Разбудил телефонным звонком бывший муж. И как забыла на ночь выключить звук? Вместо «Алло» зевнула — пусть знает, что разбудил. Он долго извинялся, мерно рокотал ненужное о погоде, работе, новостях из телевизора. Готовил к чему-то, настраивал. Лариса его не торопила, не отвечала. Иногда кивала головой, будто он мог увидеть. А он, казалось, и правда видел. Пятнадцать лет брака — ключ к сверхспособностям. Пошла на кухню, как была, в одних трусиках, включила на громкую связь, положила голос в трубке на стол и открыла холодильник. Его пустые белые полки были давно не мыты и обижены. На дверце стояла бутылка вина, а рядом с ней засунут кусок магазинного сыра в треугольном пластике.
— Как дела у Анечки? На имя дочери пришлось среагировать:
— А ты ей не звонил, что ли?
— Звонил, — бывший заговорил быстро, — в четверг болтали. Сказала, что у неё все хорошо. Цветёт и пахнет, — хохотнул. — А ещё сказала, что ты на недельку выпадешь из реальности, на отдых уезжаешь. Разбогатела, мать? Далеко собралась? А ученички твои как же? На каникулы отпустила?
Сделала глоток прямо из горлышка, поднесла телефон к уху, чтоб чуткий динамик не уловил, как будет дрожать её рука, ударяя стеклянным об стакан. Сделала глоток, собралась и заулыбалась игриво:
— Достало всё. Имею право на недельку под пальмами и морюшко. Не скоро ещё. Месяц в запасе. Завидуешь?
— Конечно,— пауза, — нет. Бывший включился в старую игру.
— Я привезу тебе, — пауза, — ничего. — Лариса расслабилась. Улыбались оба . — А что хотел-то?
— Мне очень неудобно просить, но я поиздержался. До конца месяца сто евро не одолжишь? Непредвиденные расходы…
— Мммм, — она отрезала кусок сыра и положила на язык, как конфету. — Что за расходы, позволь узнать?
— Я тут с женщиной познакомился. Хорошая такая женщина. Очень хорошая.
Неоправданная ничем, странная, нелогичная ревность впилась в горло Ларисе:— Так у женщины этой и спроси! — перед глазами картинка: тогда ещё будущий муж, двадцать лет назад. Высокий, худой, длинная по той моде чёлка чертит лицо на две половины белыми перьями; улыбка тоже наискосок, виден острый клычок, а рядом не она, а чужая баба. Почему-то в миниюбке и с красной помадой.

— Ляль, что случилось? — голос изменился на тот знакомый, родной. От заботы запершило, глаза закололо, вот-вот заплачет.
— Ничего. Не выспалась. Прости. Сейчас переведу. Хорошего дня.
Пока тыкала по кнопкам в банковском приложении, пришло сообщение от Карстена:
— Доброе утро, дорогая! Сегодня прекрасный день. Может быть, мы устроим пикник на озере? Могу заехать за тобой в 15.00
— И ты туда же! Отвалите вы уже все! — злость выбила дурацкие слезы. Налила, наконец-то, в стакан, глотнула, прожевала сыр. Подошла к зеркалу во весь рост в коридоре, провела рукой по правой стороне на стыке чёрного кружева белья и белой кожи, боясь дотронуться чуть дальше до крохотного узелка, чуть больше размером чем прыщик, в паху, в том самом месте, где все бреют не глядя. Ничего не изменилось. Он был на месте. Потом в душ, мочалкой зло, до красноты, волосы шампунем на два раза, масочка, патчи, фен. Включила ноутбук. Посыпалось звоном из соцсетей. Надела футболку. Открыла первое попавшееся:
— Здравствуйте! Я хотел бы изучать немецкий с нуля. Есть ли у вас ещё время? Какая может быть форма оплаты?

Руки сами знали, что писать. Рутина делала сильнее. Отправляя ответ, случайно кликнула на аватарку, и увидела усталость и одиночество. Ёкнуло.
— Сколько раз в неделю вы хотели бы заниматься? И должна сразу предупредить, что с первого по десятое занятий не будет. Возможно, совсем больше никогда, потому что я умру, — написала и стёрла до «не будет».
Ответил сразу:
— Три раза в неделю. По времени я очень пластичен. Работаю на себя из дома. Могу подстроиться.
— Сегодня в пять вечера по Берлину познакомимся?
— Подходит.
Аня позвонила, когда суп в «Азиатском» был уже почти доеден. Раньше этот куриный бульон они с мужем называли похмельным.
— Мамусик, ты как?
— Отлично. Я ем. Ты меня отвлекаешь, — бурчала от страха поддаться и попросить ненужной, ничего не меняющей жалости к себе.
— А мы на пляж собрались. Мне батя звонил. Чёт ему ты не понравилась … — был слышен гул чужого города, машины и тревога в голосе.
— Я ему уже пять лет как не нравлюсь.
— Если язвишь, то всё в порядке. Я же не ошибаюсь?
— Ребёнок, у тебя как? Я скучаю.
— И я!

