Потерянные люди

В аэропорту по прилёту Катя почти бежала по длинному коридору на выход. Сумочка всё норовила сползти с плеча. Поправлять её мешал пакет в руке, отзывавшийся на каждое движение звоном двух бутылок вина: «Как бомж со стеклотарой! И зачем я это из Берлина тащу? Всё ж можно здесь купить».
До остановки такси пройти было всего несколько метров, но даже за это короткое время ледяной ветер успел пробраться под тонкую куртку, разметал волосы, заставил прижать руки со всем скарбом к груди:
- Что ж так холодно?
Таксист с интересом посмотрел на молодую женщину, одетую не по погоде:
- Так не май месяц. Вы садитесь быстрее, а то простудитесь.  К вечеру снег обещали. Куда едем?
Катя села на заднее сидение, назвала адрес.
- Вы с каких жарких краёв к нам пожаловали? – спросил водитель, выезжая. На вид ему было лет шестьдесят, открытое честное лицо, густой голос.
- Из Германии.
- И у вас там уже так тепло? У нас впервые?
- Нет. Я жила здесь. Просто забыла как оно все здесь… В апреле.
Машина свернула направо.
- Новую дорогу наконец достроили.  Пятнадцать минут и мы на месте.
Пассажирка кивнула рассеянно: « Как же я могла про погоду не подумать? Правда забыла? Сколько же я дома не была? Лет пять? А всё уже пеленой подернулось. Если б меня сейчас здесь из такси высадили, то я бы по карте путь до мамы искала, у прохожих бы спрашивала, «Помогите!» кричала.

Дома из детства перестали быть безликими многоэтажками, расцвели яркими балконами, на месте пустыря появился парк, на месте гаражей  – магазин.
Прочитав удивление на лице женщины, водитель заулыбался довольно. Сказал с гордостью:
- А что вы хотели? Растёт Таллинн, меняется.

Подъезд, как и дверь, оби́тая дерматином остались прежними. Стены те же. У звонка выцарапано «К+А=?».
Мама на пороге оттуда же, из прошлого, – та же причёска, глаза, в вырезе футболки, цепочка с медальоном.
- Катюша! Ты откуда! – она протянула руки и обняла дочь на мгновение, отпустила, сделала шаг назад, всматриваясь с тревогой, - Что–то случилось?
- Нет. Все хорошо. Соскучилась просто.
- А что не позвонила? Я б встретила. А, если бы меня дома не оказалось?
- Мам, ну как бы не оказалось, когда я приехала?

В прихожей Катя протянула пакет:
- Там нам с тобой подарки на вечер. Посидим, поболтаем.
- Обязательно.  А сейчас? Ты с дороги. В душ? А…
- А потом я посплю часик. Устала. Я очень устала.

И ничего больше не надо было объяснять.
- Полотенце чистое сейчас принесу. А спать в моей спальне пока постелю.  В твоей детской рассада моя стоит. Я ж к сезону готовлюсь. Потом приберу. Ты надолго? – мама говорила, хлопая шкафчиками, то громче, то тише, перемещаясь по квартире, - Ты голодная? Что ты хочешь поесть? У меня есть суп. А на ужин?
В ванной Катя смотрелась в зеркало, не включая воду, чтобы слышать все эти вопросы, возвращаясь к самой себе, стирая свою взрослость и самостоятельность. На раковине в стаканчике латинской Вэ замерли две зубные щётки, красная и синяя. И на крючке – два полотенца.
Заглянула в детскую. Тахта на том же месте, узкий платяной шкаф, полка с Детской Энциклопедией, письменный стол у окна, над ним – лампы, на нем – стаканчики с юными помидорами.
- Мам, я у себя лягу.

Ей снился таксист. Он говорил:
- Это у вас там тепло, а у нас здесь холодно!
А она все спорила, что «у нас» - это и у неё тоже.
×××
На ужин были «немыслимые» котлеты и «невообразимый» салат.
- А помнишь, был ещё «странный суп номер пятьдесят восемь»? – смеялась Катя.
- Это когда все подряд в кастрюлю?
- А вкусно же было! Когда у меня будут дети, я буду так же все блюда называть. И они будут так же всё уплетать с удовольствием. Ведь кто откажется от «невообразимых» котлет?
- «Немыслимые». Котлеты «немыслимые».  Салаты «невообразимые».
- Прости. Я забыла.
Эта фраза вспугнула веселье. Катя разлила вино по бокалам.  Свой выпила залпом.
- Что случилось? – мама спросила мягко.
- Жизнь случилась – огрызнулась дочь.
Помолчали.
- Ладно, ма… прости. Я действительно устала. – Катя взяла бокал за тонкую ножку, повертела, подбирая слова:
– Помнишь? Я улетала, еле листья проклюнулись. А там все зелёное. И солнце. И пахнет, как на юге.

