В родной деревне Дели так и не стала своей. И не помогала её наивная красота, не спасали красные, плетеные из крашеной шерсти козы браслеты, льняные, тонкие рубашки и монисто из настоящих золотых монет. Все юноши почему-то сторонились её, словно ощущая, что принесет она им несчастья.
    Первый, кому она принесла беду, был её собственный отец, души не чаявший в хорошенькой дочурке. Как-то раз, когда Дели разревелась, упустив своего воздушного змея, запутавшегося в ветках росшей у дома смоковницы, отец полез доставать игрушку. Смоковница была старой, ее кора напоминала сморщенную кожу старухи. Да и могучие некогда ветви, не уступали по хрупкости старческим костям. Навсегда запомнила Дели их жалобный хруст, шелест листьев, напоминавший шипение кобры, когда сквозь них скользило тяжелое тело отца. Он прожил еще три дня, постоянно постанывая и не узнавая никого из домашних.
    Его похоронили в поле, завернув в старый, выцветший ковер. Над выжженой солнцем равниной кружили голодные коршуны, ожидая пира, и их желтые глаза казались Дели полными ненависти. Как и глаза ее родной матери Мириам. С того дня Дели ощутила себя изгоем.  Мать почти не говорила с ней, старшая сестра часто била. Казалось, весь мир проклял ее, ставшую причиной столь нелепого конца главы семьи…
    А на краю степи манили Золотые Холмы. Ходить к ним было запрещено. Все, кто шел в их сторону, никогда не возвращался назад.
    Золотыми они звались из-за соседства с шахтой, где раньше добывали золото. Но вечерами, валящееся за горизонт солнце, накидывало на них свою пурпурную парчу, словно богатый хан, украшающий груди любимой наложницы.
    Дели не знала, что влечет ее туда. То ли неизвестность, то ли суровая красота, то ли частое мерцание над холмами, наблюдаемое ею на заре и перед закатом.
    Однажды, когда у матери сбежала коза, Дели отправилась на ее поиски. День был иссушающе-жарким и ясным, и, забывшись, Дели сама не заметила, как подошла к самому подножию Золотых Холмов. Сначала на небе не было ни облачка, а потом тучи собрались у горизонта, с запада на восток, вуалью окутывая их.
    Так далеко от дома она еще не забиралась; блуждая среди обломков старой каменоломни, случайно наткнулась Дели на вход в шахту. Не знаю, какая сила дернула ее, но девушка решила забраться внутрь. Как родная мать, обняла ее сырость и тьма, ограждая незримыми руками от палящего солнца снаружи.
    Она пробиралась все глубже в чрево земли, было холодно и трудно дышать.
    Впереди, сквозь влажную тьму забрезжил странный свет. Странный, потому что не был похож ни на огонь, ни на свет солнца, ни на блеклое лунное молозиво. Он был теплым, но не грел, ярким, но не слепил. Он звал ее, манил, и она шла к нему.
    Свет вывел ее в полукруглый подземный зал; она наконец то смогла встать в полный рост и удивленно оглядывалась. Черный, как уголь, потолок пещеры был покрыт мириадами золотых блесток, а под ногами сияли россыпи алых, желтых и зеленых полупрозрачных камней; блики света танцевали на стенах, струили лучи и играли на мраморных статуях, и везде было огромное количество золота, падающего из опрокинутых сосудов, словно вросших в дно зала. А на огромном, каменном троне сидел хозяин этого места. Дели открыв рот, рассматривала его смуглую кожу, огромные, желтые глаза с вертикальными зрачками и чешуйчатый змеиный хвост, которым он обвивал подножие трона. Существо рассматривало Дели с отрешенностью во взоре.
    Мягкое шипение вырвало Дели из оцепенения, она в страхе попятилась и отшатнулась.
    Дели испуганно вжалась в стену, а длинная тень нависла над нею. У существа было красивое лицо юноши, длинные темные волосы, гладкая кожа на обнаженной груди.
    — Зачем ты тут? - прошелестело оно над ухом девушки.
    — Я пыталась найти козу…
    — Здесь? Если бы коза зашла сюда, то ты нашла бы ее кости. Почему ты так дрожишь?
    — Мне… Мне страшно… Ты… Ты убьешь меня?
    — Следовало бы… Ты вторглась в мои владения…
    — Не надо! Пожалуйста! Не надо! Не жри меня! Я никому ничего не скажу… Клянусь!
    Он качнулся к ней. Глаза его, древние и хищные, словно светились изнутри голодным светом.
