-Нож! Где мой нож? Принесите мой нож!- кричал отец, вжимаясь в мокрую от пота простынь, мотая головой по подушке, выкатив глаза на уже мертвом, заострившемся лице.
- Папа?- я замер в дверях, не смея поверить в счастье и одновременно стыдясь этого чувства. Было душно. Все окна закрыты, кровать глубокая как гроб.
Я хорошо знал этот нож. Я мог бы его нарисовать по памяти- верный его спутник, с бороздой для крови, в длину ладони, с костяной ручкой, в кожаном чехле.
- Где мой нож? Их здесь так много! Без него я не справлюсь! Нооож!
- Да, папа!- Я знал о ком он. Все эти овцы, которым он взрезал шею, олени-недобитки со стекленеющим взглядом под его рукой, собака Лола, не родившая двое суток сама,с рыжим ухом, большим брюхом, плачущая, спрятавшая нос в его ладони, мама..я…-я встал на цыпочки, когда он отвернулся, и мне не стало видно его лицо.
-Нож..- он сипел, стягивая когтистой рукой одеяло.
- Конечно, папа!- я улыбнулся.
Мама обошла меня справа и поставила свежие розы в вазу у кровати. Она тоже улыбалась.
-Пойдем, милый! Дай отцу отдохнуть! Мне нужна твоя помощь.
И я пошел с ней в сад. Там где она срезала розы на клумбе лежал Нож, тот самый. Мама встала на колени, как в церкви перед ним. Чистыми руками , длинными пальцами она вырыла ямку, положила в нее Нож:
- Больше ты ему не поможешь- сказала она.
- Больше ты ему не поможешь- сказал я, засыпая ямку.
Мы соединили свои черные от земли руки, и пошли в дом пить какао. И больше никогда в своей жизни не вспоминали про отца и его нож.
Мне кажется, что свой последний вздох он испустил, когда я дул на пенку в большой глиняной кружке.
Слуги гуськом носились по лестнице, а мама собирала нехитрые наши пожитки в торбу.
Я еле успел допить какао, как она вытянула меня за рукав на улицу.
- Знакомься, это- Лошадка!- в телегу была запряжена молодая серая кобылка с белыми « чулками»- мама держала в руках вожжи, сидя спереди. Я растерялся:
- Но, госпожа можно ли вам править?
Мама засмеялась:
- Мне теперь все можно. А вот вам, молодой человек стоит подумать где вы хотите ехать- со мной здесь или сзади в телеге?
Конечно же я сел рядом.
- Подождите! Подождите!
Я обернулся на крик. Это была кухарка. Она протянула мне корзину, укутанную в полотенце:
- Там булочки для юного лорда.
- Спасибо!- ответила мама,- жалование вам всем выплачено будет за весь год. У вас будет время, чтоб найти себе новое место. Передайте это всем.
- Так вы не вернетесь?- кухарка сжала руками передник. Мама легонько шлепнула кобылку вожжами, ничего не ответив.
Я уснул сразу, не успели мы толком отъехать. Проснулся от металлического грохота засова.
- Это постоялый двор, милый. Мы здесь переночуем, а завтра к вечеру будем на месте- сказала мама. И только тогда я спросил:
- А куда мы едем?
- Мы едем к одному очень хорошему человеку. Я не видела ее много лет, но уверена, что она будет рада нас видеть.

Постоялый двор встретил нас свечной копотью, смрадом потных тел и улюлюканьем.
- Я забыла как это- сказала мне мама.
- Что?
- Быть женщиной в подобных заведениях.
Пухлолиций корчмарь выдал ей ключ, светя масляными глазками. Я спрятался за мамой, и он пока не видел меня, все что- то говорил ей, утирая слюну пальцами с уголков губ.
Она обернулась ко мне и помахала ключом:
-Пошли!
- Пошли!- отозвался я.
Корчмарь, увидев меня, перевесился через стойку:
- Да это же маленький лорд!- закричал он.
Мама кивнула и заторопилась к лестнице, ведущей в комнаты над харчевней.
- А где же старый лорд?- голос пухлолицего перекрыл шум зала.
- Умер- ответила мама и поманила меня за собой.

