Свои
                         М. Тийдт
Пирату снился сон. Будто он снова щенок и Тетязина ещё ходит без палки. Пахнет водой и резиной. В её руках длинный шланг, и льётся холодная струя на трещины высохшей от долгого зноя земли.
“Вот же пекло!” – ворчит хозяйка, - “Хоть бы какая капля упала!” – задирает голову и жмурится, глядя в высокое небо, полинявшее от летнего зноя.
Выбегают из дома братья. Вовка –  старший, нескладный, одной ногой в детстве, несмотря на усы, стесняется, мнется. А Витька, босой, лопоухий, по всему, – ровесник–щенок, летит одним прыжком с двух ступенек, лезет под ледяные брызги, кричит, взвизгивает.
Пират рычит, вот-вот в лай сорвется, лапами переступает, хвостом крутит. Ошейник болтается – великоват. Цепь звенит. Толкотня и битва за шланг. Он падает на землю, оборотами бьёт по ногам и мохнатой морде водицей. Все смеются.

Пёс в будке задрожал, заскребли лапы по полу, из груди рвалось прошлое счастье, сушило глотку вскриками. Вытянулся в струнку, выныривая из сновидений. Затих. Медленно встал. Столько лет прошло – шутка ли? Покрутился, поворчал тихонько, жалуясь на ломоту в костях и снова лёг, скрутился улиткой, положил нос на кончик своего хвоста, вернулся в прошлое.
Зря только воду тратили. Гроза пришла ночью. С чёрных небес ливануло. Одним порывом согнуло деревья, раскатилось мощью, задребезжав окнами. Полыхнуло снизу синим от земли, рассыпалось белыми молниями.
Щенок забился, закрутил головой, пытаясь освободиться. Кожаное кольцо не пускало. Он все дёргал и дёргал шеей, до тех пор, пока каким то образом не перекрутил цепь так, что железный карабин  упёрся снизу, не давая дышать. Пытался гавкать, но вылетал кашель.
И что на самом деле, что во сне самым страшным было непонимание. Ведь все было так хорошо и просто. Как и почему это неспешное счастье превратилось в удавку и грохот извне? Стоя на задних лапах, теряя мысли вместе с дыханием, он и не сразу понял, как очутился в тепле Вовкиных рук. Подчиняясь инстинкту, пытался сказать: « Уходи! Я справлюсь! Я защищу!»
Не смог. Лизал  руки, проталкивая с болью язык сквозь горло, лишенное слюны из-за удушья.
Витька стоял на крыльце под крышей с полотенцем в руках: “ Как он? Жив? Как?”
Тетьзина принесла коробку с тёплыми тряпками, миску каши на мясом бульоне. И ещё полночи Пирата вытирали, целовали и гладили. Ругались, где он спать будет, у чьей кровати. Угомонились, засопели. Пес выбрался из коробки, лёг у входной двери. За ней все ещё гремело. Прислонился спиной, загораживая всех “своих” от напасти телом.
                                   ×××
- Добрались! Наконец то! Я все собрала. За домом баба Феня присмотрит. Мариночка, Коленька, вы голодные? Сейчас накормлю! С утра ж выезжаем?
Вовка держал за руку сына – вертлявого ребёнка пяти лет. Его жена шла сзади, переваливаясь, точно на две ноги хромала. Огромный живот ракетой, собирая в складки сарафан стремился вперед. Хозяйка палку свою переставляла неровно, забывая, что нужна опора. Тараторила быстро, бессмысленно.
Пёс гавкнул, сложил уши, затанцевал. Никто на него даже не посмотрел. Стало обидно. Лёг и начал лапу вылизывать между пальцев. Занервничал. Не спал больше. Ждал, маетно ходил, вздыхал.
Совсем уже темно стало, когда на крыльце щёлкнула зажигалка. По шагам узнал Вовку. Табак перебил запах.
Рука коснулась головы, пробежала по загривку, взялась за ухо, чуть потянула, поскребла, но всё было не то. Не как раньше. Радости не было. Думал о чём–то Вовка, и Пират чувствовал, что мысли его тяжелы и далеко от будки, мокрого носа.
- Ну что ты, дружище? Что ты?