    Огромный, тяжелый, и до странного теплый хвост обвился вокруг нее, словно желая раздавить. Дели зажмурилась, готовясь к смерти. Но ничего не последовало. Кольца скользили, окружая ее ноги, не давя, а скорее лаская.
    — Ты — мелкая искательница тайн, - раздалось мягкое шипение у самого уха. - Хочешь знать тайну этих холмов?
    — Даа…, - ее голос дрожал, но уже не от страха, а от ощущения приближающегося раскрытия великой тайны.
    Его хвост скользнул под ее широкую рубаху и оказался между ног девушки. Он ласкал вход в ее увлажнившееся лоно, поглаживал бархатистую кожу ее бедер.
    — Видишь ли, любопытное дитя, Мать-Земля совсем не мёртвая, как полагает ваш двуногий род. Она — прекрасная женщина с тысячей изливающих молоко жизни сосцов. Эти холмы — лишь некоторые из них. Она кормит нас, взращивает. Мы засыпаем под биение ее сердца… А иногда просыпаемся, дабы прийти в себя от ее чарующих ласк.
    Кончик змеиного хвоста проник внутрь Дели, отчего она начала стонать.
Он прикусил ее шею, и она застонала. Затем он сжал ее грудь — она закричала, а он взял в рот ее сосок. Хвост проникал в нее, и с очередной волной наслаждения она ощутила, как ее невинность ушла в прошлое. Но ей было все равно. Всё, что хотела сейчас Дели — так это чтобы змей никогда не отпускал ее. Дели уже не сдерживалась — она кричала, и в ее воплях, гулко отскакивающих от стен пещеры гремели раскаты первозданного наслаждения.
    Дикая волна восторга прошла по ее телу, задержавшись на мгновение в том самом месте, где в последний раз сжималась и разжималась тугая, чешуйчатая плоть, пробуждая в ней что-то доселе неведомое, но поднимавшее ее выше облаков. Выше всего того, что знала она в своей девичьей, скучной жизни.
    Когда их тела разомкнулись, он подвел её измученную первым в жизни, но древнейшим наслаждением к огромному зеркалу из полированной бронзы.
    Она долго всматривалась в глубину его, а всмотревшись — закричала. Крик ее был дик, истошен и порожден увиденным. Из зеркала на нее воззрилось странное существо с тысячей рук, глаз и гроздьями грудей, напоминавших розоволикие бутоны яблонь. Сквозь тонкую, пульсирующую кожу собственного живота, Дели видела зарождавшуюся в себе новую жизнь — многоголовую, гонящую тысячей сердец синюю кровь по миллионам переплетенных сосудов.
    — Кто это? - прошептала Дели.
    — Ты, - ответил змей. - Мать всего сущего.
    — Но… Я просто девушка… Я не верю…
    — Не обманывай себя, - ответил змей. – Ты — не твоя память. Ты — то, что её создает.
    — Я… Я не понимаю…
    — Даже Мать иногда хочет прожить, как обычная, смертная девушка. Но знаешь, что происходит потом? Её чутье приводит её туда, откуда начинался путь. К тайне Золотых Холмов. Где она видит своё истинное и понимает, что холмы — лишь часть её тела.
    — А другие?
    — Другие? Их не было и нет. За каждым из смертных стоит божество, желающее хоть на долю секунды прожить без знания о своем бессмертии.
    — И что мне делать дальше?
    — Что пожелаешь. Можешь пойти на второй круг.
    — Я… Я желаю…
    — Только не забывай, что Золотые Холмы есть в любой точке земли.
    Она кивнула. Потолок осыпался золотыми звездами и в кромешной тьме раскрылся тоннель меж мирами.
         ***
    В родном Глазго Джейн так и не стала своей…

Я приложила ладонь к панели звонка. Камера загорелась и нацелилась мне в лицо. Я заулыбалась как можно доброжелательнее, повторяя про себя, как мантру, слова профессора Сергеева: «Быть милой и скромной, слушать и не перебивать, ничему сильно не удивляться».
Дверь бесшумно отъехала вбок, растворившись в стене. Я сделала шаг вперед в небольшую, абсолютно пустую и белую прихожую, закрутила головой в поисках вешалки, одновременно снимая дождевик.
- Я рада вас приветствовать, - приятным женским голосом заговорило, откуда не возьмись появившееся в воздухе, металлическое яйцо с широкой линзой видеодатчика, полосой перечертившей его точно посередине, - меня зовут Мила. Я домашняя помощница фрау И́ло и готова проводить вас на встречу. Позвольте! - яйцо отрастило две руки и приняло мою куртку. Еще одно движение, и моя куртка растворилась где–то в матовой стене.
