Волны настоящего смывают прошлое. Как это страшно… Мы долго лакировали своё прошлое. И под тяжестью лакировки, оно рухнуло, раздавив настоящее и завалив обломками тропинку в будущее. Теперь, как бандерлоги, мы кидаем фекалии в прошлое, не замечая, что травим настоящее. Брандспойты из настоящего хлещут в прошлое струями лжи, клеветы, и просто агрессивного нежелания знать историю. Мы размываем фундамент настоящего… Будет ли у нас будущее?

"Иисус-2". Приключение на рыбалке.

Давно известно, что в мире все взаимосвязано: весна своим приходом пробуждает интерес к жизни, рыбы в реке начинают хотеть есть, рыбаки открывают сезон ловли, а торговцы снастями потирают руки и продают лицензии.
  Субботнее утро Теннесси-ривер встречала в молчаливой компании удочек, пуховиков, термосов и раскладных шезлонгов.  Рыбаки сидели сумрачные,  сосредоточенность их лиц и напряженность поз не могли сгладить ни улыбчивое солнце, ни безоблачный небосклон, ни ласковый ветерок. Рыба не клевала!
  И очень хорошо, что не клевала сразу у всех, иначе, случись, кому-нибудь что-то подсечь и выловить, ему бы точно не поздоровилось от соседей. Воздух был буквально пропитан напряжением и одной красноречивой мыслью: "Какого черта?!"
  Рейчел Сара Коннели, великолепная блондинка двухметрового роста,  облаченная в безразмерный пуховик тёмно-серого цвета, почти сливалась с прибрежной полосой. Справа и слева от неё торчали удочки коллег, застывших каменными изваяниями над поплавками.  Рейчел из них была самой подвижной - она мусолила во рту чинарик сигары, время от времени выпуская сизый дым. Так уж  повелось, что в карманах её куртки и даже жилетки всегда имелись нарезанные сигарные огрызки, но никогда не водилось целых сигар.
Первые полчаса рыбалки Рейчел смотрела в оба глаза, но потом азарт ушел - красно-полосатые поплавки её удилищ торчали в воде, как приклеенные. Даже течение Теннесси-ривер, реки широкой и местами весьма бурной, никак не влияло на их положение. Обнаружив этот факт, Рейчел удивленно подняла брови и мигнула, в надежде, что что-то изменится: 
- Святой чеснок, - процедила она, когда убедилась в абсолютной неподвижности речной глади. Она покосилась на удочки соседей, но и их поплавки оказались вмурованными в воду.
- Бычий помет... Какого Ада?
Рейчел поднялась с шезлонга и негромко позвала ближайшего рыбака:
- Эйс, ты видел?
Мужчина в синей кепке и наглухо засупоненным воротом непромокаемого плаща, закрывающим его лицо снизу до мясистого носа, вздрогнул и с удивлением перевел взгляд на великаншу.
- Вода не течет, - мрачно сообщила Рейчел на его вопросительный взгляд. - Застыла, как... как джем!
Рыбак пожал плечами и снова уставился меланхоличным взглядом на свои поплавки. Они у него были в сине-желтую полоску.
- Да пошел ты... - Рейчел досадливо отмахнулась и выволокла из-под шезлонга термос.
Пока она пила кофе, к берегу подкатил допотопный драндулет, и из его кабины вывалился Бад - долговязый и тощий, как оглобля. В каждом городе есть свой городской полудурок, одержимый странными идеями, и вот Бад был признанным придурком Аламо.
- О! - фыркнула Рейчел, окидывая взглядом недотепистую фигуру Бада.  -  И каким ветром занесло гения?
Остальные рыбаки наградили прибывшего осуждающими взглядами и молчаливо вернулись к созерцанию поплавков. Бад никак не отреагировал на замечание Рейчел и, откинув борт, начал вытаскивать что-то прямоугольное железное и тяжелое. Рейчел добавила себе кофе в кружку и с заинтересованным видом подошла поближе:
- Что за банан? - осведомилась она, разглядывая выгруженный на грунт ящик. - Кофейный автомат?
- Не-е, - замотал головой Бад, - эту штуку я назвал "Иисус - 2". Он нужен, чтобы ходить по воде и...
- Воу, воу!- Рейчел изобразила ладонями букву "Т". - Ты хочешь сказать, эта бандурина делает воду - твердой?