Болтали ни о чем. Вместе по телефону встретили друзей, ехали в метро до Барселонетт, искали место и лежак. Прорывалось испанское солнце, плеск волн. Море заслоняло всё плохое. Повесили трубку и разошлись. Одна вперёд, другая на грань. Но с памятью о беззаботно-прекрасном. Лариса посмотрела на часы. Почти пять. Вся ещё там, золотая и звонкая, рядом с дочкой, машинально включила ноут. И, как в мороз, как в прорубь — в видео-конференцию с новеньким учеником, тем, что про себя сказал, что пластичен. Глаза! Это было первое погружение. Вовнутрь! До выворота кишок! До боли, до спазма. Оглушило. Блеяла про немецкую грамматику и извинялась. Почему — сама не понимала. Боялась поднять взгляд, опустить одновременно не могла. Когда закончились сорок пять минут урока, откинулась в кресле и всё же разревелась. Позвонила подруге, курила , положив ногу на ногу:
— Только без моралей, я влюбилась.
— Уу … И кто он? А как же Карстен?
—  Кать! А что Карстен? Вот … — и поняла, что даже имени не знает. Может, и говорил, но мимо пролетело. Ведь одни глаза были.
— В кого влюбилась-то? — безжалостно.
— Познакомились только что. Он немецкий у меня учит. Я, понимаешь, так давно ничего не чувствовала. Я думала, что не смогу так больше, а тут …— саднило в горле и сердце.
Говорила сбивчиво, надеясь, что поймёт, и не ошиблась. Катя, курпулентная тётка, мать большого семейства, вышедшая замуж раз и на всю жизнь ответила:
— Я на балкон сейчас выйду.
Ощутимо затянулась сигаретой и продолжила:
— Я рада за тебя! Правда, рада, Ляль! Ты, когда развелась, а потом Анька уехала, я волновалась за тебя. Ты будто в робота превратилась. Из дома не вылезала. Думала, может, Карстен поможет. Вроде ж ничего мужик. Но только «для здоровья». Так?
— Так.  — В Лариске кипело иррациональное счастье. — прижалась ментально к груди подруги и даже глаза закрыла, чтоб чувствовать сердце.
— А сейчас у тебя голос другой. Познакомишь?
Катя и сама не поняла, что разрушила волшебство.
— Ой. Мне звонят. Потом поговорим! — Лариса нажала на кнопку, сбросила. Взялась мыть холодильник, делала ещё миллион действий, чтоб быстрее наступила среда, пять часов вечера по Берлину. Всю ночь провела в зыбкой дреме, бегала на кухню пить воду, открывала и закрывала окно, ложилась грудью на подоконник, один раз даже плюнула вниз в чернила ночного двора, ощущая себя пятнадцатилетней, и ни разу не вспомнила, не заикнулась сама себе про крохотного убийцу с нежным именем Меланома. Утром, сонная, открыла конвертик в мессенджере:
— Я помню про среду, но мне её не дождаться. Может быть у вас будет время сегодня?