Я проснулся утром один. Не помнил, как рухнул на деревянную кровать, нн разделся. Ворот у кожаной куртки был развязан. Я понял, что мама развязала мне его, чтоб спалось лучше. Всунув ноги в сапожки, я выглянул в крохотное окошко: лето било в глаза солнцем в зелени деревьев. Спустился вниз. За стойкой стояла женщина с рыхлым лицом и поджатыми губами. Прямо перед ней по эту сторону стойки молодой мужчина в плаще по самые каблуки с капюшоном.
- То есть как свели со двора?- говорил мужчина знакомым голосом.
- Так и свели. Ворье! – ровно бубнила трактирщица.
- Но там были все мои вещи…
- Мне очень жаль.
Я прошел мимо них на улицу, влекомый  желанием сходить по малой нужде. Истоптанный двор прямо передо мной венчали большие, деревянные ворота. Справа все еще внутри забора была полуразвалившаяся пустая конюшня в обрамлении крапивы в мой рост. Я пошел налево, за дом и уткнулся в новый забор, не доходящий до земли. За ним переступали с ноги на ногу белые чулочки.
Не придав этому значения, я пролился на грязно- белую стену корчмы, и пошел обратно.
Не удержав тяжелую дверь, я вдарил ею со всего маха. Мужчина у стойки резко повернулся, и под капюшоном я увидел мамины глаза:
- Мама?
Трактирщица скудно хихикнула.
- У нас украли лошадь с телегой, сынок. Увели со двора воры.
- Как это? Я только что видел нашу Лошадку. Может быть госпожа ошиблась? – Мне почему- то сразу пришел в голову нужный тон. Я давал возможность этой рыхлой выйти из игры достойно.
- Тебе показалось, малыш!- равнодушно сказала она.
- Малыш? Я ваш новый лорд. И то, что я путешествую инкогнито, не дает вам право..-  слова, вызубренные на уроках дома хлынули без удержу, перекатываясь в пустом зале. Мне показалось, что мама смотрит на меня с восхищением.
- Пффф…Идите уже отсюда, пока муж не проснулся. Он не будет таким добрым как я. Тем более рано утром.

