Вот уж куранты пробили свои двенадцать часов и наступил Новый год; вскоре Анна — женщина, входящая в зрелось, вдруг захотела поехать в магазин и купить партию нового нижнего белья.
— Новые трусишки, - улыбалась подруга, - порадуй себя.
Анна заострила внимание на слове «трусишки».
— Как ты точно подметила! В моём возрасте и чего-то бояться — по меньшей мере странно, не тринадцать же мне.
Тем временем прошлое транформировалось в настоящее: зеленый, мягкий дракон, подаренный дядей на двенадцатилетие, спустя пять лет, как он залез к ней во сне на восьмой этаж и напугал до лужи на матрасе маленькую Аню. Какая-то ирония судьбы: существо, напугавшее Анюту, оказалось её подарком.
— А что тринадцать? - спросила подруга, - зайчики-трусишки прискакали?
— Прискакали, вот в феврале и прискакали.
— Да, мы — девочки не меняемся: все так же боимся и любим своих драконов, и бегаем за трусишками.

По белоснежным вершинам неприступных гор, сверкая на солнце, скачет сказочный снежный барс.
Его могучая фигура, покрытая густой белой шерстью, кажется невесомой, а движения – грациозными и стремительными.
На спине у него, удобно расположившись, расселись довольные мыши, наслаждаясь необычной поездкой и солнечным теплом.
Они весело переговариваются, хвастаясь друг другу видом с высоты, который открывается им благодаря сказочному транспорту.
Таких лихих и веселых поездок мышам никогда не доводилось испытывать раньше.
Одна из мышек, опоздавшая к отправлению, наблюдала за уходящим вдаль барсом с досадой.
Ей так хотелось присоединиться к своим подругам, испытать это невероятное приключение!
Недолго думая, она бросилась в погоню.
С трудом, но всё же, ей удалось догнать барса и, ухватившись за его пушистый хвост, взгромоздиться на спину.
Барс, не обращая внимания на неожиданную посадку, продолжал свой путь, гордо поднимая голову и глядя вдаль.

- Кого ты ждешь? - Имами качалась в кресле-качалке с закрытыми глазами, и я знал, что сейчас она слушает улицу.
- Их, - прошептала эта странная девочка, - после пяти они приходят в феврале.
Я не удивляюсь, от неё можно ждать чего угодно: музыка на крыше в шторм - помогала ветру настроится, ультрафиолетовая лампа в холодильнике - делает "правильный" снег, проекция старых комедий на стену сарая - чтобы розам не было скучно, а еще эскадра бумажных корабликов из фантиков, солома для ласточек, фонарики для пчел. Нет, я не могу её осуждать хотя бы потому, что она ведет хозяйство, не дает дому погрузиться в гибельную кому. Сколько их таких: потухших, с заколоченными окнами, скособоченных и присевших на гнилых венцах? А наш дом бодрячком, правда, пустоват для нас двоих - Имами живет на чердаке, оставив мне все комнаты внизу.  Кухню делим пополам: там же снежинки в холодильнике и растут в буфете конфеты, конечно, я не жадный, пожалуйста.
- А кого их? - мысль о чужаках заставила встрепенуться, поднимаю голову и смотрю в её спокойное смуглое лицо, покрытое веснушками.
- Успокойся, Кот, - тонкая ладонь осторожно гладит меня меж ушей, - в феврале сумерки приходят после пяти.
Нет, она все-таки странная, зовет меня "Кот", а могла бы спросить, и я бы ответил, что я - Василий.

Ух, как закрутило, ветер в трубе воет, холодно же, лапы не чувствую, на усах иней!
- Так и будешь сидеть в своем кресле, а я мерзну! - Имами опять унесло куда-то, не докричаться, ладно, экстренная обстановка требует экстренных мер, выпускаю когти и р-р-р....
- Кот?! - Имами уже сидит с открытыми глазами и смотрит, а я, как дурак, с занесенной лапой на её любимое кресло... надо выкручиваться.
- Я хотел узнать, не пора ли затопить печь? - вылизываю лапу, словно это и хотел сделать с самого начала.
- В феврале они приходят, - важно говорит Имами и поясняет: - Морозы, конечно. Надо сходить в сарай, принести немного дров.
Она начинает одеваться, и когда уже собирается спуститься с чердака, ловит на себе мой неодобрительный взгляд: короткая курточка, сандалии и голые коленки - это совсем не та одежда, которую сейчас следует носить на улицу, пусть даже и в сарай.
- Я обязательно заведу рейтузы, - обещает Имами, - клянусь!
- Где, интересно, ты их возьмешь? - фыркаю я.
Она пожимает плечами:
- Свяжу, - её черные глаза светятся миллионами белых точек-звезд, - тебя же я как-то связала...