×××

Его звали Марк. И в воображении вставали колесницы, жёлтая пыль, мечи и прочая банальщина. Не хотелось себя к ней пристёгивать. Поэтому даже не спросила, откуда он, где живёт. А семейное положение стало табу, хоть и совсем было неинтересно. Страшно было вспугнуть это, хоть и ненастоящее, эфемерное, цифровое, но такое живое чувство, от которого так жить хотелось.
— Вы почему решили немецкий учить? Для работы надо? — Лариса спросила, чтобы уравновесить этот раскалённый шар внутри себя.
— Нет. — Марк смотрел на неё прямо. — Я увидел лицо на объявлении о курсах. И мне показалось, что вас надо спасти.
— Так вы — Рыцарь? — говорила, не задумываясь, на рефлексах. Даже подпустила в тембр издевку.
— Наверное, — он пожал плечами. Темноволосый, подбородок тяжёлый, ровесник, лет сорок пять, худой — это уже потом, после глаз —глазищ. Так просто себя было примерить рядом: по плечо, светленькая. Рисовалось черно-белое фото, чтоб потом дети показывали.
— Я буду называть вас Рыцарь. Вы не против? И … ой, простите, мне звонят. Испугалась. Скинула видео-вызов, вскочила. «Так не бывает!»  — сначала шёпотом, а потом криком:
— Так не бывает!
Захотелось выйти из дома. В Берлинской жаре деревья желтеют быстро. Безвременье. Вроде осень, но лето. В магазине зима. Выбирала тщательно, как не себе, мясо на суп, алые перцы, белый творог крупным зерном, огурцы и любимую салями в жгучем обруче приправ. Набрала целую сумку. Шла с перекосом на бок — и таяла от этой подзабытой усталости в плече и тяжести. Терпела. Только дома, поставив кастрюлю на плиту, зашла в соцсеть. Он писал:
— Простите, если я вас чем-то обидел. Я не особо умею общаться с людьми. Простите, ради Бога.
— Не за что извиняться. Мне всё так странно. Вы меня простите. Я отвыкла, точнее не привыкла к откровенности, когда можно называть вещи своими именами.
— И я не привык. Но ведь так бывает. Лариса достала «ту самую» эмалированную красную  с узором внизу кастрюлю, положила в нее мозговую кость, поставила на плиту:
— Я буду сегодня готовить суп. Могу угостить.
— С удовольствием! Я наберу?
— Через полчаса. Ок? — завязки передника самурайски стянули талию. Ждала, чтоб закипело.
Лариса поправила волосы и накрасила губы.  Телефон засветился. Шагнула в уже знакомую бездну. За чисткой картошки перешли на ты. Зажарка кровавой пеной поднималась на сковородке. Она протягивала ложку в экран и говорила:
—Подуй . Ощутимо толкались локтями на маленькой кухне. И только в самом конце, любуясь разводами навара в кастрюле, оба поняли, что не вместе. Осели оба.
— Приятного аппетита!
— Спасибо! Завтра спишемся. — ответила максимально холодно от этой близкой дали.
Не ела. Вышла из дома, купила вино, пила в темноте, спрятала телефон, умерла и крест поставила. Всё для того, чтоб с утра с пересохшим ртом читать:
— Доброе утро! Как спалось? — и все дела сами собой делались под эти смс-ки. Ровно до тридцатого . Первого не попрощалась. А зачем?  Тащила чемодан с мыльным— пыльным, представляла, что в отпуск.
Ехать в такси было долго. Первым позвонил бывший муж:
— Ляль, у тебя всё хорошо?
— Отлично! — про себя подумала: « Чует же сволочь»
Потом Катя. По машине поплыл запах блинов, сглотнула слюну. И опять:
— Ларисенция, чёт мне не спокойно. У тебя всё хорошо?
— Да. А что?
Дочь позвонила, когда Лариса расплачивалась за проезд у самых дверей больницы:
— Маам! Я соскучилась. Давай приеду!
— Нет, Ребёнок! Прости, мне звонят. — на это враньё ушли последние силы. Толкнула железную зеленую дверь, спиной вошла. Внутри оказалось светло и не страшно. Половину первого этажа занимало кафе. Из коридора были хорошо видны пластиковые стулья с круглой прорезью на спинке. Было прохладно. Стены в нарисованых цветах.  Иногда — двери с табличками. Лариса шла спокойно, держала сумку с вещами, без эха, не гулко. Лифтов было четыре. Приехал первым ближний. Из него вышла толстая тётя с коляской и девочкой лет пяти в тёплой кофте и платочке на лысой голове. Почти столкнувшись, девочка посмотрела наверх, на Ларису, и засияла щербато-синими губами. Её мама ни на что не обращала внимания, управляя коляской. На третьем этаже Лариса втиснулась в нужный проход. Там был малюсенький предбанник со шкафчиками, как в детском садике. Вышла невесомая медсестричка с листом и ключами. Помогла переодеться в больничное с завязками сзади. Оставила одну на минуту. Вернулась с сестрой-близнецом. Щебетали, едва касались, вели до операционной. Потом всё быстро закружилось, чтоб не сбежала. Воткнули канюлю в кисть, переспросили вес, и, пока не успела ответить, поднесли маску, отключили.

Очнулась в палате одна. За большим, во всю стену, окном — стройка. Вдоль неё дорожка, по ней люди муравьишками туда — обратно. Смотрела на них три дня, ждала смерти. Не получилось. Выписали.

×××

Из такси выходила, прижимая руку к паху. Слепой старухой шла до подъезда. У самого входа столкнулась с мужчиной. Щёку царапнула ткань рубашки или куртки, зацепилась локтем, чуть не упала. Не смотрела, не видела, услышала:

— Рыцарь к вашим услугам, миледи.

Схватилась за плечо, рассмотрела глаза — глазищи …

Обмякла. Сказала внутрь себя:

— Такого не бывает!

