите быстрее! У нас столько дел! Он прилетает в два в Тегель, пока доедет..
Он – это сын. Его фото стоит на  письменном столе, симпатичный мужчина, непохожий на маму, но может он был, похож на неё в молодости.  Я никогда не умела находить прошлое под слоем прошедшей длинной человеческой жизни, под морщинами, обвисшими грудями, артритными коленями.
Сын – гордость. Всегда сдержанная, холодно – вежливая, бесстрастная Фрау при упоминании его имени становилась в момент тёплой и человечной, обыкновенной мамой.
Он и Отец. В жизни этой старухи не было других любовей. Но и они не выставлены на публику, спрятаны. Нужно хорошо её знать, чтоб различить этот оттенок, когда она говорит о них, почувствовать как ускоряется её пульс, заметить, как она сцепляет пальцы, чтоб не выдать свое волнение. Мне потребовался год к ней визитов три раза в неделю. Каждый визит три часа. По понедельникам душ, по средам уборка, пятницам – прогулка. И всегда долгие разговоры, которые начинались одинаково о погоде и заканчивались одинаково перечислением достоинств и воспоминаниями об этих двух самых главных в её жизни мужчинах.
Фото Отца нет.
- Пожалуйста возьмите вот в том шкафчике скатерть! Там такая с  птичками. – Фрау стояла, оперевшись на трость, дирижируя моими действиями.
- Вы садитесь,- я пододвинула к ней стул, - руководить можно и сидя. Села , не глядя и не благодаря.
Под моими пальцами тек шёлк вышитых птичек, на стол все самое лучшее: тарелки, бокалы, вилки, ножи с вензелями, потемневшие, серебряные. В центре пустая ваза величиной с кастрюлю для цветов от Сына. Букетик от фирмы по уходу за престарелыми  был забыт рядом с раковиной.
- Вроде ничего не забыли, - Фрау погладила скатерть, сдвинула на миллиметр фужер, поманила меня в глубь гостиной.
По тому как она ковыляет, я поняла, что она устала. Волнение даже самое радостное выматывает. Ей девяносто три, давление лучше, чем у меня тридцатилетней, чистые лёгкие, никакого диабета, сердце – « пламенный мотор», только ноги – предатели. Как то раз на мой комплимент о здоровье ответом был смех и фраза: « Я то что? У меня есть сестра старше на три года»- и уже без смеха-« Ноги у неё не болят. С памятью плохо. Иногда меня совсем не узнает, когда звоню. Сиделки жалуются, двигаться не хочет, все в кровати, ест много, растолстела.»- и после короткого украдкой вздоха :-« Мы больше никогда не увидимся. Она в специальном учреждении не в Берлине. За ней постоянный уход нужен. Далеко. Я к ней не поеду. Смысла нет. Да и слава Богу запомню её другой.»
Старуха полу легла на диван. Я поправила ей подушки под спину. Сама устроилась на кресле рядом.
- Сентябрь в этом году особенно теплый- прозвучала прелюдия к долгому разговору. Я расслабилась и устроилась поуютнее. Мой визит начинался всегда в восемь утра, добирались я с пересадками чуть больше часа злым по-утреннему городом по пути отвечая на сообщения от детей, вяло переругиваясь по телефону с мужем, пальцем листая ленту соцсетей в мобильном.
Дом Фрау был будто подвешен на небольшом холме по середине соснового леска. В нем лёгком и звонком было предусмотрено все для людей на закате их жизни, никаких лестниц, преград, шума, детей, молодёжи.
Неудивительно, что ныряя в объятия кресла, я начинала дремать. Стеснялась по началу, но потом поняла, что старуху это не обижает и позволяла себе закрыть глаза. Тем более, что все её рассказы были об одном и том же. Я наизусть выучила учёные степени Сына и то, на что у него аллергия с детства, что он женат второй раз, что год был волонтёром в Индии и ещё кучу всего ненужного мне.
Но в тот день она не заговорила о Сыне. Что было бы логично и ожидаемо.
- Я же вам рассказывала, что у нас был маленький домик на острове? – Фрау подбородком показывает на картину над диваном. На ней лодка, вода и ломаный рисунок леса на горизонте.
- Помню.
Начало положено. Можно закрывать глаза.
- Папа нас возил на Dascha. Так правильно?
Я кивнула.
- Островок даже без имени. На нем домик как собачья будка. Не было воды и электричества. С собой везли воду.  Но какое это было приключение!!! Папа садился на весла, сестра лезла на самый нос, а мы с мамой сзади. Мама всю дорогу сумки перебирала, и все говорила: « Теодор, ты взял масло? Теодор, ты взял хлеб?», - Фрау закривлялась, запищала тоненьким голосочком.
- У нас был малюсенький пляж, кусочек песка, которого едва хватало на троих нас-девочек, мы ссорились из-за него, а Папа уходил на пирс в две деревяшки и ловил рыбу.
Почему-то «они»думали, что мы богатые. – Я почувствовала дрожь в её голосе и открыла глаза. Все же шло, как обычно. В сотый раз будет рассказ про воскресный ужин, поход в церковь, школу для девочек в другой Земле, первая любовь…
- Да, у нас был большой дом. Но нас то сколько было? Пятеро.
Я вела подсчёт и понимала, что не сходится. Две дочки, мама с папой равно четыре.
- Каждому по комнате. Ещё гостиная, кабинет, всякие подсобные:постирочная, кухня. Поле ещё одно было под картошку и рапс. Они говорили, что у нас слуги. Мы их работниками называли. Папа им деньги платил.
