"Хроника хроника или настенные записи Бомжа" ЧАСТЬ 1 ПРЕВЬЮ

Хроника хроника или настенные записи Бомжа ЧАСТЬ 2 "Ничтожество"

Хроника хроника или настенные записи Бомжа ЧАСТЬ 4 "Весенний призыв"

Хроника хроника или настенные записи Бомжа ЧАСТЬ 5"ПОЛКОВНИК НАЙ-ТУРС"

ЧАСТЬ 3 «СИНДРОМ БОМЖА»
   
    31 ДЕКАБРЯ 1976
   
   
   
     Безумный случай, произошедший с Колей Свиридовым, был в 1976 году. А вспомнил я это только сейчас, из-за навеянных на мой пыльный разум, сантиментов, ввиду описания тех не простых событий; а также из-за еще одного любопытного фрагмента, случайным образом возникшего в моей памяти.
   
     Наша хрущевка располагалась в Москве на Рязанском проспекте. Тогда я еще имел полное право гордо называть себя москвичом. Свой дом, я не любил по двум причинам. Во первых моя квартира находилась на пятом этаже и это доставляло мне массу неприятностей, поскольку во время оттепели крыша давала течь, а шлейф ярости выпускаемый мамой, непременно затрагивал мое до крайности беззаботное эго; собирая под одну гребенку все проблемы, включая те, которые обычно детей не касаются. Громкие крики в сторону коммунальщиков плавно перерастали в проверку домашнего задания, и тщательное исследование моего дневника на предмет наличия неудовлетворительных отметок. Мне и тогда было понятно, что все это являлось лишь показательным наказанием, в котором я играл роль проводника маминого гнева. Но обиды на маму таить было глупо хотя бы потому, что нередко я сам бывал основанием для этого гнева. С ленью я был не в ладах: столько раз непринужденно покоряясь ей, отдавая целиком и полностью себя в ее власть, я совершенно не получал от нее взаимности. Что весьма беспокоило родственников и ближайшее мамино окружение.
   
     Вторая причина была загадкой, сродни мистике, поскольку таила в себе неизвестность. Ниша, предназначавшаяся для колясок слева от лестницы, на первом этаже, была, как мне казалось, бесконечно глубокой и чрезвычайно мрачной. И даже летом, в тридцатиградусную жару, там стоял легкий холодок, что еще больше наталкивало на размышления о присутствие в темноте нечто опасного. Каждый раз, спускаясь, я старался промчаться мимо этого места, громко топая ногами, как бы обозначая свое присутствие.
   
     В тот день я торопился на, покрытое гладким льдом, озеро, где меня уже битый час ждали ребята. Спускаясь галопом по лестнице, я на ходу влезал в пальто, натягивал шапку и обкручивал вокруг шей мохеровый шарф. Добежав до лестничной площадки первого этажа, я споткнулся, задев носком ботинка край ступени, однако смог устоять на ногах, и лишь варежка выпала из руки, точно в мрачную злосчастную нишу. Другого выхода, кроме как лезть внутрь у меня не оставалось. Глаза были ослеплены ярким дневным светом, пронизывающим окна подъезда с пятого по второй этаж, и оттого темнота казалась еще мрачней. В глазах пульсировали разноцветные зайчики, и я вслепую, наощупь стал водить рукой по холодному бетону, как вдруг из темноты послышалась хриплая, невнятная речь. Я ничего не разобрал, и лишь отталкиваясь ногами от пола, попятился назад. Человек в темноте откашлялся и снова повторил:
   
     - Я тебя помню. – голос прозвучал протяжно и несколько надменно. Я шевелил губами, но от страха не мог сказать ни слова.
   
     - Не бойся, я тебя не трону. Вы, дети, вообще зря всего боитесь. Разве можно одновременно являться олицетворением зла и испытывать страх, а?
   
     - Вы кто? – с трудом и ужасом выговорил я.
   
