"Хроника хроника или настенные записи Бомжа" ЧАСТЬ 1 ПРЕВЬЮ

Хроника хроника или настенные записи Бомжа ЧАСТЬ 2 "Ничтожество"

Хроника хроника или настенные записи Бомжа ЧАСТЬ 3 "СИНДРОМ БОМЖА"

Хроника хроника или настенные записи Бомжа ЧАСТЬ 4 "Весенний призыв"

ЧАСТЬ 5
   
     «ПОЛКОВНИК ФЕЛИКС НАЙ-ТУРС»
   
     ЛЕТО 1983 ГОДА
   
     Мы познакомились с Феликсом Гираевским в Московском военном госпитале. К моему удивлению Феликс Романович сразу проявил ко мне интерес. Он поразил меня своими утонченными манерами поведения, которые обычно не присущи главврачу военного госпиталя, при общении с солдатской челядью. Возможно, та любезность была обусловлена личной просьбой майора Добрыденя. Однако, если это и была просьба, то обязательство по ней в скором времени перелилось в наши с Феликсом приятельские отношения.
   
    Увидев Феликса впервые его внешность показалась мне знакомой. Более того у меня возникло волнительное чувство дежавю. Я настолько пристально рассматривал его внешний вид, что мне становилось неловко и время от времени приходилось нарочно отводить взгляд. Его отцовская, слегка картавая речь, внушала доверие и была мелодичной; а серые усы, постриженные в аккурат у уголков губ, пожалуй, были единственным проводником в эпоху Российского империализма, который во времена моей молодости несчастно отбывал заключение в учебниках истории.
   
     Внезапно, мой разум перестал осознавать действительность. Паззл из нескольких ассоциаций безупречно сложился в моей голове, и в тот же миг, я увидел перед собой Феликса в ипостаси полковника Най-Турса из «Белой гвардии» Булгакова. Его накрахмаленный халат превратился в прекрасно сидящую офицерскую шинель с белогвардейским шевроном и бархатными петлицами на лацканах, а медицинский колпак в суконную фуражку с блестящей кокардой. На мгновение я почувствовал себя Николкой Турбиным, находящимся под патронажем самого Най-Турса. Конечно, это было не видение, а скорей отчетливое отождествление на подсознательном уровне. Но даже эта выдуманная фантазия вызывала немыслимое чувство восторга и гордости во мне.
   
     Феликс никогда не читал Булгакова, поэтому он долго не мог понять, что в его, казалось бы, заурядной личности вызывает хитрую ухмылку на моем лице. Но и я не осмеливался пересказать суть Булгаковской прозы своим топорным русским языком, не способным грамотно превращать мысли в предложения. Помимо основной работы главврачом Феликс работал, на пол ставки, старшим научным сотрудником, и так совпало, что его рабочая смена в НИИ выпала на день моей выписки – понедельник. Поэтому поблагодарить его и попрощаться с ним я пришел в июльскую пятницу. Феликс сидел в кожаном кресле, его багряное лицо было покрыто мелкими капельками пота. А легкая тюль прикрывавшая распахнутое настежь окно даже не дрожала в полуденном зное. У меня в руках была книга в кроваво-красном переплете, на обложке которой ярко-белыми буквами было выбито «М. А. Булгаков БЕЛАЯ ГВАРДИЯ».
   
     - Феликс Романович, я вам тут принес кое-что. Вот. Это книга, которую вам необходимо прочитать. Мне кажется, в ней вы найдете что-то новое для себя. – сказал я робким голосом.
   
     Он посмотрел на меня косым взглядом исподлобья и сказал пренебрежительным тоном:
   
     - Снова беллетристика?
   
     - Булгаков «Белая гвардия». – ответил я.
     
     - Ну, я, о чем и говорю. Проходи, присаживайся, только дверь не закрывай.
   
     - Вы разве не любите читать?
   