- Благодарю Вас! - кое-как собравшись, сказала я. Говорящие летающие яйца все еще были для меня в новинку, хотя за последние три года  я навидалась такого, что мне раньше и во сне не могло присниться.
Рожденная в семье Мастеров, я попала в Институт Прикладных Наук исключительно по баллам Общей школы. Думаю, что даже мои родители, несмотря на безусловную веру в мои способности, были шокированы. Пересечь планку «Мастер-Ученый» редко кому удавалось. И тут вдруг я - самая обычная девчонка из самой обычной семьи, из самого обычного района, пахнущего деревом, кожей и воском в пределах нормы, но все же…
Когда я поступила в Институт, мне пришлось пересмотреть не только свой гардероб, но и многие привычки, так как учились в нем дети Ученых. На худой конец – Артистов. Родители взяли дополнительные часы работы, чтобы оплатить мне форму. А на карманные деньги написали заявление в мэрию.
И, если учеба не была для меня чем–то новым и удивительным, то мои сокурсники с их умными домами, беспилотниками, чипами связи, вживленными в ладонь или за ухом, и живыми татуировками были для меня в новинку. Как и я для них, что имело свои плюсы. Только совсем уж ленивый не пригласил меня в гости, чтоб показать семье. Только совсем уж безнадежный не постарался записаться со мной в одну команду, будь то спорт или классная работа. Может быть, им за это добавляли баллы? Хотя, скорее, я просто была для них редкостью, любопытным явлением. Так что, учиться три года мне было интересно и комфортно. Кроме пары случаев, когда я чувствовала очень сильно мою разницу с их возможностями. Но эти случаи были так мелки и незначительны, что не могли вызвать моей реакции. И у меня была защита.
Профессор Сергеев с первого дня стал моим ангелом-хранителем. Высокий, нескладный, весь будто помятый, всегда в темных очках, он преподавал Прикладную географию. Его лекции, лишенные современной математически выверенной холодности, обожал весь курс. Он пользовался визуальной доской не для построения системы координат, а транслировал фильмы, дающие нам понятие об изменении этих координат, о причине этого изменения, о климате, о причинах появления Темных пятен, и в заключение лекции он давал задания, задавал вопросы, на которые мы должны были дать ответы. Главным правилом было - ответ, какой угодно, лишь бы не подсмотренный в Паутине. Даже, если ответ будет  неправильным. Он приходил первым и уходил последним. Он носился по рекреациям, резко выбрасывая вперед длинные ноги, чуть наклонившись  в пояснице как карикатурный паук о двух ногах, появляясь мгновенно, где случался спор или дискуссия. И его постоянное присутствие рядом со мной я начала чувствовать с первого дня, как вошла в его аудиторию. Любая проблема, будь то карточка на питание или билет на закрытые литературные чтения, решалась мгновенно без моего участия. Все откуда-то бралось, находилось и передавалось мне со словами: « Профессор Сергеев  велел кланяться». Он очень любил незатасканные, почти забытые выражения. При личных встречах он вел себя ровно, так же как и с другими, но мне все мерещился его взгляд сквозь темные очки, если бы меня спросили, что для меня важнее: то, что меня из тысяч школьников допустили в Институт, или это внимание профессора, я бы не смогла ответить.
Именно он и направил меня к фрау И́ло. Это интервью должно было стать моей экзаменационной работой. Мы встретились в пустой аудитории. - И́са, ты одной работой закроешь и географию, и экологию, и историю, – говорил он, уперев руки в трибуну.
- По экологии я уже написала. По географии нашла тему. Я думала… - мне хотелось сделать все по-своему. Мне хотелось ему показать, что я способна к самостоятельной работе, но он настаивал, и это было странным, выбивалось из его образа Учителя.
Он снял очки. Я впервые видела его глаза. Зрачки были желто-зелеными, веки красными, будто воспаленными. Очень усталые глаза, с собравшимися в их уголках слезами. Он потер переносицу:
- Кем ты хочешь стать после Института? - слезинка пролилась и прочертила полосу к подбородку. Он будто ее не замечая, смотрел на меня.
- Пока не решила, но история мне очень нравится и...