Вот это поворот, меня связали.  Я игрушка, поделка, тот самый клубок шерсти,с которым я иногда играю.  Ужасно!  Мир никогда не будет прежним, до обеда уж точно!  А хорошо стало - печка у нас небольшая, но тепло дает: лежу рядом, слежу чтобы угольки из поддувала не выпадали на пол.
- Кот? - рука ласково скользит по моей спине, приятно и хорошо, можно включить "моторчик" и... стоп, я же не настоящий!
- Настоящий, - отвечает моим мыслям Имами, - ты настоящий кот, только проживаешь другую свою жизнь.
Не очень понятно, но ей видней, раз настоящий, то ладно, помурчу, ей это нравится.
- Всё настоящее, и все сплетено и связано, - бормочет Имами, а меня уже клонит в дрему, - даже соседская собака, снегири, люди, миры...
Иногда они приходят в феврале - вязаные откровения у теплой печки.

Луна в черном февральском небе, желтая, как ломоть молочного сахара, так бы и лизнул. Проживаю другую жизнь, интересно, откуда я знаю про сахар? Днем пробовал её конфеты - гадость шоколадная, сосиска из магазина и то - вкуснее.
  Луна висит, слепит глаза, а снегу, снегу-то! Стук спиц, Имами вяжет чулки: четыре спицы и пятой накидывает петли, быстро точно, как паук паутину плетет, ряд за рядом. Свет не  зажигает, в окошко луна сахарным прожектором, глаза мерцают белым, и клацанье спиц... жутковато. Пойду на воздух, погуляю, снег тоже мерцает, но это другое -  бездвижное, тихое, безопасное.
  Зачем я поперся в такую холодину на улицу, сидел бы на чердаке, ну и что, что спицы щелкают?  О, в окошке желтый огонек -зажгла лампу, соскучилась или закончила?  Бегу проверить, иногда мы возвращаемся просто на  свет в окне.

Внезапно в комнате стало тихо, так сильно, что сон тут же слетел с меня, заставляя раскрыть глаза и навострить уши. Не стучали спицы, не скрипела качалка, стихло бормотание Имами, а за окном в неуверенном рассвете растворялся ломоть молочного сахара. Ночь закончилась, пришел новый день. Иногда они приходят совершенно неслышно, когда  ночь бесконечна и вдруг... рассвет диктует свои правила, делая глубину темноты плоской и незначительной.
Так, ну а что у нас с рейтузами, или как их там? Работа закончена: пара пушистых чулок подозрительно апельсинового цвета лежат на столе, спицы и клубки убраны в коробку, а сама Имами сопит в кровати под одеялом!  А я, а меня уже не берут в кровать? Ну и пожалуйста, и не надо мне этой ложной теплоты, этих фальшивых нежностей, я - кот: брутал, плейбой, филантроп, чтобы это ни значило! Пойду и найду себе настоящую любовь, вот в этот холод, снег, плоский рассвет, будь он не ладен, уйду! - Слышишь, я ухожу! - это был твой последний шанс, но ты спишь... а я чем хуже?

- Кот, смотри, тебе подружка! - Имами в новых чулках и, хвала богам - в валенках, а не в сандалиях, стоит во дворе, напротив того места, где летом растут розы.
- Подружка, какая еще подружка? - я единственный кот в поселке, остальных увезли по квартирам.
  Квартира - теплое, тесное, престижное, в таких спи, ешь, валяйся - недели напролет, и незаметно сходи с ума. Сколько их,  городских дурачков, привозят летом "на травку".  Все больные, нервные, с ожирением и потухшими глазами, квартирные зомби, бр-р! Ну, где там твоя моя подружка, что ты еще выдумала?
- Красивая, да, Кот? - на смуглом личике Имами сияет гордость, да снежная кошка ей действительно удалась, как живая.
- Она ж холодная, - вздыхаю я, - что мне с ней делать?
Подхожу ближе, нюхаю... хм, может познакомимся:
- Мадам, пользуясь случаем, раз уж вы посетили наши края... короче, может, пройдемся, лапы разомнем?
Снежная кошка встает, отряхивается, я смотрю, и вдруг... оп-па, иногда они возвращаются в феврале, а не в марте, я о чувствах, если вы не поняли.