     - Я ничтожество, бомжара с замерзшими соплями, вонючка, помойка, как вы там меня еще любите называть, а?
   
     - Простите, но я…
   
     - Не имей привычки ни за что оправдываться. Я видел твои глаза, а они, как известно, несут в себе больше истины, чем слова. Твое окружение – единица не постоянная, ее нужно непрерывно подкармливать, а иначе ее кормом будешь ты. И лучший способ насытить толпу – это устроить показательную казнь самого низшего звена в пищевой цепи, верно? - в его голосе была учительская строгость, которая не несла в себе злобы, а лишь заставляла внимательно слушать.
   
     - Я очень сожалею... - сказал я.
   
     - Это правда, а правда не может ни радовать.
   
     - А почему вы здесь?
   
     - В этом подъезде две входные двери, мало сквозняка, ну и теплей, соответственно. Я здесь часто бываю, наблюдаю за тобой, как ты спускаешься и поднимаешься, даже боюсь пошевелиться, чтобы внимания не привлекать. Летаешь ты конечно смело. Но с такими опасными полетами можно и шею свернуть в два счета.
   
     - Я на первом этаже никогда не задерживаюсь больше нескольких секунд, тут темно и жутковато. А теперь глаза привыкли, и, по моему, здесь не так уж и страшно, да и ниша вовсе не глубокая – ответил я, почувствовав себя в какой-то шаткой, но безопасности и, наконец, полностью восстановив речевые способности.
   
     - Глаза нужно открывать всегда и смотреть на все внимательно с разных сторон. Быть может, тогда и ошибок будешь меньше совершать. Ведь всех ошибок не избежишь, верно?
   
     - Я об этом не думал. Но сейчас, открыв глаза и увидев вас даже с одной стороны, можно подумать, что вы очень плохо выглядите. Вы голодны? У меня дома осталась кое-какая еда после обеда, я принесу. - я начал быстро подниматься с корточек.
   
     - Не стоит, все в порядке. Лучше поговорим. Еще немного осталось и все закончится. Я надеюсь, что доживаю последний день в своей жизни. И чувствую, что сегодня умру. Как ты считаешь, юноша, предчувствия не обманывают, а?
   
     -Мне кажется, сейчас везде обманывают. Я все же уверен, что это не последний ваш день.
   
     - Ну, уж нет, еще один мучительный день это слишком. Да и год високосный, пожалуй, он меня здесь не оставит.
   
     - А вы разве тяжело больны?
     
     - В какой-то степени. Пожалуй, это одна из немногих болезней, создаваемая человеческим безразличием, и абсолютным отрицанием симптомов, как таковых. Ведь всем известно, что в СССР бомжей не может быть, по определению, верно? Но официальная статистика там, а мы здесь. Здесь, в подвалах, мы рожаем детей, не выходя из пьяного угара; здесь мы беспощадно перевариваем все, что попадает нам в рот, в том числе и палочку КОХА; здесь мы существуем в тотальной антисанитарии; и только здесь мы еще живые, хотя и обреченные.
   
     Я смотрел на бомжа и молчал. Казалось это был единственный, а может и прощальный посыл, вылетавший из его груди, в надежде в последний раз зацепиться за душу живого человека. Слова были наполнены отчаянием и горечью. Он резко провел наружной частью кисти руки, от носа к виску и сказал:
   
     - Вот твоя варежка, возьми ее и иди, тебе, наверное, уже пора.
    Взяв варежку, я направился к двери. Но тут же в спину мне прилетела фраза, являющаяся в сущности вопросом, который хоть раз в жизни возникал у каждого человека:
   
     - Что, задаешься вопросом, как становятся такими, как я, не понимая, что доводит до этого? Считаешь, что с тобой это не произойдет, а? Один совет, юноша, никогда не думай, что это может случиться со всеми, но только не с тобой. Прощай, и постарайся не подхватить мою болезнь.

Отредактировано Станислав Исмулин (2018-06-23 10:45:11)