- Вот! - он прервал меня. - Вот поэтому ты поедешь к фрау Ило! История!!! Там такая история! Как раз для тебя история! И география с экологией! Ты их всех на обе лопатки!  – профессор был явно взволнован. Покатилась новая слеза, ее он смахнул ладонью. - Что ты знаешь о Тёмных пятнах?
- Тёмные пятна возникли после различных техногенных катастроф. Люди из поврежденных районов эвакуированы. В 2… году была произведена глобальная очистка этих зон и их восстановление - я помнила эту строку наизусть.
- Что вызвало эти катастрофы?
Я улыбнулась и посмотрела на него вопросительно: «Неужели он всерьез думает, что я забыла?»
- Общий сбой системы вследствие аномальной солнечной активности...
Он еще раз потер переносицу:
- Да-да. Так, наверное, все и было.
- Наверное? – я все еще улыбалась, хоть чувствовала нарастающее беспокойство. Этот разговор становился все более странным и все более тяжелым для профессора. Его лицо выражало сомнения и некий страх. Слезы текли все чаще.
Он отошел от кафедры резко, будто решившись на что-то и встал прямо напротив меня, надел очки, отгородившись. Мне стало легче.
- Съезди к фрау И́ло! Это моя личная просьба. Если решишь, что материал не подходит, то просто забудешь о нем, выкинешь из головы.
- Хорошо, – я кивнула. Он протянул мне старомодную визитку:
- Здесь адрес. Она будет тебя ждать завтра в полдень.
- Вы были уверены, что я не откажусь?- не удержалась я от шпильки.
- Ты главное будь скромной и милой, не перебивай, и ничему сильно не удивляйся! - он вернулся в образ профессора – нескладного добряка, привычно помогающего мне.
С этим напутствием я вышла из кабинета.
Летающая помощница Мила проводила меня в комнату, стены которой были заставлены книжными полками. Я и представить себе не могла, что кто-то может иметь столько настоящих бумажных книг дома в личном пользовании.
От их разглядывания меня оторвал мелодичный голосок Милы:
- Фрау И́ло ожидает вас на балконе.
Следуя зову, я прошла в узкую дверь и оказалась на полукруглом островке, в центре которого стоял стол, накрытый длинной скатертью и два стула, друг  против друга. На одном из стульев сидела дама, но я не обратила на нее внимания поначалу, замерев в изумлении от вида за панорамными окнами. Осенний лес взрывом золотисто-багряных красок плескался до самого горизонта, изогнутого двумя одинаковыми холмами под высоким голубым небом, которое бывает лишь в конце октября.
- И как тут не удивляться? - вырвалось у меня непроизвольно.
- Это чудесно, что вы это умеете! Присаживайтесь, попьем кофе с пирожными. Вы будете удивляться, а я вас удивлять! - засмеялась дама.
Я оторвалась от восхитительного зрелища за окном, села на предложенный стул. Мила налила мне чашечку кофе:
- Берите пирожные, они удивительно вкусные!
Теперь засмеялись мы обе. Скованность и смущение во мне исчезли, благодаря такому ласковому приему. Я поблагодарила, откусила кусочек и сделала глоток из чашки, исподтишка разглядывая хозяйку. Женщина в длинном свободном платье была стара. Стара той некрасивой старостью, когда в морщинах и пигментных пятнах уже невозможно отыскать прежние черты, глаза выцвели до полупрозрачности, волосы истончились, а в скрученной сухой фигуре растворилось летнее чудо женского тела. - Вы заметили, как наши «помощники» очеловечились, если можно так сказать? Мила у меня два года, и я вижу изменения. У нее появилось чувство юмора, она мастерски умеет спорить и даже иногда кокетничать – фрау И́ло погрозила пальцем металлическому яйцу, висящему в воздухе.
- Я вовсе не кокетничала! Замок действительно заклинило, – возразила Мила.
- Она продержала почтальона полчаса на лестнице, рассказывая небылицы о сломанном замке и женском одиночестве. Представьте лицо бедного парня, когда дверь открылась, и он увидел, с кем так мило общался. Бедняга! Ведь он почти влюбился!
- Влюбляться полезно, – парировала помощница.
- Возьмите еще пирожное! - предложила фрау И́ло и придвинула тарелку ко мне ближе.
- Спасибо большое, но я больше не хочу, – мне нечего было сказать о помощниках. Я видела такое не в  впервые, но была немного уязвлена. Флёр доброжелательности слетел. Мне ткнули в лицо моим социальным статусом. Случайно ли?
- Если вы заботитесь о фигуре, то...
- Нет, нет! Сахар...