Ева замерзла пока шла с электрички так, что снять петельку с гвоздя, запирающую калитку не было сил, а хотелось лечь рядом в сугроб, прикрыть глаза, и сквозь ресницы смотреть на жёлтое окно старой « профессорской» дачи деда, где по велению судьбы они с ним жили уже третью зиму. Мазнула пальцем мимо и боль от занозы разрушила сонную одурь, заставила вновь ощутить холод, побежать бегом, чёрпая снег короткими сапожками по заметеной утренним вихрем дорожке.
– Жару какую устроил – явно все батареи включил!–Ева рывком размотала шарф, скинула обувь, расстегнула куртку, и, крича: « Деда!» – пошла по коридору внутрь, в тёплое сердце дома, минуя по правую сторону выход в зимний сад, по левую лестницы в спальни.
На кухне на стуле, опершись спиной об стену, сидел старик, глядя на которого, Еве в её восемнадцать было странно и страшно подумать, что когда нибудь и она станет такой же некрасивой, немощной, ветхой. Сложно уже было вспомнить, что ещё недавно он был завкафедрой, носил пошитые у портного костюмы, бабушка красила волосы в нежно-лиловый и обожала театр, умерла от инфаркта просто за минуту в магазине в очереди первого,а родители после всех путчей, восстаний, смутного времени, заложив квартиры во имя бизнеса, они просто исчезли третьего февраля, « пропали без вести».
В печке треснуло полешко, и дед открыл глаза, посмотрел на Еву:
– Я батареи не включал, пособирал что было на участке, к соседям залез, но они не заметят.
Холод ушёл, в замену дав горечь и нежность:
– Ты мне скажи, почему в феврале одни проблемы?– Девушка опустилась на стул напротив.
– Никому же ненужный месяц, вот и мстит. В январе уже зиму отгуляли, в марте уже весна, небо высокое, а февраль ни там ни сям, потерпеть надо.

День, как день. На стене тикают часы, время не стоит на месте, даже если в часах села батарейка. Ароматы жареных котлет, запеченной рыбы и отбивных перемешались на кухне. Тревожное ожидание, даже немного драйвовое  - охватывает и подталкивает на новые кухонные подвиги.  И снова круговорот: немного котлет, чуток оливье, и торт! Не, это не день Сурка! Хотя очень похоже, все повторяется раз за разом! Они всегда приходят в феврале! Не нужны родным приглашения, и напоминания не нужны. В мой День рождения.