- Не совсем, - улыбнулся Бад, радуясь вниманию великолепной ковгёрл, - он притормаживает для АшДваО волну настоящего, и она не стирает прошлого. Ну, как бы тебе объяснить? Вот, что заставляет исчезать следы на песке?
Рейчел отхлебнула кофе и с некоторой обеспокоенностью взглянула на собеседника:
- Чьи следы? - уточнила она.
Лошадиное лицо Бада вытянулось еще сильнее и стало напоминать морду муравьеда перед трапезой.
- Не-не-неважно, чьи,-  промычал он. - Просто, прошел человек, оставил след, потом время прошло - хоба! Следа нет.
- Ага, - кивнула Рейчел и опасливо оглянулась на владельца желто-полосатых поплавков в синей кепке:
- Кругом шпана, - проворчала она, понижая голос до шепота, - даже следы воруют... Мобы!
Бад непроизвольно икнул и тоже покосился на синюю кепку:
- Н-н-не, я не про то... - промямлил он. - Ну, след сам исчезает, потому что - факторы! Ветер, вода, землетрясение... Все то, что мы называем "временем". Говорят же - испортилось от времени. Состарилось. Понимаешь? И вот это "время" - оно осязаемо! То есть это те самые факторы, которые разрушают. Причем, они действуют не постоянно, а волнами. Волны настоящего смывают прошлое. А прошлое - это  следы.
- А мобы? - Рейчел была сама серьезность. -  Они тоже...
- Бандиты к этим факторам не относятся! - патетически завопил Бад, заламывая руки. - Это совсем другое! Только природные явления... Хотя... Люди... Тоже... В некотором роде...
Он обалделым взглядом обвел макушки сидящих рыбаков, то тут, то там видневшихся из-за прибрежных кустов.
- Люди, как люди, - дернула плечами Рейчел и коротким жестом махнула на "Иисуса-2", - как эта штуковина позволит ходить по воде?
- Очень просто! - просиял Бад. - Ей стоит только как следует разогреться. Я её включил,  едва только погрузил в кузов...
- Так, стало быть, она уже работает? - нахмурилась Рейчел.
- Да, вот, взгляни, - Бад воодушевленно тарахтел, - вот лампа питания, она горит, когда "Иисус" включен, а вот эта - загорается, когда факторы остановлены, то есть, можно идти...
- Дубовая башка, она же уже светит!
Бад замолчал и кивнул:
- Ну... да,  я пошел. Щелкни меня, когда я выйду на середину... Если получится.
Рейчел величественно кивнула:
- Валяй, - согласилась она и достала розовую "Моторолу" - щелкну, будь спок!
Пока Бад шел к воде, Рейчел выудила из кармана куртки очередной огрызок сигары и осторожно прикурила от факела "вечной" бензиновой зажигалки.
- Сдается мне, - проворчала она, обращаясь к "Иисусу-2", - то, что река не течет - твоя работа, а?
Она вскинула руку с телефоном и прицелилась в спину Бада, осторожно ступавшего по незыблемой водяной глади Теннесси-ривер.  Сделав снимок, Рейчел наклонилась к панели с лампами:
-  А ведь и рыба не клюет тоже из-за тебя!
Длинный палец ковгёрл опустился на черный тумблер и с легким щелчком перевел его в положение "off". "Иисус-2" мигнул всеми лампочками и погас. В ту же секунду река ожила, словно лопнула сдерживающая полиэтиленовая пленка. Где-то недалеко хлюпнула удочка, выуживающая на сушу первый улов. Потом хлюпнула вторая, третья...
А потом над рекой раздался душераздирающий вопль - это тонул Бад.

Вечерело. Возле дома присев на корточки курил худощавый мужик с проплешиной. Мимо по тротуару проходили редкие прохожие. Мужик равнодушно провожал их взглядом и выпуская струёй дым. Тут его взгляд оживился, он присвистнул и торопливо поднялся.
- Валенок, привет! Сто лет – сто зим! – окликнул он одутловатого мужчину со светлой шевелюрой. Прохожий остановился и уставился на подходящего к нему мужика с протянутой для рукопожатия рукой. Улыбнулся – узнал!
- Какой я тебе валенок?! Валерка, кореш, явился, наконец!