- Сахар? – фрау по-вороньи расхохоталась, и в этом хохоте не было ничего общего с ее смехом накануне. - Чего вы боитесь? Программа исправит все ваши болезни. А если вам удастся перейти в Гильдию Ученых, то будет исправлять почти до бесконечности. Вы практически бессмертны, детка! Так почему бы не попользоваться своим телом сейчас, без оглядки на здоровье? Вы же даже в гробу будете лежать молодой и красивой. Или в гробах больше не хоронят? Это не экологично?!
Я замерла, не понимая что происходит. Милая дама в одно мгновение превратилась в страшную старуху, захлебывающуюся скрипучим хохотом. Ее трясло от разрывающих грудь «ха-ха-ха» до тех пор, пока она не начала задыхаться и на ее губах не появилась пена. Из круглого бока Милы показалась игла. Игла вошла старухе в шею, она откинулась на спинку стула, вздохнула и выпрямилась. Провела руками по волосам и обратилась ко мне будничным тоном:
- Хотите еще кофе?
Я сидела молча, борясь с желанием сбежать. Никогда до этого я не видела вживую старых людей, и тем более больных. Программа поддержки здоровья и омоложения искоренила все болезни, как я думала раньше. Так же, как Программа предотвращения преступлений – криминал, а Программа планирования семьи – перенаселение.
- Извините, - продолжила фрау И́ло, - я не хотела вас пугать. На меня иногда находит… Давайте, все-таки, продолжим наш разговор. Или даже, скорее, его начнем. Вам понравился вид за моим окном? Это имитация Золотых холмов – природного заповедника на месте города N-ска, погибшего полностью из-за  Большого Сбоя. Вам известно это понятие?
Я окончательно разозлилась. И эта  дама, и профессор задавали глупые вопросы, ответы на которые были известны любому школьнику, то ли меня проверяя, то ли считая дурочкой. Скорее второе - думала я.
- При всем моем уважении к Вам, у меня больше нет времени на светские беседы. Вы хотели мне что-то сказать? Говорите. Если я не пойму, то спрошу.
- А ведь он был прав, вы девушка с характером, – старуха улыбнулась с довольным видом и тут же стала серьезной. - Вы будете записывать?
Я демонстративно тронула тонкую полоску чипа за ухом, надеясь, что старуха не углядит насколько старая эта модель.
Фрау И́ло так же демонстративно покрутила изящный браслет на запястье, заигравший алмазным разноцветьем. Взмах сухой ладонью – и осенний лес сменился изображением мегаполиса. С правой стороны экрана побежали буквы и цифры. Старуха заговорила сухо.
- Город N-ск был построен для обеспечения производства двух заводов-гигантов. Все данные о народонаселении есть в свободном доступе. Не буду вас утомлять деталями. Про заводы тоже почитаете, если заинтересуетесь темой. Перейдем сразу к делу. Вот так выглядел N-ск, когда я прилетела туда с группой студентов на практику в роли наставника.
Новый взмах рукой с браслетом – и я увидела серую пустыню с реющим в воздухе белым пеплом. Женщина в защитной маске манит оператора за собой, пританцовывая. Камера пляшет, снимает неровно в такт танцу.
Я понимаю, что оператору плевать на пейзажи и ландшафты. Он весь поглощен этой женщиной.
- Майки! Включи фонарь, я покажу тебе кое-что! - зовет его она. Вспыхивает яркий конус света, и висящий в воздухе пепел становится виднее, превращается в белые штрихи, кружится.
- Неплохо. Иди ко мне! - он протягивает руку. Но женщина в маске уворачивается, и говорит сквозь смех:
- Нет! Вниз! Свети мне на ноги! –
она бьет ботинком, серый песок поднимается крупинками. Бьет еще раз, и под песком обнажаются яркие, круглые камушки. Еще один удар, и они, освобожденные от пыльной взвеси,  загораются внутренним светом: красные, синие, молочно–белые, черные, как благородный гагат, зеленые как изумруды, рубиновые, ослепительные.
- Это? - камера больше не дрожит.
- Это стекло! Расплавленное стекло и металл, пластик и камень! – женский голос взвинчен восторгом.
- Это машины, окна, дорожная мостовая, детские игрушки, эскимо шариками в железных вазочках, – голос мужчины звучит буднично. - Чьи-то кости, волосы и ночные рубашки. Взрыв же произошел ночью?
Кадр замирает. Я машинально беру чашку:
- Я читала много, и в принципе представляла, но... - в голове сама собой рисуется картинка: желтые окна кухонь, постели, чей-то храп, детский плач.