Был у меня сосед, мой ровесник, Толя звали, длинный, выше меня на голову, весь будто на пружина – ни секунды спокойно на месте, вечно при деньгах на фирме, ведь батя его ещё при Союзе в море ходил, а мамка завскладом. Мы хоть и жили через этаж друг от друга, но учились в разных школах и особо не дружили, так – « привет, пока!» Я только хорошо помню, когда мы всей семьёй наш жигуль с толкача заводили, он свой опель парковал рядом, и девок вокруг него помню. Лето было и он был как с рекламы загорелый, вроде в шортах, футболке белой, а вокруг него принцессы, одна другой лучше. Бесил он меня своей вечно-счастливой улыбкой, как говориться-в тридцать два зуба и вертлявостью так, что в морду дать хотелось.
Но случилась одна история третьего февраля( я даже дату запомнил), после которой мне его очень жалко стало. Я уже женился, остепенился, даже папой стал, а Белка моя с мелким к маме в область на выходные уехала, дав мне свободу действий, и решил я по старой памяти в бар у дома зайти, а там одинокий ,без красоток, грустный Толя,  пьяненький конечно.
Поздоровалась, поболтали дежурно « кто-че и вышли покурить на улицу, где сугробы почти до первого этажа, сверху, с черноты неба белым сыплет, и каждая затяжка болью от мороза в горле.
– Ненавижу зиму потому что девки бриться перестают, – поделился со мной своей грустью сосед, – « зимней прической» называют, а у меня  прям отвращение, в январе после праздников обрастает по чуть-чуть – это терпимо, но в феврале, особенно к концу…
Я пожал плечами, мы ещё выпили, вспомнили жигуль, опель, Толян раскраснелся, стал поглядывать на девиц вокруг, когда я почувствовал, что пора уходить, но не мог уйти просто так, поэтому сказал, протянул эту « счастливую» рожу к себе поближе:
– Моя Белка на девятом месяце чудила из-за живота по коленки, боялась, что мохнатую её как-то не так рожать будут, и я брил ей ножки, и там я тоже ей брил трясущимися руками, ведь мне страшнее её было: ей человека рожать, а мне побрить всего-то, а страшнее было, и это не все : я, когда с ней первый раз, то не помню какого цвета на ней трусы были, платье,был ли маникюр, сказал я ему– дурак ты, Толясик! – и пошёл домой ждать, когда моя гладкая, колючая, любая, родная приедет, и будет ругаться, что я не брит.

Они пришли в феврале и все зарезали. Причем очень жестоко: ножичком по горлу. А некоторым и по пузу. Не, ну могли же застрелить. Зачем резать? Это же очень больно. А в марте они ушли.  Кто они, кого и за что зарезали? Откуда я знаю? Проза это не мое.

Последние деньки февраля всегда вызывали у Нее предсобытийную недельную дрожь и зарождающийся ужас, что сотворят эти очумелые поборники традиций и держатели народных скреп.
Они схватят Ее из укромного местечка, обмотают грязными старыми тряпками, весьма дурно и отвратительно пахнущими. Выволокут на улицу, водрузив на колесо, а само колесо воткнут на шест, и толпою понесут через все селение на пригорок.
А Она будет видеть как из каждого слухового окна высовываются счастливые лица, кладущие желтые кружочки и говорящие:
— Первый камам. Первый кумам.
Зная, как болезненно и неминуемо закончится вся вакханалия, самым раздражающим для Нее было то, что они при этом веселились, играли, подтрунивали друг над другом, потешались над молодоженами, посыпая их снегом и заставляя целоваться у всех на виду, стоя у воротных столбов.
Когда же шест с Ней втыкали на самое высокое место, то разгоряченные бабы пускались кататься с этой горки, каждая норовя проехать подальше остальных, а уже внизу принимались мутузиться и горланить песни.
Но самым неприятным и жестоким было то, когда Ее охватывало пламя, они все, задорно хохоча, кричали:
— Прощай, Масленица!
А после этого дружно бежали на погост, пока Она пеплом осыпалась на подтаявший снег.

Закрыты окна, тропинки к погребу, колодцу и отхожему месту закрыты щитками, и снег присыпал их, делая неотличимыми от окружающей белой поверхности.
Никто не выходит из дома уже две недели, чтобы не оставить на белом снегу предательскую цепочку следов.
Открывается бочка со спиртом, топливом, не дающим дыма и запаха, иначе не имеет смысла вся остальная маскировка.
Они приходят в конце зимы, когда начинаются первые оттепели, когда солнце начинает мало-помалу набирать силу, и горе тем, кто плохо спрятал своё жилище.
Никто не знает, как они выглядят, что им нужно от людей, что они вообще такое, в конце концов.
Но находят весной люди то, что осталось от домов менее осторожных соседей, видят переломанные нечеловеческой мощью крепчайшие брёвна, видят пятна крови на полу и стенах, куски тел, видят взрытую землю там, где были погреба.
И странные семипалые следы размером с локоть, от которых ещё чувствуется еле заметный запах серы.
Лишь одного они не видят: живых людей на развалинах, и не было случая, чтобы кто-то спасся из обречённого дома.
Год следует за годом, протекают десятилетия, прибавляется население на здешних землях, но каждый февраль люди прячутся от кого-то, не имеющего названия на человеческом языке.
Они придут и уйдут, а люди останутся, будут и дальше осваивать этот неприветливый край.