И поняла, что врёт.  Именно так и должно быть! Потом в её прихожей он ставил рюкзак на пол, расстегивал и доставал розы. И они не казались банальностью, были продолжением его руки. Лариса без суеты и стеснения показала ему вазу, и ушла переодеться. В ванной по-кошачьи одной ладонью умывала лицо.  Вернулась в кухню, где уже пыхтел чайник, а на столе в тарелках — кружки колбасы, пузики помидор, прямоугольники сыра и кислые солнца лимона, бутылка коньяка и два стакана.
— Я тут похозяйничал немного. Простите. 
— Ничего. — села напротив. — Вы это все с собой привезли?
— А как же? Не с пустыми же руками…— прозвучало глупо.
— Спасибо. — в лицо смотреть не хотелось. Представляла разговор с Катькой: « А что ты хотела? Вот тебе интернет-знакомства. Послушно сделала глоток, чтоб запить разочарование, ведь все « показалось».
— За встречу! — сказал Марк . Ларису передернуло.— Я, когда сюда ехал, все представлял, будто приехал, мы поцеловались, и началась новая, счастливая жизнь, — он вкусно укусил лимон. — Влюбился по переписке. А приехал, и что-то сломалось. Но вы не переживайте, я в гостиницу уйду. Вам докучать не буду. Прямо сейчас и пойду.
— Вы почему меня « спасти» хотели? Это такой « ход»? — она сказала зло, и пришлось посмотреть прямо на него, а там в синей тонкой обертке радужки светлым до самого зрачка, и абсолютно честно и беззащитно.
— Трудно сказать. Я по своей натуре — спасатель. Чувствую. Тебе обо мне надо что-то знать, чтоб заземлиться. Так?
Лариса кивнула.
— У меня была жена — первая женщина в тридцать три года случилось. Кто на Голгофу, а кто жениться в таком то возрасте. Разница не большая.  И такой уж я человек, что думал, что на всю жизнь один раз. Не вышло. Цифры всегда больше интересовали, а тут живое, теплое. Сисадмин в те времена был между Божеством и ругательством.
Злость уходила, возвращаясь в нелепое чувство защищенности от этих неподобранных слов, от чёрной щетины, тронутой его длинными пальцами, от всего тела, с плечами вовнутрь, сутулого.
— И что же она такого сделала, что вы развелись? — вопрос был и к нему и к себе.
— Много чего. Итог один. — Марк улыбнулся.
— Так и я здесь причём? —  пригубила коньяк, чтоб в ответ не улыбнуться.
— Как это не причём? Я жениться на тебе хочу чтоб навсегда.
— Вот так прямо жениться? — Лариса не удержалась, засияла.
— Именно так.
— Но мы же едва знакомы.
— А что это меняет? Я плохо себе представляю, что можно дружить пять лет, а потом влюбиться. У тебя разве так было?
Вспомнился бывший, Катькино день рождения, балкон. Он дал прикурить, коснулся пальцев, и мир сделал кувырок через голову:
— Не так. — покачала головой, но вместе с теми воспоминаниями вернулась память о бесконечных муравьишках под окном больницы. Выпила тремя глотками коньяк до конца, погружаясь в медовое марево сказала:
— Всё это очень приятно, но увы, я умираю. И скоро жениться вам будет не на ком. А даже, если и поживу чуток, то невеста будет худой, блюющей и лысой от химиотерапии. Вы готовы? — Выпалила и глубоко вздохнула. Набрала воздуха, чтоб дальше кричать в его лицо злое, прогонять.
— Знаю. — Марк был спокоен, — Я ж не дурачок. Всё есть в почти свободном доступе. С цифрами мне проще, чем с людьми. Я говорил?
— То есть ты….— Лариса встала и зашипела змеино. От ярости уши закладывало.— Ты знал? Ты ковыряться в моих медкартах, диагнозах? Ты..! Может ещё в счетах банковских?
— Ты не поняла. Я сначала влюбился в фото в рекламе, а потом поинтересовался. — Марк тоже встал, — точнее потом был твой голос и суп. И только после..
— Вон! Пошёл вон! Ты не имеешь право! Уходи! — момент, как оказалась прижатой к ключице носом, как его руки сомкнулись замком на её спине, мозг не запомнил. Очнулась уже, сидя на Марка коленях, ревущая, вся в слезах, поцелуях:
— Пусти! Так не бывает! — шептала, и все ближе притягивала к себе, лезла бесстыдно под свитер, под собственные слезы рычала хищно, путалась. А потом голая вернулась на свой стул напротив:
— Мне к врачу через десять дней.— Это было страшно произнести в эти глаза – глазищи.
— Мы пойдем вместе. Всегда вместе. И -да, меня не пугает лысая невеста.
— Точно? — будто снова пятнадцать, новое, непонятное, душу щемит. — Лариса через стол , уперев ладони в столешницу,  обычная, не втягивая живот, коснулась ртом бровь Марка.
— А по- другому не бывает.
2025 Берлин

Подпись автора

Мария, Германия.
Репетитор по такту и его отсутствию.