- У вас есть вопросы? – прерывает меня фрау И́ло.
- Нет.
- Тогда, едем дальше.
Камера вновь оживает. Теперь ведется общая съемка. Я вижу группу в одинаковых комбинезонах со спины. Все они стоят, глядя перед собой, наклонив головы.
- В результате мощнейших взрывов бесконтрольные химические новообразования образовали, извините за тафталогию, целое озеро смертельно опасное для любой жизни. Студенты факультета биологии подходят к своему наставнику для разъяснений. Моих студентов для оценки нанесения вреда экологии я жду после ужина на беседу. И не вздумайте трогать эту гадость! Не спасет даже защита!
От группы отделяется та же женская фигура. Я узнаю ее по развороту плеч, силуэту:
- Пепел разогнали – какое счастье! – она сдергивает маску с лица.
- Ты бы так не рисковала, - голос оператора мне тоже уже знаком.
- А как мы будем с тобой целоваться? - она облизывает нижнюю губу, и мне становится от чего-то стыдно. Я пытаюсь спрятать покрасневшие щеки за кофейной чашкой.
Крупным планом ее лицо. Некрасивая, лет тридцати, слишком жёсткий подбородок, слишком острые скулы, и огромные голубые глаза, в которых достаточно места для целой галактики.
- Пойдем! - она берет его за руку, и они подходят к матовой черной пелене, расстилающейся озером до горизонта. За ней, в дымке, виден холм.
Они бредут вдоль этой плёнки. Камера снимает то женщину сбоку, то их обоих, сомкнутыми в ладонях.
Следующий кадр: фонарик между ними  стоит на песке, светит расходящимся вверх конусом в небо.  Камеру оператор держит, не глядя в объектив и поэтому видна шея, молния комбинезона ниже в ямочке между ключиц, часть плеча.
- Мы одни, – его рука  тянет молнию вниз.
- Мы одни, - повторяет она, поднимает руки вверх, и на ее грудь падают, освобожденные от заколок светлые длинные волосы.
- Ах ты ж!.. - кричит оператор. Я вздрагиваю. Не могу ничего понять, вглядываюсь в летящие кадры.
Камера резко уходит вбок, потом наверх, вниз, мечется с фонарем. Все в сполохах, ничего не видно. Шум.   Женский крик издалека:
- Нет! Нельзя! Не иди!
Хлюпанье воды, теперь кричит мужчина:
- И́ло! Дура! Лови камеру! Снимай! Здесь пацан!
Клочок черного неба, полкадра песка, камера взмывает в руки:
- Я не могу подойти ближе! И ты уходи! Брось! Я вызвала спасателей! Уходи!
Картинки на панорамных окнах складываются одна за другой. 
Я вижу сверток из оплавленного тряпья и чей-то глаз в них, потом штанины комбинезона, плывущие на песок каплями. Темнота. Свет, значки скорой помощи.
Незнакомый мне голос говорит:
- С вами все хорошо? Дайте камеру! Вам тоже стоит в больницу.
Угол съемки меняется, и передо мной на экране стоит женщина с голой грудью, с распущенными волосами. Она бьет себя по губам кулаком, и вгрызается в этот кулак белыми зубами.
- Вы как? – старуха трогает меня за руку. – Мы можем все прекратить...
- Нет. Прошу вас! Я в порядке. Но я ничего не понимаю! Кто эти люди? Что случилось с тем, кто снимал?
Я встаю, чувствуя себя деревянной куклой, наливаю из чайничка остывший кофе. За окном вновь включается осень.
- Вы в состоянии меня слушать? Этот кусок истории может быть  известен только с моих слов.
- Да, - я кладу сахар.
- На видео я и мой любимый человек, жених. Это еще было до Программы планирования семьи, и...
- Мне известно это понятие, - перебиваю я старуху.
- Мы давно не виделись. И тут такая оказия: его позвали в тот же тур, что и меня. Тогда у Чёрного озера, Вы понимаете. Своим студентам, я всем запретила к нему приближаться. Хотя, на берегу было безопасно. Но мне так хотелось найти укромное местечко! Я даже охрану отпустила.