С аэропорта на автобусе ехала, потом в «у́-бан» спустилась. «У́ – бан» – это под землей, «э́с – бан» по верху. Метро, в общем. И там на станции девушка на скрипке играла. Представь: народу тьма, а вокруг нее островок пустой и мелодия. Мне так странно стало, плакать захотелось. Я будто домой вернулась, и меня встречают, меня ждали.

Вышла на Фридрих штрассе.  Не буду совсем всё в деталях рассказывать, я лучше про ощущения.
Всё вокруг было каменным. Таким… Серо-чёрно-белым, тяжёлым, надёжным, непробиваемым, беспросветным. Ни одного звонкого шпиля, ни одной попытки взлететь. Всё вмуровано прочно в землю на века. Всё это так не вязалось с моим первым впечатлением, с той мелодией в метро.
- Так рассказываешь. Я будто сама там.
Мать и дочь смотрели в друг друга, как в зеркало.
«Как она на Мишку похожа!» – думала мама – «Те же глаза, тот же упрямый рот с тонкой верхней губой, нижняя капризная. А ростом и фигурой в меня – метр с кепкой и худющая!»
«Совсем молодая ещё! – любовалась Катя. – Ей бы в отпуск. Чья, интересно, вторая щётка в ванной?»
Жёлтый свет лампы, мгла за окном на контрасте режет их лица на фрагменты, перемешивает. Ещё чуть-чуть и в этой любви и заботе станет неочевидным, кто есть кто.
- В «у́-бане» была женщина, стильно одетая, короткая стрижка с ярко-красными перьями, в мини-юбке. Присмотрелась, а той женщине лет восемьдесят. 
- И в мини?
- Нет, не по самые, но выше колена. Пиджачок нежно–розовый в клетку под Шанель, на запястьях – браслеты, а на шее шелковый шарфик повязан.  Не передать, какая она шикарная была. – Катя запустила ладонь в волосы, как делала всегда в нерешительности. – Мы тут три дня назад с коллегами в баре посидели. Время уже под утро было. Я попрощалась и ушла. Не то чтоб скучно было, а просто… Всё это лживое, наигранное… Идти надо было вдоль парка. А это моё любимое место – Берлинер Дом, собор. Он стоит на берегу речки. Это самый центр. Большой, внизу вода, – лицо Кати в всплесках света проезжающих под окнами машин стало строгим, как у утопленницы под золотистыми листьями, что лежат на прозрачном льду, - села на парапет покурить. Да, я курю! Подошёл мужчина, попросил по-русски зажигалку. Славяне друг друга сразу видят. Здесь же, в Эстонии, так же. И мы разговорились. Интеллигентный такой, в куртке чёрной, мой ровесник приблизительно. Не помню, откуда он, – из какого–то маленького городка, то ли из Латвии, а может, Молдавии. Денег дала, за вином сбегал. Да, я пью вино с незнакомцами из горлышка! Он приехал в Берлин с семьёй в 2013. Инженер. Устроились, квартиру сняли, дочку в школу отдали, жена на курсы немецкого пошла, а он работать не по специальности. Семью то кормить надо.