- Мама!, я заплакал, когда за нами закрылись ворота, -Мам! Почему так? Они же украли Лошадку. Они же нас обманули! Я же лорд, мама!
Она  шла по тракту в черном плаще, и мне были видны капли пота, свисающие с ее носа.
- Тебе лучше забыть, что ты лорд- наконец отозвалась она, - Слишком многим нужно это звание. Я не смогу тебя уберечь. Тебе нужно вырасти, и тогда самому сделать этот выбор. Моя задача-чтоб ты вырос.
Мы шли и шли по пыльной дороге. Ни дилижансы, ни телеги не брали нас, даже не останавливались. Солнце палило. Опустившийся прохладой вечер, стал нам спасением. Мама откинула в сумерках капюшон, и я увидел короткие завитки ее волос в закатном мареве, ее уставшее лицо, ее взгляд, торопившийся куда-то за горизонт.
- Все. Я больше не могу,- она наклонилась вперед, оперев руки в колени,- Если я все хорошо помню, то направо есть родник и полянка, где мы сможем заночевать.
Сразу же после ее слов я понял как хочу пить. Горло стало сухой подошвой с шипами, губы слиплись коркой.
- Куда господа собрались? – повозку, остановившуюся рядом с нами сложно было как- то назвать достойно. Четыре колеса, по периметру необработанных досок, впряженных в толи худосочную лошадь, толи в осла переростка.
- Вперед мы собрались. Денег нет!- сказал я, не отрывая взгляда от согнутой матери.
- Так садитесь! Я подвезу!
Мама дышала часто. Сплевывала слюну, вдыхала шумно воздух.
Я  растерялся. Подошел к ней, приобнял за плечи:
- Пойдем! Нас подвезут!
- Нет- затрясла она головой.
- Дайте руку, госпожа Юна. Ваша матушка меня послала. Давайте руку. Так- здесь осторожно, не споткнитесь! Мальчик, помоги!
Только уложив мать в телегу, я рассмотрел возницу. Самый обычный, курносый лет сорока, ничего удивительного. Он протянул мне флягу:
- Глотни! В горле небось пересохло?
Я сухим ртом всосался в раскрытый зев фляги.
Вы когда- ни будь пили лунный свет или млечный путь? Мне показалось, что вода из фляги была такая. Я пил и пил, и видел как повозка становится каретой, возница одевается в черный костюм с ослепительно-белой сорочкой, и моя мама лежит на перине, а не на соломе.
Я вновь уснул. Такова моя особенность: когда жизнь вокруг мне преподносит, то что я не могу усвоить сразу, я засыпаю.
В очередной раз проснувшись, я смотрел притворяясь спящим на луну, на оленей, которые подходили без страха к повозке, и возница кидал им светящиеся семена из карманов будто обыкновенное просо. А они стояли доверчиво, он деланно сердился: « Уйдите! Дайте проехать!»
Одна олениха подошла и меня обнюхала влажным носом щекотно. Я не смог себя сдержать и засмеялся. Она фыркнула и затрясла головой, а возница сказал:
- Еще немного и мы, мальчик будем дома. Тебе многое покажется странным. Мой тебе совет- держись Юны, то есть мамы, и не думай, что все к кому олени выходят- это хорошие люди .
Мы ехали. Я оглядывался на маму, не понимая, что в ней что- то изменилось. Выезжая из леса, я понял: ее коротко стриженные кудряшки выросли и укрыли ее темным пламенем.

Приглашение на коронацию пришло неожиданно, срок для того, чтоб собраться был- сутки. Именно поэтому отец не смог проследить как оденется мама.
Прекрасная как заря она спускалась по лестнице, распустив волосы по плечам драгоценностью.
Отец подал ей руку, проводил в экипаж. Его скулы окаменели, стали острыми, он сжал ладонь мамы так, что она тихо охнула и побледнела.
Я дождался их возвращения, сидя на подоконнике. Застучали копыта у подъезда. Я спрятался за занавеску и затушил свечу. Громко грохнула входная дверь и застучали каблучки по каменным плитам холла. Их стук затих, что означало начало ковра на лестнице.
Ледяной голос отца послышался так явно, будто он стоял у меня за спиной. Я спрыгнул с подоконника и выскочил в коридор.
Мама была на полу. А он, не повышая тона выговаривал ей, накручивая волосы на кулак и резал их ножом:
- Только шлюхи выставляют себя на показ! Ты замужняя дама или шлюха?- спокойно, чересчур спокойно говорил он, резал, и локоны все падали в мамином молчании. Она посмотрела мне в глаза, и беззвучно одними губами сказала: «Уходи!»
Я повиновался, закрыл дверь своей комнаты мягко, чтоб не щёлкнул замок и лег в постель. Луна равнодушно смотрела на меня из окна. Я смотрел на луну, но видел не ее, а две руки с длинными пальцами. Одна оттягивает тугой локон, другая режет под самый корень. Локон свивается в ней спиралью, падает на пол. Рука берет следующий.

- Приехали! – возница сложил руки на животе, всем своим видом рисуя довольство.
Передо мной лежало болото, дышащее и чавкающее с двумя чахлыми деревцами и отвратительно- яркой ряской.
- Что? Это? Мама!- закричал я.
- Да ты подожди! Вот сейчас! Ну, видишь???
Болото исчезало, как акварель под душем. Я, вцепившись в мамин туфель, в ее пятку, в начало щиколотки, смотрел как тают  трясины, как наливается золотом накатанная дорога к большому, основательному дому с террасой, увитой клематисами.
Карета тронулась. Въезжая в этот заболотный мир, я давил в себе восторг от сбывшейся сказки, я приказывал себе не верить и не влюбляться в это синее небо, радушный дом, доброго возницу, клематисы и длинные волосы мамы.
Но карета медленно плыла. И с каждым оборотом ее колес я подъезжал все ближе. И было мне страшно и счастливо одновременно.