- Вов! Ты где там? Твои улеглись. Я свет зажгу, а то ковырнусь с лестницы. 
- Я здесь. Включай!
Тетьзина спустилась:
- Да кури, кури. Шо думаешь, я не знаю зачем ты всё за угол бегаешь? Пойдем на летнюю кухню. У меня там кое-что припрятано. Вот. Тебе наливочки или горилки?
- Да куда? С утра ж за руль.
- Что–то я сомневаюсь, что завтра проверять на дорогах будут.
- Наливай уже. И себе..
Звякнуло, хлопнуло, выдохнули.
- Так, баба Феня остается? Место ж в машине есть.
- Как я её просила, как умоляла! Она ж упертая, как черт. «На своей земле родилась – здесь и помру!» - её слова. Витька за нами выезжает. Вы договорились?
- Да. Но… Я об этом поговорить хотел. Может брательник вас и отвезет? А то баба Феня и то остается, а я, как трус последний.
- Вовка, ты не дури! Я твоей мамке перед смертью обещала, что вас с Витькой воспитаю и людей из вас сделаю! А обещания я держу.
- Ты и сдержала. Только ты нас другому учила, помнишь? Родина…
- Учила! Да! Так время другое было и люди другие! Тебе не о Родине, а о детях думать надо. Твоя двойню ждёт, Коленька совсем ещё маленький.
- Что я Коленьке потом скажу?
- А то и скажешь, что их защищал. Им отец живым нужен, а не героем. И не дури, Вовка! – голос женщины дрогнул, наполнился слезами, - я итак виновата. Дай хоть чуток загладить.
- Да брось! О чем ты?
- Это ж я твоего батька все от Ленки отваживала.
- От мамы? Но почему?
Тётьзина заплакала шумно. Пёс встал в стойку и оскалился в темноту. Каждый всхлип был ужасен своей неправильностью. Никогда не была Хозяйка слабой. Злой бывала. Можно было и полотенцем получить за проказы. Громкой – очень часто, заботливой – реже. Но в ней было то, что невозможно сломить грозой. В ней была уверенность. И смелость..
Вовка беспомощно молчал. Потом подал полотенце. Налил в рюмку.
- Он жену из Прибалтики привез. Поехал в Ленинград поступать в цирковое, – улыбнулась, - а не взяли, и поступил в мореходку. Отучился на тралмастера. Я то думала, что он вернётся, хозяйство же. Наши то рано на тот свет ушли. Я одна на всем осталась. Получала открытки по началу, бегала по соседям, хвастала. Яркие такие. А потом все реже.
Привез Ленку, уже женившись. Красивая была, ничего не скажешь, но не наша, не своя. Понимаешь? Все за тот же угол бегала курить. А ты знаешь, как мы к такому. Шелковицу любила. Могла не обедать. Все её ела. Побыли с недельку и засобирались домой. Поняла я, что не будет мне помощи. И обиделась. Говорила мне баба Феня, а я…
- Так. Давай-ка ещё по рюмке, и иди спать. Вставать рано.
- Дай уж все скажу, а там решишь. Может и не поеду я с вами.
- Тетьзин!
Пират лег на пузо, положил голову на передние лапы. Выть хотелось, еле сдерживался.
- Союз развалился, и все кувырком понеслось. Если б не бабы Фени пенсия, не знаю как бы выжили. А батька твой запил. В море не выйти – паспорт не тот. Звонил мне, жаловался. А я ж его не слышала! Я Лену винила. Уговаривала его, чтоб всё бросил и вернулся. Потом ты родился. Через семь лет – Витька. А потом телеграмма пришла, что батька твой помер. И вот, пока мамка твоя не приехала, я все зло копила. Крыша протекла, куры передохли, полоть надо, огурцы закисли – все мать твоя виновата.
Привезла она вас с Витькой. Я её и не узнала. Была блондинкой, стала лысой, глаза – фонари. Сели мы тогда с ней ночью, когда хлопчиков уложили, вот здесь же в летней, и рассказала она мне всё, всё.  Оказалось, что она такая же, как я. Нет у неё никого. И брательник мой, ваш папа не помогал, а хуже делал. Все пил, пил, пил. Терпела. Когда умер, то перекрестилась, думала – заживёт. И вдруг рак. Вас привезла мне, потому что больше не к кому.
Я её слушала. Ведь такая же, как я. Пусть нездешняя, воспитание другое, курит, но такая же, всё сама, всё одна.
Квартиру продала. Документы вам сделали, опеку оформили. Уезжала, я знала, что не увидимся больше.
Вот и думай теперь, Витенька! Стоит ли мне с вами уезжать завтра?
- Сто́ит. Еще как сто́ит! – он встал и обнял тётку сзади, подбородок уткнул в плечо, - Только одного не пойму: почему я ничего толком не помню? Мне, получается, уже десять лет было, когда мама меня сюда привезла?
- Одиннадцать почти. Ох ты и ревел первое время, всё сбежать пытался. Только, когда пришла справка о её смерти, успокоился. Чтоб вас с братом лишний раз не тревожить, не вспоминала я о твоей мамке. Да что я брешу? Для себя не вспоминала. Вы – это всё, что у меня есть. Батька твоего растила, бросил меня. Вас Бог послал – я так думала, - Тетьзина высморкалась, -  деньги я сберегла, что Ленка дала. Ты не думай.
- А я и не думаю.
- И не твоя это Родина, если так разобраться. У тебя там и родня есть. Вот только…
- Понял я, понял. Кроме тебя нет родни, не переживай.
- Да я не про то. Тётка у тебя в Ленинграде.
- В Питере.
- Старше меня, одинокая. Я ей фотографии ваши слала, по телефону говорили много раз. Всё приехать в гости грозилась.
- И что?
- Я ей позвонила пару дней назад. Думала, что к ним ближе и, всё же, семья.
- Зачем? Ну зачем?
- Не ругайся! Я как лучше хотела… Думала, они – свои…