Мама слушала и видела свою Китти-Кэт, Катюшу, Заеньку, Тяу-Тяу маленькой – ее острое личико, нескладные ручки, сидящую на камне с сигаретой.  Видела её глазами церковь, тонкий профиль случайного знакомого. И всё, что дочь говорила с её слов каким–то образом прямо трансформировалось в живой диалог:
- Мы уезжали, нам завидовали.  Я сам себе поражался: «Как всё бросить и уехать?» Жена, по немецкой линии, накручивала, что дочке будет лучше и мир посмотрим. А что получилось? – он сплюнул. – Год я пахал, а потом запил. Всё ж не родное, не свое. Люди вокруг чужие! Тоску себе придумал, ностальгию. Жену пугал, что разведусь и уеду. А она на курсах учится, денег нет. Она ревела. В ноги падала. Дура.
- И что?
- А ничего. Закончила своё обучение, устроилась и «ареведерчи» - развод. А я, значит, на улицу. Да и чёрт с ним! Живу в общаге для бездомных, получаю пособие и все думаю: «Как бы жизнь повернулась, если б не уехали?»
- Может обратно вернуться? Обнулить отсчет?
- Куда? Чтоб я приехал и сознался, что не добился ничего? Надо мной смеяться будут. Приползу раны зализывать?
- Лучше бездомным?
Кивнул:
- А ты знаешь, я понял в чём дело. Я, - выдержал паузу, выкрикнул с пафосом, театрально, -  потерянный человек! Я уехал, и ничего не нашёл. Дома нет, и здесь не приняли. Завис посередине, как сама знаешь, что, в проруби. А, если серьёзно, то между мирами.
И главное моё желание – сдохнуть, только, чтоб не больно было.  Я устал.

Катя положила ладонь на руку мамы:
- Мне так  страшно стало! Вдруг я тоже потерянная? Мне уже двадцать семь, пять лет уже там, а ни мужика своего, ни друзей. Коллеги по работе. У всех своя жизнь. Я в ней лишняя. В «у́- бане» еду, смотрю на попутчиков: все мимо меня.
- Может, ты просто выросла?
- Здесь было по-другому!
- Не кричи!
- Не кричу я.
- Почему ты мне не говорила, что тебе плохо?
Безымянный бродяга плывёт образом по кухне и вспыхивает словами: «Чтоб я приехал и сознался, что не добился ничего? Надо мной смеяться будут».

- У того мужика совсем родни нет. Я же, если что, всегда смогу вернуться? У меня же есть ты, – Катя встала из-за стола, прошла в прихожую, достала из кармана пачку сигарет. Из шкафа над раковиной взяла блюдце, поставила его на подоконник, открыла окно, прикурила. Отвернулась лицом на улицу.
- Конечно. Только я тебе забыла сказать, что квартиру продаю. Куплю однокомнатную, – слова били в лопатки и позвоночник, - мне до пенсии всего – ничего. Деньги в дачу вложу. Может, совсем туда перееду со временем.
- А как же я, мам?
- Место для тебя всегда найдётся.
Окурок прочертил дугу. Дочь закрыла окно хлопком:
- Я пойду прогуляюсь.
В ботинке заело молнию, так быстро обувалась, психуя.
- Моё пальто надень! В своей куртке замерзнешь,  –  мама села на корточки, умело расправила язычок, отогнула чуть кожу, где молния, и в одно движение застегнула. Встала во весь рост очень близко:
- То есть, из-за одного алкаша ты решила все бросить? Из-за бомжа-неудачника себя к потерянным приписала?
- Да что ты в этом понимаешь? Ты же всю жизнь как дерево на одном месте!