Случилось сие несколько лет назад, как раз к концу февраля дело шло,  зима же тогда, в двадцать пятом годе, совсем не зимняя выдалась, снега почти и не было, а лед на речках одно название.
Но кто их вразумит любителей подледной, собрались, почапали со своими ящичками на изгиб Клязьмы, кой у Шапкиного моста, место красивейшее: южный берег — высоченный лесистый склон, наверху три высотки-башенки, северный — ровный пляжик, летом забитый до отказа, а меж ними речка поворот на восток делает и получается самое широкое место, облюбованное в зимний период ловцами.
Ледок-то и так почти на ладан дышал, а тут они, пешнями да воротками давай его ковырять, ну не дал бог ума, что делать.
Жители трех высоток, которые в это время в окна смотрели, потом и рассказывали, что ухнули все эти горемыки со своим скарбом мгновенно,  как корова языком слизнула, разом и безвозвратно, ушли — не вернешь, даже не всплыл никто.
Приехавшие спасатели руками развели, по берегу походили, заполнили какую-то бумаженцию и укатили, мол, всплывут утопленнички, вытащим, никуда они из этого затона не денутся.
Не всплыли однако, и летом не появились, и водолазов все-таки запустили, не нашли никого, исчезли, точно будто корова языком.
Народ некоторое время посудачил, побакланил, придумок разных распустил, но потом и подзабыл вовсе о сём происшествии.
Только февраль следующего года напомнил.
Вылезли они, навели окрест шороху и страху.
Так с тех пор и приходят в феврале, на горе людям.

Серое мрачное небо с остервенением плевалось мокрым снегом пополам с дождём. Это великолепие плюхалось на землю прямо в объятия распластавшихся в снежной жиже луж с отвратительным чмоканьем - мерзость!..
Прохожие суетливо ныряли под козырёк городской клинической больницы № 66 города N, исчезая из поля зрения глядящей в окно седовласой дамы, элегантной даже в больничном белом халате - Главврача больницы.
Оторвавшись от созерцания февральской непогоды, дама с тем же брезгливым выражением лица окинула строгим взглядом собравшихся на пятиминутку сотрудников.
- Коллеги, февраль пришёл-таки и в этом году, а с ним... - раздавшийся сдавленный кашель в дальнем углу сидящих рядами сотрудников отвлёк внимание начальницы на пару секунд, - итак, готовы ли мы к очередной встрече?
Коллеги смущённо отводили взгляд от начальственного лица и угрюмо молчали.
- В подопечном мне хозяйстве всего достаточно: лекарств, вакцин, масок, - черноглазая хорошенькая девушка-провизор звонким голоском отрапортовала и села, зардевшись от смущения.
В первом ряду с трудом приподнялся над стулом тщедушный старичок с ястребиным носом и пронзительными глазками; прокашлявшись, он бодро изрёк: "Моё хозяйство всегда готово... летом пристроили ещё флигелёк... холодильники работают, есть генератор на случай отключения света... как грится: "Добро пожаловать!"".
- Ну и юмор у вас, Илья Борисович! - фыркнула дама, - вопросов нет? Будем считать, что к приходу... пандемии готовы. Все свободны.
     В это самое время, сидя на чердаке больничного морга, курили и обсуждали стратегию господа HMPV и H5N1...

Стены чуть заметно дрогнули, чайная ложечка подпрыгнула на столе, пружинки черных завитков на головке юной девушки встрепенулись.
- А ты сама откуда будешь такая загорелая? – пожилая женщина осторожно отхлебнула горячий чай и уставилась на хорошенькую мулатку, сидящую напротив.
– Я, я по обмену, в Университэтэ Дружбы народов учусь, - девушка закивала, подозрительно косясь на входную дверь, за которой раздавались приглушенные крики и какая-то неясная возня, - русскый язык и литэратура.
- О как! – ее собеседница решительно звякнула чашкой о блюдце, огладила форменную блузку, поправила бейджик «Старший продавец парфюмерно-косметического отдела Язь Любовь Петровна» и пожевала малиново-красными губами, - зачем тебе в твоем Занзибаре наш Пушкин-то?
- Мне оченно нравился ваш язык, - прошептала девушка, боязливо втягивая голову в плечи, - вот решила нырнуть в языковую среду – хочу поработать, пообщаться с лудьми.
- О, так это ты по адресу, общаться будешь до упаду, - хрипло хохотнула Любовь Петровна и мельком глянула на круглые часы, висящие на стене, - пора, уж десять утра доходит.
За дверями послышался сдавленный вопль, переходящий в стон, девушке даже показалось, что она услышала хруст и приглушенное чавканье.
– А к-к-кто это т-т-там? – она старательно пыталась унять дрожь в голосе, но это ей удавалось слабо.
– А эти, - старший продавец тяжело поднялась из-за стола, - эти всегда приходят в феврале. Сейчас сметут мужские носки да пену для бриться и исчезнут на год, ну что, готова к общению?