- Хотела она. Ты давай, иди уже. А я приберу здесь все, покурю ещё.
- Прибери.
Неровные шаги через двор, и громкий шёпот на расстоянии, уже почти от самого дома:
- Она сказала, что мы фашисты. Нет не так. Что я фашистка, а вас фашистами воспитала.
- Спокойной ночи, Тетьзин!
Пёс слышал, как Вовка ходит взад–вперед деревянно, прикуривает, тушит, матерится, палец скользит по экрану телефона. Видел, как большая обида ярко-желтым расцветает высоко в небо из его Человека.
- Витька, привет! Ты же с нами завтра выезжаешь? С тобой есть кто? У меня просьба…
Пирата всего свело от этого желтого, от этого мертвого голоса, лёг, мечтая раствориться в ночи, чтоб не болело, но земля под будкой пошла волной, гулом, хлопками, слышимыми лишь собачьему уху.
Старенькая дворняга зашёлся лаем. Как в детстве он крутил головой. Накрутил цепь на будку.
Завыл. Поднимая острый седой нос к небу он сиреной кричал: “Беда! Беда!”
         
Вовка все сразу понял:
- Собираемся! Быстро в машину!
Бегал, таскал скарб в багажник. Маринка стояла на крыльце за ручку с Коленькой. Тетьзин первая села в машину, палка перечеркнула салон малыша Опеля.
Закрывал дом мужчина. Тронул жену за плечо:
- Иди, я запру все, пробки вырублю и приду.
- А Пилат? – мальчишка смотрел на отца.
- Пират…
Пёс улыбался и вилял хвостом. Если бы он только мог, он сложил бы их всех в коробку и накормил тёплой кашей, встал бы против того, что идёт так медленно и страшно, стелется по земле, грозит дальними зарницами. Защитил бы, но все, что он мог сделать, – это провожать и делать вид, что ему не больно, что он просто собака.
- Зинка! Ты где, Зинка? – баба Феня в пальто, надетом на ночную рубашку вышла на свет во дворе. Между её участком и их была калитка.
- Бабуль! – Вовка шагнул к ней, - Ты с нами?
- Ой, да какой?! Я вам вареничков в дорогу принесла! – в руках у старухи была эмалированная жёлтая кастрюля, обмотанная в полотенце.
Резануло больно, до самых костей и кишок: раннее утро, они с Витькой собрались на рыбалку, тихо крадутся к воротам, и в спину им бабушкин голос:
- Я вам с собой наварила. Только кастрюлю верните! Не потеряйте!
Взял за круглые ручки вкуснопахнущий груз, полный любви и заботы, глаза защипало:
- Может все-таки?..
- Нет! – замахала руками. Я старая. Шо со мной кроме смерти станется? Ты, главное..
-  Не потеряю! Верну!

Вереница машин до горизонта ползла сонной мухой. К обеду только доехали до центра. Стоя в очередной пробке, Вовка спросил:
- А баба Феня чья бабка?
- Да ничья, - Тетьзин отвернулась, смотрела в окно.
- А кто она нам? Я думал, родня.
- Соседка она. Твой дед и её отец землю вместе получили, дружили всю жизнь, а мы с ней вместе почти с рождения. Её б в старое время в монастырь отправили. Такая она… в хоре пела, вышивать любила по молодости. Я её даже стеснялась. А как мои умерли, так она помогала, так помогала. За батьком твоим смотрела, когда я на смене, за вами потом. Я б без неё пропала. И не родная вроде, а своя.

- И мы ее  бросили.
Ответа не было.
- Сейчас к Витьку не надолго заскочим.

Задремавшая Маринка, проснулась резко, огляделась: знакомый двор с пятиэтажками. Не успела сообразить, как железно хлопнула дверца, но за руль сел не муж, а его брат. Сразу ударил по газам. За стеклом на секунду появилось родное лицо. Непонимающе посмотрела на Тетьзину:
- Где Вова?
Тишина.
- Тетьзин, пошукай там в бардачке! Диски должны быть чи флэшка. Радио не ловит. Давай музычку поставим! С ветерком доедем. Устрою я вас и за Вовкой метнусь. А он пока Пирата с бабулей там определит, – Витька говорил громко, бил руками по рулю, улыбался во весь рот неискренне.
- А где папа? – Коленькин вопрос выбил дыхание из груди взрослых.
Марина притянула мальчика ближе:
- На войне, сынок…

Берлин. 2024. Ноябрь.