Карета остановилась напротив больших белых дверей в дом. Я встал на ступеньку кареты, ожидая приветствия, заранее улыбаясь с чувством, приложив руку к груди, чтоб показать свои добрые намерения.
Двери открылись. Но вместо такой же ответной улыбки по двум ступенькам, ведущих от нее к дороже, скатилась к карете разномастная собачья банда.  Серые, черные, полосатые, большие и совсем коротколапые они облили карету своим шерстяным сборищем.
Я посмотрел на место извозчика- пусто, на маму-все спит, волосы стали еще длиннее.
- Эй! Собачки!- я спустился из кареты вниз, потянул руку. Завиляли хвосты, лай стих, но одна из коротколапых взъерошила шерсть на холке и растянула пасть, рыча:
-Ррррррр
- Эй! Я не вкусный!- я продолжил свою попытку погладить собаку, - Я люблю собак. И у меня была собака. Ее звали Лола…Мы можем подружиться!
Мне не было уж так очень страшно. Вся абсурдность ситуации заставляла меня придумывать, что я сплю как всегда, и это сон.
- Ох ты ж.. – раздалось басом, собаки исчезли.
К карете шла красивая и большая как солнце женщина.
- Мама?- мама открыла дверцу кареты и спустила ноги.
- Мама? – я готов был упасть в обморок. Обмороки как и сон были моей особенностью. Когда я был совсем маленьким, я приходил в себя, лежа головой на коленях мамы. Она дула мне в лицо и шептала: « Ты такой чувствительный, милый! Такой ранимый!» Отец решил со временем, что это моя придурь, и я открывал глаза на том же самом месте, где упал, мокрым. Он обливал меня водой, невзирая на место происшествия и время года. Так я один раз очнулся в снегу, потом долго болел и лекарь предлагал мне отрезать два пальца на левой руке. Я их отморозил. Дело было на охоте, но о самой охоте я никогда не смогу рассказать. Я стараюсь о ней не помнить.

- Познакомься с бабушкой, милый!- сказала мне мама. Женщина-солнце была огромной, загорелой до черноты и бритой на лысо. Одета она была в длинное оранжевое платье с короткими рукавами, руки из которых бугрились мышцами. На короткой шее висели разноцветные бусы. Они ложились пестрыми всполохами на необъятную грудь и плавно перетекали на живот.

- А с волосами ты переборщила!- сказала мама своей маме. И они засмеялись. Я не очень понял, чьи волосы она имеет в виду.
- Иди ко мне, Михкель!- позвала меня великанша.
- Его зовут Микаэль!- мама нахмурилась, но я видел, что она спорит в шутку.
- Ха! Был бы дед жив, так вовсе был бы Михаилом. – парировала бабушка и протянула ко мне руки- Иди сюда, мальчик!
И я потянулся к ней. Столько в ней было лета, зноя, добра. Она взяла меня на руки, а ведь я уже был выше маминого плеча, и приладила мою голову к своей груди.
- Вот так! Вот так хорошо! Наконец ты дома, Михкель! Ее голос шел откуда-то из глубины. Мне показалось, что из самого сердца.