Мужики обнялись.
- Ну… явился, давно пора было, а то всё искал где масло масляное и мясо мясное, - засмеялся Валера, - а оказалось нет ничего милее дома родного. А ты как был Валенком, так и остался!!
- Ну шо нашел? Дома да… лучше! Не болтай, память отшибло? Валенок ты, а я Утюг!
- Какой ты Утюг,  Васька!! Утюг был я!
- Не накатить ли нам по маленькой? За встречу, и я растолкую тебе, оболтусу, кто есть кто?
Мужчины переглянулись,  и при обоюдном согласии пошли во двор Валеры. Выпить за встречу – это святое! Быстренько нашлась бутылочка беленькой, из кастрюли с борщом было выловлено мясо на закусь,  из погреба вынута баночка с помидорами.
- Надо же… как в былые времена! – восхитился Василий, - словно вчера виделись.
Они приложились по первой рюмке.
- Ну, Валенок, объясняй, почему ты Валенок! – поддел Валера.
- Валенок ты! Я Утюг. Лучше бы ты искал в городе не масло масляное, а от склероза бы полечился.
- Склерозом походу болен ты! – усмехнулся друг, - а помнишь, как мы на рыбалке твою лодку резиновую проткнули?
- Да! Весело жили!
- А вот что я Утюг забыл, значит?
- Валенок ты!! Утюг я!
- Это ещё почему? Наливай, давай! Ты же знаешь, за что Христа распяли?
- За задержку тары, - осклабился Валерий.
Они дернули ещё по чарке.
- Помнишь, как я говорил?
- Что именно?
- Что я Утюг.
- Нет, забыл, - взгляд Валерия погрустнел.
- Мда… время никого не щадит, даже тебя, Валенок!! Ничего, братан, прорвемся!!
- Тебя вона как от времени раздуло, - ухмыльнулся Валерий, - ну договаривай, что ты там говорил?
- А то что я Утюг, потому что он с одной стороны острый. А ты Валенок! Как был Валенок, так и остался со всех сторон тупой.
- Ах ты! – Валера вскочил, потом посмотрел на раскрасневшееся лицо собутыльника и засмеялся. - Да. Да, вспомнил!! Так и есть!!
- То-то, а ты Валенок, Валенок!  А я не искал где жизнь слаще, я тут вот по карьере вырос, хошь, на работу тебя возьму, сторожем?
Валерий молча, кивнул в ответ. Потянулся за пачкой сигарет, хмель ударила в голову,  и ему очень не хотелось, чтобы бывший друг увидел в нем неудачника.

Под неоновой вывеской на витрине, гласящей «Пивная Динка», стояла табличка. Раньше хозяин бара писал на ней названия фирменных коктейлей и цену со скидкой, чтобы завлечь клиентов, а на вечер забирал её обратно в кладовку. Однако теперь там едва различима во мраке ночи и слабом синем свете от вывески сверху была видна надпись «ВХОД ТОЛЬКО ДЛЯ НАСТОЯЩИХ ЗЕМЛЯН».
В переулке напротив Джек опирался спиной о стену кирпичного здания, и пускал сигаретный дым в сторону неоновых огней. Сизая дымка медленно наползала на свет, а потом её разрывал ветер с улицы.
Из бара вышел мужичок лет сорока. Кажется, его звали Рич, Ричард.
Джек прикрыл огонёк сигареты ладонью, чтобы Рич не заметил его в темноте. Тот медленными движениями похлопал себя по карманам и направился дальше по тротуару к станции метро.
Затушив бычок о железную крышку мусорного бака, Джек выстрелил его счелбаном в сторону таблички. Затем вышел на свет тусклого фонаря, пересёк дорогу и открыл дверь пивной Дика.
Все в пивной, а их было около дюжины завсегдатаев, притихли и повернули головы ко входу. Они сразу узнали человека в чёрной байкерской куртке и джинсах.
– О, Джек! – старина Динк отложил свои карты и вышел из-за общего стола. – Тебя не было, и я думал, ты в Новый Орлеан уехал.
Там жили родители Джека. Раз в квартал он садился на свой Ямаха Икс-Ви-Эс и уезжал к ним в гости.
– Нет, – ответил Джек, кивая в приветствии остальным, – дел на работе накопилось.