И не успели мы поцеловаться, как услышали крик. Кто–то кричал со стороны озера. Мой схватил фонарик и кинулся на зов. А я, путаясь в заклинившей молнии, пропустила эти доли секунды, когда он шагнул в Чёрное озеро и выкинул на берег, как мне тогда показалось, мешок или кокон. Какая–то груда тряпья звала на помощь. А он… Он готов был прийти на помощь к любому ценой своего здоровья или, даже, жизни. А я...  Я не такая. Я испугалась. Не смогла зайти в воду, не смогла себя пересилить. Меня хватило лишь на то, чтоб поймать камеру и снимать. А, и еще нажать кнопку вызова спасателей. Вот такая я героиня.
- Но ведь, ему помогли? С ним все было в порядке?
- Нет. Что вы. Хваленый защитный комбинезон распустился в лоскуты. Ожоги - не страшно. Отравление. От отравления физического его, конечно же, вылечили, а от отравления ложью он, увы, не спасся, - на окне появился знакомый мне портрет. Мужчина улыбался  открыто, демонстрируя белые зубы – уверенная линия рта, глаза полные отеческой любовью.
- Но это же? – я устала удивляться.
- Да. Это он. Мой вечный жених, первый секретарь Лиги возможностей.
- Я поняла! - спасли, наградили и выдвинули? - я ждала ответа фрау с надеждой.
- Все так, да не так, - старуха смотрела на меня с жалостью. - Я вышла утром из медпункта, завернутая в  психотропные с улыбкой. Мне рассказали, что он спас мальчика, приплывшего с той стороны озера.
- Как это возможно? Спас же!
Фрау И́ло не отвечает, трогает браслет уже без вычурного изящества.
Я вижу мальчишку и три пары рук с ножницами, разрезающими кокон из кожи. Из него появляются ожоги. Не руки и ноги, а ожоги. Врач вводит шприц ему под ключицу. Мальчишка орет:
- Чешется! - и растирает глаза. - Мне говорили не трогать глаза! Как не трогать глаза??? Чешется!
Наконец мальчик обмирает, глаза не сомкнуты до конца. Я вижу их желто-зеленый цвет.
- Вы уверены, что можете смотреть дальше? - голос извне пробивается в мою голову, и я, никогда не видевшая раньше боли, старости, болезни, говорю громко:
- Да!
- «Золотые холмы» - так назывался дом отдыха для заводских. В момент Большого Сбоя в нем отдыхало по разным данным то ли 150, то ли 250 человек. Они выжили. Они выжили, потому что этот дом отдыха находился чуть за гребнем одного из холмов, а заводы в низине. Я думаю, что когда все произошло, они даже этого не поняли. Связь в те времена была плохая, отдыхали рабочие, как правило, месяц. А за месяц с одной их сторон выросло ядовитое озеро, а другую сторону, лес, заселили мутанты.
- Мутанты?
- Ну посмотрите же! Это север - заводы, шахты, нефть. Рвануло везде. Посмотрите карту! Между Пятнами – зона в несколько десятков километров. И она всегда считалась безлюдной. Золотые холмы  зависли между этими пятнами. Смотрите дальше!
Тот же желтоглазый мальчик говорит в камеру.  Уже не плачущий, уже не обгоревший, худенький, лысый, без ресниц и бровей:
- Мне папка всегда говорил, что нас найдут! Он в это верил! Он Малышку, так коровку звали, забил, он… Его дурачком называли, но верили и все несли и несли кожу, коврики, занавески. А что делать было? У меня сестричка родилась с двумя головами. Папа ее к своим в лес отпустил. Они потом к Дому приходили и блеяли, звали. А папка верил. Они все время считали, сколько плот в озере выдержит, сколько я без плота выдержу. И вот. Папка все говорил, что вы летать умеете. Когда полетим? Они же ждут! - он говорит сбивчиво, а из глаз все текут слезы непроизвольно. Вот он отвлекся и засмеялся, а слезы катятся.
- Глаза обгорели - поясняет фрау И́ло. На месте не смогли поправить, а потом он сам отказался поправлять. Сказал, что это - на память.
- Как же вы жили? - голос фрау И́ло уже с экрана.
- Нормально жили. Коровы у нас были, курочки…
- Как раз в моду эко-еда входила. В санатории было свое молоко и свои яйца. Плюс еще контактный зоопарк для детей рабочих: кролики, козлята, даже черепахи, - перебивает его фрау Ило, сидящая напротив меня на балконе.
Я плачу, и машу рукой, чтоб фрау остановила видео. Я не вижу ее сквозь слезы. Видео останавливается и начинает на повторе производить одну и ту же фразу:
- Теперь все позади! Ты с нами!
На повторе:
- Теперь все позади! Ты с нами!