Я внимательно смотрела на Фрау. Она сжала кулаки,взгляд вне меня, в стену, рот искривлен.
Я взяла её за руку:
- Все хорошо?
- Я не понимаю, почему они думали, что мы богатые! Папа был фармацевтом. Своя аптека. Так он сам собирал травы. Из них чаи делал от кашля, настойки, мази разные. И никому не отказывал. Город то у нас маленький был. До большого пока доедешь. И шли к нам больные домой, в окна стучали. Получается, что он не просто аптекарем был. Ещё и врачом. А «они»..
Были у нас и коровы и свиньи, куры. Но мясо мы ели только по воскресеньям. Папа говорил, что глупо убивать, чтоб себя насытить. У « них» были конфеты праздником, а у меня – мясо.
Я держала её руку в своей. Её ладонь была прохладной и мёртвой, как снулая рыба.
- Когда началась война, мне не было и тринадцати лет.
Моя рука вздрогнула и попыталась её забрать, но Фрау крепко её держала. Я смотрела на вены и пергамент её другой стороны ладони непонимающе 
За пять лет своей жизни в Германии я так и не поняла для себя самой место прошлой Войны. Работая приходящей сиделкой, я видела у своих пациентов портреты своих родителей в форме СС, и меня это не задевало, даже при всех моих дедушках-героях. Я видела просто больных, очень старых, одиноких людей. А портреты..Так это же их родители. И любят их не за форму, а просто потому.
Но никогда никто не говорил со мной о Войне.
Фрау попросила меня, отпустив из плена снулых рыб, но не отводя взгляд от стены на против:
- Принесите пожалуйста два бокала. Вы знаете , где стоят. И бутылочку секта из холодильника.
Мы чокнулись бокалами, я сделала большой глоток, она едва тронула губами.
- Когда началась война, мы не поняли сразу. Ничего не изменилось. Радио папа не любил. Все решения вешались на доске в мэрии. Мы на отшибе жили и не читали.
« они» нам принесли листок с печатью, где очень вежливо было сказано, что мы должны предоставить перечень своих работников евреев.
Папа громко кричал за ужином, мама плакала, сестра смеялась и говорила: « Папа! Вы не читаете газет? Всех евреев должны переместить, чтоб работали на благо нации. Им не сделают ничего плохого.  Вам только список предоставить.»
Тонкая ножка фужера скользила, мне пришлось сжать её сильно. Хотелось кричать:
- Я не хочу этого знания! Все кончилось! Вопрос закрыт!
- Я в первый раз видела, как папа кого-то ударил. Сестра дернулась от пощёчины.  На следующий день папа пошёл по домам работников.
Мне стало страшно. Я зависла над пропастью.  Мне нечего сказать и на нечего молчать. А Фрау продолжает:
- Он дал всем расчёт. Поблагодарил. Так случилось, что я была с ним. Видела все. На утро уехали только две семьи. До декабря жили будто ничего не случилось. Только что в город не ходили гулять, а так все как обычно.
Про лагерь в Хельмно нам рассказал почтальон.  Мы туда на озеро ездили,Привёз нам письмо от папиного брата из Польши и сказал между делом.
Она пришла , когда стемнело. Мария. Ей было лет двадцать. Я её лицо помню плохо- голос Фрау взвивается птицей;- Чёрные волосы были точно.
Я смотрю на часы в мобильном. Ещё пол часа и я могу уйти, вырваться, не участвовать больше. Я же вижу все это! Она так давно мне рассказывала в деталях всю её жизнь, что вижу отчётливо две ступеньки к двери, саму дверь, папу, любопытные мордашки сестёр.
- Я не слышала их разговор, но Мария поселилась у нас. С начала в комнате, потом в подполе.  Я носила ей обед, спускалась вниз по ступенькам, а на верху гауптштурмфюрер СС Гербер Ланге играл с папой в карты.
- То есть ваш папа прятал еврейку?- во мне расцветает облегчение и все встаёт на свои места. Мне радостно.
- Да. Он был очень хорошим человеком. Его все любили.
- За папу?!- я подняла бокал. Старуха не смотрит на меня:
- В сорок пятом пришли « они».
Папа открыл дверцу подпола, подал руку Марии. Она выходила несмело. За дверью уже стояли русские.
И она побежала!- Фрау смотрит на меня теперь, - И закричала. Как она кричала! Она кричала, что папа её специально закрыл. Ходил к ней каждый день и насиловал.
Меня тошнит. До конца визита десять минут. Я не хочу это слышать. Встаю с кресла молча. Иду в коридор. Впихиваю ноги в ботинки.
Её голос догоняет меня:
- Зачем? Зачем она это сделала?
Возвращаюсь в комнату в одном ботинке.
- Кто ж знает? Может нервы сдали.- я оправдываю неведомую тезку.
- Папу расстреляли. Маму и сестру в лагерь. Меня дядька поляк забрал. Почему так, Мария?
Мне нечего сказать.
- Я вам уже рассказывала, что мой сын- фармацевт? Пошёл по деда линии?..- Фрау вновь бесстрастна. Может жалеет меня?
Прощаюсь. Ухожу. Еду в метро. Рот полон слов, хочется плакать.» Мне не жалко и мне неинтересно почему так случилось» - так глажу себя по головке. Я меряю все на себя, и мне плохо от того, что вспоминает Фрау каждый раз, называя меня по имени.