Бежать за автобусом в незастёгнутом чужом пальто было тяжело. Отдышалась в салоне. Читала названия остановок на табло, боясь заблудиться в изменённом городе.
Вышла на Виру в самое сердце Таллинна. Мелкий снег завис паутиной в воздухе, заскользила под ногами брусчатка, старинные башни конусами вспороли небо. Тихо. Пустынно. В среду ночью все спят. Про себя проговаривала:
- Я–то думала, что мне всегда есть, куда вернуться, если не получится.
- Некуда, - отвечали ей пляшущие снежинки, - всё меняется!
- Кроме нас! – возражали им древние стены.
Замёрзла. Свернула к любимому бару: закрыто, прошла дальше – и тоже света нет, опущены ставни. В третий заглянула в окно. Там за стойкой сидели двое пьяных. Один, глядя сквозь, помахал рукой.
- Дома нет, и здесь не приняли – выкладывал снег на дороге, превращаясь в метель.
- Ну и дубак! – ответила ему Катя и поспешила сквозь круговерть обратно, но всё плыло и размазывалось. И она потерялась, ходила и возвращалась, слепо тыкалась во всё, от неё отвернутое, на замке.
- Да поняла я! Поняла! – закричала, и кто-то сверху подул, высветил путь, вернув зрение. – Я домой хочу!
Пришла в себя, на Виру, туда, где стоит ряд цветочниц – круглосуточных стражниц любви. В любое время года, даже в февральскую ночную стужу, эти капустки в многослойных одеждах бдят, ждут тот момент, когда надо что-то исправить, а слов не хватает, и тогда нужны цветы.
- Вы что то хотели? – одна из них спросила по-эстонски.
- Да, - давно не использованный язык застревал, - я хочу вот эти!
- Эти? Сколько? – обрезанная на пальцах шерстяная перчатка выхватила из железного ведра две белые розы.
- Все! – выдохнула, взглянула на продавщицу: три шапки, капюшон, курток не понятное количество, лицо без рта, он в шарфе. Заплатила не глядя и не считая. Как оказалась у маминой, двери не поняла.
- Это тебе!
Цветов было очень много.  Мама пыталась их прижать к груди, но из букета сыпалось.
- Сдурела! Зачем! Куда их? Сумасшедшая!
Они вместе носили вазы и банки, и всё никак не могли расставить это колючее безумство.
В один момент остановились. Бросили и сели за стол на кухне.
- Я не дерево. Был у меня шанс уехать. С твоим отцом.  Он в Израиль собрался, а я… Испугалась я. Куда? Другая страна. Другой язык. Все другое.
- Ты же говорила, что он умер.
- Так и есть. Уехал. И через три месяца его машина сбила. Там в Израиле, в Хайфе. Я решила остаться. И каждый раз, когда было в дальнейшем плохо, я думала: вот я дура была, не уехала. А когда хорошо, я думала: слава богу, что не уехала!
Катя села рядом, пропустила свою руку сквозь руки мамы, положила ей голову на плечо:
- Я понимаю. Дело в выборе. Ведь так?
- Так. Пока ты уважаешь свой выбор, ты не будешь потерянной. А этот твой интеллигентный бомж всё на жену свалил. Она его привезла. Ему надо было пахать. Фу!
Катя пожала плечами:
- Наверное, фу. А чья щётка на умывальнике?
- У меня есть мужчина, уже три года.
- А мне не говорила!
- Так и ты мне многое не говорила!
Розы в тепле раскрылись и запахли исподтишка. Тени капусток-стражниц любви молча встали в намечающемся скандале.
Катя поцеловала маму в щеку:
- Мама, ты такая!
- Какая?
- Немыслимая!
- Как котлетки?
- Как котлетки. А хочешь, я расскажу тебе про Берлин?
Я садилась в «э́с-бан», доезжала до любой станции и шла гулять вокруг. Поначалу боялась, что заблужусь, а потом… Я ходила, слушала муэдзина, закрывала уши от колоколов, любовалась парнями, что вывозят помойки, покупала кебаб и ела его свесив ноги с парапета у Берлинер Дом. Мимо меня шли тетеньки с деревянными тележками, в них сидели дети в неоновых безрукавках поверх курток, мимо ехали велосипеды с крытыми кабинками сзади для таких же «огурцов». Я была в арабском квартале, где воздух пахнет марихуаной, и видела кучу цветов и свечей на месте гибели чернокожего бомжа, мама!

- Берлин.  Берлин- это юноша, милый мальчик в строгом пальто из чистого кашемира, нюхающий кокаин в подворотне. За ним длинная череда предков, но он всегда новатор, принимает всё, никого не осудит, готов на любые подвиги или шалости. Под пальто бьётся сердце влюбленного в жизнь подростка. Он утопает в зелени, пахнет жасмином, рдеет каштанами, родадендронами, по весне – тюльпанами, а с июня – розами. Каменеет асфальтом и брусчаткой. И тут же стелится рекой и озерами. Пугает, пока в нём не разберешься и не поймешь, что Берлин- это юный мальчик.
Мама говорит сонно:
- Кажется выбор сделан?
- Похоже, что так. Я скучаю по нему.

×××
Таксист по велению судьбы оказался тем же, что привозил.
- По старой дороге можно? – попросила его Катя.
На последок смотрела издалека на шпили и флюгеры, прощалась:
- Я ещё приеду. В гости.
Глаза защипало. Вытерла слезы.
Водитель сказал на правах знакомого:
-  Все хорошо? Вы выглядете такой потерянной.
- Со мной все отлично! Я, наоборот, – нашлась!