     - Видишь ли, друг мой, - сказал Феликс, встав с кресла и начав нежно разминать сигарету между пальцами, - с возрастом я осознал любопытный факт, что каждое действие должно нести в себе знание. А любое знание как известно должно быть легко доказуемо экспериментальным путем. Так вот беллетристика это всего на всего наборы черных символов (иногда даже мастерские наборы) ограничивающиеся субъективной точкой зрения писателя. Вот, скажем, ошпарил я колени куриным бульоном, и написал об этом роман-эпопею, но это не означает, что, прочитав роман ты ошпаришь колени вслед за мной, правда?! А коль скоро домыслы и личные убеждения писателя не могут претендовать на истину, то и знакомство с его литературой становится бессмысленным времяпровождением. К тому же эта лирическая словесность нагнетает тоску. Я ответил на твой вопрос? — спросил меня Феликс с наигранной и немного надменной улыбкой.
   
     - Да, вполне. Но неужели из бесчисленного множества литературных произведений вы не можете выделить ни одну достойную вашего внимания книгу?
   
     - Ну конечно могу. Есть у меня одна потрясающая книга из современников, я бы даже сказал настольная книга. Она гениальна по своим чудотворным свойствам.
   
     - Страшно подумать, что это может быть за книга.
   
     - «Лолита» Набокова
   
    - Вы шутите, Феликс Романович?
   
    - Отнюдь. Да, я в какой-то мере преступник. Ну уж высок был соблазн иметь в квартире то, что, вероятно, не будет издано в СССР в ближайшие двадцать лет.
   
     - С ума сойти. Это… Это потрясающе. А настольная, потому что вы ее перечитываете постоянно?
   
     - О, нет. Не перечитываю. Она лежит у меня под периной уже несколько лет и за эти годы закладка с трудом добралась до десятой страницы. И, я уверяю тебя, это серьезный показатель. Ведь что, как не это доказывает, что книга — это замечательное средство от бессонницы?! – Феликс снова улыбнулся своей победоносной улыбкой и наконец вставил в рот тщательно размятую сигарету.
     
     Приближение выходных, вероятно, благоприятно влияло на настроение Феликса, он много шутил, используя непонятную для меня научную терминологию, говорил, что призирает Толстого и Тургенева за их развернутые литературные баталии, вместо которых можно было совместным трудом поработать над открытием пенициллина. Словом, он заговорился и, очевидно, напрочь забыл о моей выписке. А когда я напомнил ему он загадочно задумался и несколько переменился в настроении. После этого мы поговорили на отвлеченные темы, я несколько раз поблагодарил его за помощь и приятную дружескую компанию. Прощаясь, мы крепко обнялись в надежде что встретимся вновь, а красная книга так и осталась лежать на его столе.
   
     Легкие скребки ногтей по лопатке разбудили меня в раннее утро понедельника. Мне было приятно ощутить теплую женскую руку, и вставать с постели совсем не хотелось. Затем скребки стали усиливаться начав, словно наждачной бумагой, монотонно натирать кожу. Нехотя и весьма недовольно повернувшись, я увидел Риту – медсестру. Рита выглядела устало после ночной смены, но ее взгляд был снисходителен. Она сказала, что Феликс срочно ждет меня у себя.
     
    Феликс сидел в своем кресле, вульгарно съехав вниз и свесив руки с подлокотников. Его таинственный взгляд был направлен словно сквозь меня. Мне стало не по себе.
   
    - Феликс Романович, – сказал я испуганно, – что-то случилось?
     
    - Случилось, - ответил он, совершенно не выдавая никаких эмоций.
   
    - Я могу вам помочь?
   
     - Попгобуйте! Только попгобуйте! – в его голосе звучала привычная для него картавость, и я не сразу понял, о чем он говорит.
   
     - Что попробовать? - спросил я.
   
     - Ну, вот побгобуйте, гади любопытства.
   
     - Что я должен сделать, Феликс Романович, объясните?
   
     - Звякни, гвупый стагик, я тебе из кольта звякну в голову, ты ноги пготянешь!
   
    На его лице растянулась широкая улыбка, он смотрел на меня, его губы тряслись, а напряженные скулы испытывали мышечный спазм; видно было, как он едва сдерживает смех. Наконец я понял, что Феликс дословно цитирует полковника Най-Турса, причем в своей обычной разговорной манере, ежедневно ассоциировавшийся у меня с забавной речью Ная, и аллюзию которой я спросонья не смог уловить. Я громко рассмеялся, словно давая разрешение на смех для Феликса, и он засмеялся тоже.

Отредактировано Станислав Исмулин (2018-06-23 11:54:22)