Она отнесла меня на руках в дом. Мне было так спокойно и уютно в ее огромных руках, что я даже не сразу вспомнил о маме.
- Тебе многое покажется странным,- повторила бабушка слова возницы,- Но ты быстро привыкнешь. Ну или нет.
- Ничего себе вы быстрые!- мама окликнула нас и великанша бережно поставила меня на ноги перед дверьми дома.
- Побыстрее тебя будем! Проходите!
Двери распахнулись и я попал в сказочный мир собак, котов, разномастных птиц, енотов, ящериц и цветов. Дом снаружи выглядел большим, а изнутри он был громадным. Будто целый лес, где вместо пеньков кресла и столики, и скамейки, а вместо деревьев книжные полки, и шкафы- пещеры, и стопка не глаженного- муравьиный дом.
- Додо! – гаркнула бабушка, и ей ответил недовольный рев, чириканье и стрекот.
- Да помолчите вы! Додо глуховат- пояснила она нам.
Все замолчало в одну секунду. И тут я услышал шарканье тапочек. А еще через мгновение увидел маленького и худенького седого старичка в засаленном цилиндре и шерстяной кофте:
- Зачем так орать то?
Помните про обмороки? Я представил, как бабушка наотмашь  бьет его мускулистой рукой, как цилиндр отлетает с седой головы и как кровь расцветает алым на вязаной кофте. Ноги мои подогнулись, и…
- Не видишь, старый дурак? Мальчишка устал. Покажи ему его комнату! 
- Сами вы.. Довели мальца!- старичок шикнул на бабушку, и я раздумал падать в обморок.
- Пойдемте, Михкель! Я о вас наслышен. Рад знакомству!- он бережно взял меня под локоток и повел по коридору.
- И я рад с вами познакомиться!- ответил я, от смущения глядя не по сторонам, а только на пол. Пол цвел одуванчиками и кашкой.

По началу мне все казалось странным, как меня и предупреждали. А потом привык. Привык к собачьему лаю и младенческим крикам котов. Привык, что в какао может прилететь сверху, и его придется заново наливать и прикрывать рукой. Привык к Додо, который чувствовал себя главнее бабушки, хотя так и было в принципе, привык к шуткам и длинным маминым косам, бабушкиным бусам и синему, синему летнему небу.

Восемь лет пролетело бесконечным счастьем. Я загнал память об охоте внутрь себя так глубоко, что поверил в возможность жизни без боли. Я перестал сравнивать ту жизнь с этой. А, если и сравнивал, то теперь мне та жизнь казалась странной. Я перестал понимать, что знания вколачивались в меня силой. У меня был учитель. Он был одним из немногих, с кем мне разрешалось разговаривать: он, отец, мама. Меня заставляли учить числа. Только числа! На проводы Старого года я был обязан выучить стихотворение. Никто мне не объяснял, почему трава зеленая и как летают птицы.
Отец любил повторять, что только дурак задает вопросы. А бабушка говорила наоборот, что только дураки не спрашивают.
Не сразу, но я научился бежать со всех ног к ней, маме, Додо,  как только появлялся вопрос. И они всегда находили для меня время, отвечали, вели к водопадам книжных стеллажей, чертили, писали, объясняли.
Но мне исполнилось пятнадцать, потом шестнадцать, потом семнадцать, и я был готов продать весь это рай за нечто непонятное мне, но очень зовущее и желанное, то что не могли мне дать мама, бабушка и Додо.
Все чаще мне почему- то приходил во снах отец. Мне вручали торт и подарки, птицы пели нечто похожее на поздравление, собаки подпихивали морды, чтоб получить вкусненькое, а я кивал головой, старался шутить и сбегал в свою комнату. Там валился на кровать, укрывался с головой и заставлял себя уснуть, чтоб увидеть ту зимнюю охоту в честь моего дня рождения, отца , проводящего перчаткой по лицу, оставляющую кровавую полосу поперек лица над оскаленным ртом. Отец стоит в черной кожанной куртке с серебром легких доспехов, у его ног вепрь, на горле которого расползается щель до самого позвоночника. Я оседаю на снег, успев понять по папиному лицу, что он мною не доволен.
Или другой сон: завтрак, мы сидим на своих местах за длинным столом. Почему-то я начинаю рассказывать, что следил за отцом и видел, как он вчера ходил к белобрысой постирушке в дом. Я смеюсь и повторяю: к белобрысой постирушке. Откуда и когда появилось это определение в моей голове? Родители молчат, а я, воспринимая их молчание за разрешение продолжать, живописую, как прокрался за отцом под самые окна, как видел папу без штанов и белобрысую, повернутую к окну лицом. Смеясь, я хлопаю в ладоши, чтоб продемонстрировать этот смешной звук, что я слышал из-за окна.
Мама бросает вилку и встает. Я остаюсь с отцом. Он проводит салфеткой по лицу и бросает:
- Пойдем!
Мне становится страшно, но я иду за ним. Мы приходим в его кабинет. Я знаю это место. Числам меня учат здесь. Папа зовет слугу, дает ему приказание, я его не расслышал, и сажусь на стул. Проходит тянучая вечность. В кабинет заходит мама, и садится в кресло у стены.
- Теперь смотрите оба! – говорит отец,- Клади руку на стол и растопырь пальцы. Я слушаюсь, а он достает нож.
- У нас тут завелся врунишка!- говорит отец, играя ножом между своих пальцев.
- Нет!- кричит мама и тут же поправляется- Да! Он не так понял! Отпусти его!
- Врунишкам нужно преподать урок! – отец прижимает мою ладонь и начинает быстро строчить ножом между моими пальцами:
- Правду говорить просто. Если дернешься- значит соврал. Поехали! Ты следил за мной?
Я не могу оторвать взгляд от металла и этой бороздки на ноже, а он все пляшет, мерно стукая в стол между моими пальцами:
- Да!
- Ты смотрел в окно?
- Да!!
- Что ты видел?
Я не вижу больше отца. Я вижу только нож, я чувствую его ненависть ко мне. Что бы я не сказал- неважно. Нож хочет крови.
Мама где-то сзади тонко кричит:
- Нет!
-  Я видел тебя!- говорю я и подставляю руку под нож. Он вгрызается мне посередине в сплетение голубых вен, - Я видел тебя с белобрысой!- выдирая нож из стола проткнутой рукой, я смеюсь и хлопаю в ладоши, подражая тем звукам.