- И в заключение, напоминаю, - пробасила огромная нависшая над трибуной фигура, -  в самом разгаре февральский месячник охотника и рыболова, а это значит, что труднодоступные заводи, места с тонким льдом, окрестности медвежьих берлог и рысьих лёжек, глухие чащи и овраги должны быть на особом контроле, - он угрожающе замолчал, и через мгновение продолжил еще громче и ненавистнее, - не халтурить! Кто не выполнит план, пойдет ответственным по тараканам питерских хрущевок.
Инструктор замолчал, удовлетворенно оглядел все еще согласно-испуганно кивающую аудиторию, затем развернулся и не спеша удалился из класса.
Подчиненные словно по команде встали, сноровисто выстроились в колонну по два, и строем проследовали к комнате хранения инвентаря. На выдаче с заранее заполненным журналом учета снаряжения уже ждал завхоз.
- По одному получаем, а не как прошлый раз, - злобно рявкнул он и протянул ручку первому в очереди, - иначе в Индию переведу, или того хуже - в Африку. Там вообще про выходные забудете!
Строй негодующе зароптал. Никому не хотелось в Африку.
Хотелось просто получить наконец уставную косу и черный форменный плащ с капюшоном, отработать эту чертову февральскую смену и уйти уже на заслуженный выходной…

Изольда Максимовна с Юлькой попеременно обмахивали снежок с ветхого бабушкиного памятника, пока Андрей в нерешительности мялся поодаль. Они с Юлькой только-только начали встречаться, поэтому отказаться от ее странноватой просьбы навестить почившую бабулю он не посмел, конечно же надеясь на определенного рода поощрение.
- Мы каждый февраль ее навещаем, - Изольда Максимовна грустно улыбнулась и выудила из сумочки походную рюмку и бутыль с желтоватой мутной жижей, - надо бы помянуть.
Под пасмурным кладбищенским небом, сквозь крики горластых ворон на костлявых деревьях проявилось вдруг неприятное опасливое предчувствие…
Отгоняя от себя наваждение, Андрей отважно взглянул на Юльку, опрокинул бормотуху и крякнув, зажмурился.
- Он выпил? - оттерев наконец от снега табличку на памятнике деловито осведомилась Юля.
Мать кивнула.
- А чем же бабуля занималась при жизни? - стараясь не замечать вдруг возникшей головной боли прохрипел Андрей, но тут же осекся, увидев на табличке обведенную в круг пентаграмму под фотографией злобной крючконосой старухи.
- Черной магией, Андрюш, - словно извиняясь пожала плечами Изольда Максимовна.
- Заботилась о нас, - нежно поглаживая табличку улыбнулась Юлька, затем достала из кармана складной нож и окинула своего парня оценивающим взглядом, - а теперь мы вот ее… подкармливаем…