Мила сует мне в лицо салфетки. Я мычу, хлюпаю носом. Мне кажется, что летающее яйцо гладит меня по голове.
- Успокоились? - фрау на фоне лица мальчика во все панорамное окно, кажется хрупкой и равнодушной.
- Вы же всех спасли?- сквозь икоту реву я.
- Нет, И́са. Мы всех убили.
- Нет! Нет! Нет!
- Да! Посмотри по датам, и получится, что с момента Большого сбоя, до момента спасения экологии, до момента заживления Темных ран, прошло 80 лет. Люди в Золотистых холмах старели, плодились и размножались. Раз в год они отправляли самого сильного мальчика за помощью. Один из них доплыл.
- И вы! Вы же… - все плывет. Хочу встать и сбежать. Хочу забыть. Хочу, чтоб все оказалось сном.
- Было принято решение уничтожить озеро. Я … Я отвезла мальчика в Город. Он все цеплялся за мою руку и так сильно верил в меня. Я обещала... Я врала ему, что скоро папа прилетит. И обещала, обещала, что всех спасут.
- Я не верю Вам, - сказала я, понимая к чему ведет фрау И́ло.
- А чему тут верить? Факты! Студентов быстро отправили по домам. Я была все время с мальчиком. Когда узнала о решении, то пошла к «жениху» - белесые губы старухи кривятся змейкой брезгливости. - Знаете, что он мне сказал? Он сказал, чтоб я не дурила. Чтоб молчала. Что в Золотых холмах остались не люди, а деградирующие варвары и мутанты, что наше общество в них не нуждается. И что к нему уже приходили из Лиги возможностей и все объяснили.
- А Вы?
- Мне было так плохо! Я чувствовала себя такой тварью за то, что не зашла тогда в воду! Я не ходила к нему и не искала встречи, потому что думала, что я виновата! Я грызла себя! А он?
Все плывет, и сквозь эту пелену я больше не вижу старуху. Я вижу те острые скулы и глаза-галактики.
- Меня тоже купили. Немного не так, но купили. Мне угрожали, что мальчишка умрет. Мне предложили возглавить институт. Я пыталась. Я честно пыталась, но меня объявили сумасшедшей. Мальчика увезли далеко. А меня просто похоронили в этих роскошных белых стенах.
Мне больно. Мне больно за старуху, за Золотые холмы, за мальчика с жёлто- зелеными глазами.
- Сергеев - это?
- Это тот мальчик, да. Между сплошным ожогом в мешке и мальчиком прошло две недели. Две недели! Они могли спасти всех за какие-то две недели! - старуха вскрикивает сипло.
- Зачем?! Зачем мне это?! Зачем мне нужно это знание?! Судя по вашему дому, Вы неплохо имеете. Почему бы Вам не писать, не расследовать? - ноги плохо слушаются, но я встаю и смотрю по сторонам, чтоб понять, откуда пришла.
- Я же сумасшедшая! - я цепляю взглядом плывущую в окне строчку газеты: «После лечения в специализированном учреждении фрау И́ло отстранена от руководства Института».
- Вы правда больны?
- Посмотрите на меня - я умираю. Я отказалась от Программы. Сама себя наказала.
- Наказала?! - мне хочется ее ударить. - Вы столько лет молчали обо всем, решив просто помереть в срок?! Свалить все на меня? А Сергеев? Он почему?
- Его понять проще, чем меня. Его спасли. Пусть только его одного, но спасли. И он благодарен, он жизнью обязан. Знает, что несправедливо все, но обязан же!
Люди! Мы все люди. И чем становимся старше, тем меньше в нас революционеров, - фрау И́ло говорит это мягко. Я стою, оперившись на стол, как недавно профессор Сергеев на кафедру.
- И чем же я могу помочь? Если Вы не смогли? Мне смешно.
- Рассказать. Дипломные работы публикуются в Паутине. Просто рассказать.
- Рассказать, и все?
- Рассказать, и все.
Я убираю руки со стола. Зябко. Хочу домой:
- Мне, пожалуй, пора!
- Всего хорошего!
Мила подает мне дождевик. Я выхожу на улицу. Вечер пронзительно свеж.
Трогаю чип, чтоб вызвать такси. Бегу по улице, бегу к маме. Представляю, как после ужина, она скользнет поцелуем мне в лоб. Я пойду в свою комнату, вытащу чип, переоденусь в пижаму, сяду за свой детский стол, достану бумагу, и старомодно, но очень уверено напишу заглавие: «Тайна Золотых холмов».