Я подслушал их разговор случайно, спустился на кухню попить водички. Мама сидела за кухонным столом напротив бабушки, такая маленькая на контрасте с ней, будто ненастоящая, выдуманная.
- Не удержишь, не сохранишь- говорила великанша.
- Знаю!- отвечала ей мама- Но пусть попозже! Пусть не сейчас! Он же еще совсем ребенок!
- Хочешь, чтоб как с тобой вышло? Я тебя так же от всего берегла. Чем кончилось? Если б не я, не сбежала бы ты с этим лордом. Не повторяй мои ошибки!
- Ох, мама! Как же я тебя сейчас понимаю!
Бабушка потерла рукой глаза, но я заметил в них слезы.
- Пока своих не родишь- не поймешь. Через неделю ему восемнадцать. В деревне как раз Старый год провожать будут. Поедем туда? Может присмотрит себе кого? Не вечно же мы его у своих юбок держать будем.
- Михкель, подслушивать нехорошо!- Додо застал меня врасплох у кухни.
- Да я.. Я водички.
Они улыбались понимающе втроем. И всю неделю ругались и снимали с меня мерки.
Утром в день моего рождения привычно спели птицы и засуетились собаки. Додо торжественно принес мне теплые штаны, высокие ботинки и черную кожаную куртку. Я оделся. Подошел к зеркалу. На меня смотрел отец своими каменными скулами, челкой, блеском голубых глаз.

- Кто там еще собой не налюбовался? Кто забыл о времени? Нам пора! Нам пора!- бабушкин бас вырвал меня из комнаты.
У дома изгибали шеи лошади, карета соперничала блеском и цветом с изумрудами.
Я сразу вспомнил возницу. Он приветливо помахал мне рукой и демонстративно надел варежки:
- У них там зима, Михкель!
Я кивнул ему и так же демонстративно застегнул верхнюю пуговицу на кожаной куртке:
- Брррр

Мама шла к карете за руку с маленькой, сухонькой старушкой. Если бы не бусы, я бы в жизни не узнал бабушку.
- А тебе говорили, ничему не удивляйся!- старушка больно щелкнула меня по носу.
- Все, поехали! – скомандывал возница и мы поехали.

Бл...! Я должна это написать:
КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