В феврале на Олимпе царил напряжённый покой,  Боги, погружённые в свои мысли, едва ли замечали друг друга,  все, кроме двух.
Купидон, юный и дерзкий бог любви, играл своими стрелами, пуская их в сердца и другие места смертных без разбора - он любил наблюдать за хаосом, который порождали его проделки, за страстями, что вспыхивали словно молния
Амур же, древний бог, олицетворяющий чистую и возвышенную любовь, смотрел на это с презрением.
"Твоя любовь – пустая забава, Купидон," - произнёс он, голос его был тих, но полон силы - "Ты играешь с чувствами, не понимая их глубины."
Купидон рассмеялся, стрела заблестела в его руке -  "А ты, Амур, слишком серьёзен! Любовь должна быть свободной, игривой, без обязательств!"
Ссора переросла в яростный спор, а затем и в открытое противостояние -  Купидон выпустил в Амура целую россыпь стрел, но те просто отскочили от его набедренной повязки, созданной из лучей утреннего солнца.
Амур ответил огненным фаллосом, который раскалил воздух вокруг и  битва переместилась в ближний бой -  Амур атаковал беспощадно, а  Купидон защищался ловкостью и скоростью.
Он уворачивался от ударов фаллоса, пытаясь найти слабую точку в защите  Амура,  хотя ее не было и в ходе схватки,  зад Амура был пронзен стрелой, вонзенной рукой  Купидона.
Битва продолжалась до тех пор, пока не появилась богиня мудрости Афина и не встала между ними, её взгляд был строг и неумолим -  "Прекратите эту бессмысленную битву,  любовь – это дар, который мы должны беречь, а не разрушать !"
В этот день на Олимпе была объявлена перемирие -  Купидон и Амур согласились уважать друг друга и свои разные подходы к любви,   ведь любовь, во всех её проявлениях, была даром богов, а не полем битвы.

Принц наконец показался в дверях, рассеянным взглядом окинул пришлых и обреченно улыбнулся.
- Приветствую Вас, монсеньор, и Вас, леди, - он перевел взгляд на дочурку герцога и машинально передернул плечами, - что послужило причиной столь позднего визита, позвольте спросить?
- Наше неизбежное скорое родство, Ваше Высочество, - бодро отрапортовал герцог и ловко выудил из-за пазухи бланк договора, - согласно этой, подписанной Вами, бумаге с первого марта сего года Вы обязались обручиться с моей дочуркой, - он нежно покосился на стоящую рядом дородную лопоухую барышню с лошадиной улыбкой, - в том случае, если до указанного числа не отыщите владелицу потерянной на балу туфельки.
- Полно Вам, герцог, я тогда был не в себе и вообще в расстроенных чувствах, - безуспешно попытался отбиться принц.
- Это не важно, Ваше Высочество, главное, ваша подпись, - герцог ухмыльнулся и постучал указательным пальцем по бланку, - иначе, сами понимаете, пошлины, экономическая блокада, а там и война, не дай бог, - чуть ли не хрюкая от удовольствия, он отвесил смачную паузу, - но всё же у меня есть для Вас утешительная новость.
- Ради этой новости, я полагаю, Вы и приперлись ко мне в одиннадцать вечера двадцать восьмого февраля, - закатив глаза обреченно вздохнул принц.
- Именно в этом и весь смак, Ваше Высочество, - герцог аж лоснился злорадством, а дочурка тянула свой лошадиный хохотальник все шире и шире, - мои ищейки отыскали-таки Вашу очаровательную потеряшку, но дело в том, что она живет в соседнем графстве, во втором доме по цветочной улице, а это, - он картинно задрал рукав комзола, словно смотря на часы, и закачал головой, - пять часов пути, с Вашего позволения…
Принц задумался, затем расплылся в счастливой улыбке и не спеша направился к серванту, в котором стояла одинокая блестящая туфелька.
- А чего это Вы улыбаетесь, принц, - нервно прыснул герцог, - вам ведь никак не успеть до первого дня весны…
- Обожаю Вас, герцог, за Ваше злорадство, - рассмеялся в ответ принц, - и за адрес, который Вы назвали, и даже за то, что нынче на дворе високосный год.

- Дедуль, а отчего же нам туда нельзя, - девушка из компашки пестро разодетых туристов поправила огромный, висящий на шее фотоаппарат и вопросительно уставилась на Ефимыча, - говорят, лед на озере сейчас крепкий.
- Дело ваше, конечно, - приземистый старикан с хитрыми морщинками у глаз пожал плечами, взглянул в окно на ледяную гладь озера и перевел таинственный взор на гостей, - вот вы думаете, почему у нас в поселке баб почти не видать?
Компашка согласно-заинтересованно зароптала, а Ефимыч закряхтел, поудобнее устраиваясь на стуле, не спеша отхлебнул крепкого чая из кружки и заговорщицки оглядел собравшихся.
- Каждый февраль, когда снежок искрится от мороза, а озерный лед каменеет так, что отбойником не продолбить, к нам в поселок с островка по ночам снежные демоны шастают, - он оглядел недоверчиво ухмыляющихся ребят и зловеще ухмыльнулся в ответ, - в обличии снеговиков.
Слушатели принялись весело перемигиваться, кто то прыснул.
- Вот, вот, все в начале смеются, а как пробьет одиннадцать вечера, окрестные псы все как один взвоют, потом по поселку свинячий визг разнесется, потом коровы мычать начнут и в оконцовке колокола на старой церквушке зазвонят, вот тогда их и жди, - серьезность Ефимыча посеяла зерно сомнения в веселую недоверчивую компанию, - снеговики эти огромные, в два роста человечих, с мутированными морковками вместо носов и молодыми выкорчеванными деревцами вместо лапищ уже утянули на прошлой неделе троих девиц из поселка, - старик медленно оглядел притихших туристов и после недолгой паузы, продолжил, - старожилы говорят, им снежных баб на островке не хватает, вот и ходють за нашими…
На улице вдруг завыли собаки, кто-то тихо произнес: «уже одиннадцать», и тут же раздался поросячий визг, а через минуту перепуганной тишины где-то вдалеке замычала корова. Туристы все как один повскакивали со стульев и суетливо распрощавшись с Ефимычем пулей сдриснули с хаты.
- Опять народ распугал, - в сени ввалилась запыханная Михална и принялась обивать валенки, - ну твою хитрость с живностью я поди уразумела, - весело закудахтала бабка, - псины на луну каждый вечер воют, там в хлеву Марфушка наша опоросилась, а после я к буренкам сходила, - она остановилась и заглянула прям в хитрые зенки Ефимыча, - но вот с чего ты про колокола наплел?
- До колоколов, - старик, довольный, что его силки и капканы на озерном острове никто теперь не потревожит, допил чай, хрипло рассмеялся и грохнул пустой кружкой о стол, - никто еще не дотягивал…

В феврале, когда небо пылало багряным огнем, а тени от древних деревьев удлинялись и сгущались, на поляне у подножия холма разыгралась непримиримая битва -  с одной стороны неисчислимые  орды Купидонов, глаза которых сверкали похотью и развратом,  а с другой стороны  стройные  ряды Амуров,  прикрытых честью и достоинством
Купидоны  осыпали Амуров градом стрел,  которые на лету превращалися в фаллосы,  вагины,  груди и многие другие эротические предметы,  что приводило Амуров в страшное замешательство и вводило в страшное искушение....
Когда обстрел со стороны Купидонов стал немного ослабевать -  Амуры ринулись в контрнаступ,  прикрываясь  щитами из стыда и  целомудрия,  которые отражая свет благочестия,  ослепляли противника
Купидоны  старались расчленять ряды  Амуров,  окружать их и пронзать   своими стрелами  бесстыдства, после которых Амуры сначала падали без движения,  но потом поднимались,   уже пополняя собой орды Купидонов
Один Амур был поражен стрелой Купидона в сердце и встал  уже на стороне Купидонов убежденным бессердечным альфонсом,  другой получил стрелу в "причинное место" ,  став после этого женщиной,  третий,  после поражения стрелой в зад,  стал сами понимаете кем....
Бой был яростным, полным отваги и самопожертвования - поборники разврата, несмотря на свою численность, не могли противостоять непоколебимой вере защитников чести и верности
В этой страшной ситуации герои стали появляться из самых неожиданных мест,  потому,  что  Амуры , вдохновленные чувством долга , любви и благонравия, шли на самопожертвование.
Раненный молоденький  Амур сам пронзил  себя не поймешь чем,  лишь бы не превратиться в Купидона,  другая группа окруженных Амуров взорвала себя вместе со складом причиндалов для садо - мазо,  искалеченные и раненые поднимались в атаку против  похоти и бесстыдства.
И наконец защитники морали прорвались сквозь ряды врага  и сплотившись, отбросили поборников разврата.
Сражение продолжалось еще долго, но стратегический перевес уже был на стороне Амуров,  потому,  что нравственность и верность всегда сильнее любых сил  блуда,  безнравственности и распущенности.