– А-а-а, – отмахнулся Динк. – Скоро мир развалится, а ты о какой-то работе. Идём, у меня для тебя кое-что припасено.
Он вытащил из-под барной стойки початую бутылку виски Макаллан. Небрежно разлил напиток в два стакана, один толкнул по столешнице к Джеку, другой поднял сам.
– За нас всех, – провозгласил Динк и тише добавил: – да спасёт Господь наши души.
Джек поднял стакан к свету люстры, вгляделся в жидкость.
– Оно же стоит целое состояние, я прав? – спросил он Динка.
Тот махнул рукой, мол, неважно.
Джек выпил. По горлу и груди разлилось приятное тепло. Закусил гренками, заботливо принесённые Динком.
– Что-то сегодня у тебя особо фатальный настрой, – сказал Джек полушутя. – Что-то случилось?
Динк хмыкнул и пояснил:
– Сегодня утром копы приходили.
– Из-за таблички? – догадался Джек. – Я как раз хотел тебе посоветовать убрать её.
– Чёрта с два я её уберу, – спокойно ответил Динк, но при этом, казалось, его морщины стали ещё глубже. – Я бы свои кишки поставил на то, что они были из этих. Эти копы. Они смотрели на меня так, будто я написал не пускать нигеров, будто я расист какой, будто я идиот. А я ещё год назад понимал, чем всё закончится. И вот, пожалуйста, они уже приходят к нам со своими правилами.
Да, всё началось почти год назад. Пятнадцатого октября девушка-диктор Си-Эн-Эн во время прямого эфира заявила, что она из параллельного мира. Десятки миллионов семей по всей Америке услышали её призыв о помощи, узнали, что где-то есть ещё семь миллиардов человек, которые отчаянно желают спастись. Проблема заключалась в том, что для спасения у людей двух миров был всего один мир, этот мир. И тела этого мира. За ней последовали признания других «пришельцев».
– Это совсем другое дело, – продолжал Динк. – Нас никто не спрашивал, хотим мы их спасать или нет. А если им плевать, и они всё равно делают, что задумали, то это вторжение. Сейчас это копы, а завтра кто? Госсекретать? Президент?
Неизвестно кто.
По разным оценкам учёные из параллельной Земли переносят сознания от двадцати до тридцати миллионов человек в конце каждого месяца. Некоторые просто исчезают при перемещении неизвестно куда, ведь их живых двойников нет в нашем мире, другие просто умирают из-за несовершенства оборудования и спешки. Тот мир рушился. Не из-за кометы или скорого превращения Солнца во сверхновую, эпидемии или нечто похожего. Нет. Разрушаются сами основы мироздания. Законы физики, химии, биологии – всё сходило с ума. И в этих искажениях нашли путь в параллельные вселенные. Выбор пал именно на вселенную этого конкретного Динка.
Двадцать миллионов новых людей двадцать пятого числа каждого месяца – по расписанию. Как минимум двести сорок миллионов тех землян поселились здесь за год, и с вероятностью в три процента президент или госсекретарь уже в их числе. Память сохраняется у обеих личностей, а потому отличить одного от другого крайне сложно. Тем более, что двойники вели похожие жизни, имея отличия лишь в деталях. А несоответствие этих деталей способны подметить только самые близкие люди. Конечно, у некоторых после «подселения» личности из погибающего мира случались расстройства, по которым их можно вычислить, но это единичные случаи. Большинство ведут обычный образ жизни, радуясь своему подобию на спасение. Меньшинство срывается с мест в поисках тех, с кем они были близки в той реальности, а в этой не были даже знакомы. Но даже они если захотят, то смогут отлично замаскироваться под оригинального жителя этого мира.
Динк разлил ещё по одной стопке Макаллана.
– От Рейчел никаких вестей? – осторожно спросил Джек, принимая стакан.
Динк нахмурился.
– Нет, – коротко бросил он.
Его взрослая дочь стала, как говорил Динк, одержимой, ещё в самом начале, когда никто особо не понимал, что происходит. Перед рождеством она собрала вещи, пояснила, что её настоящий отец погиб три года назад в автокатастрофе, и уехала на поиски своего сына, который в этой версии вселенной никогда не рождался. Скорее всего, она сошла с ума из-за слишком больших различий двух личностей.
– Я слышал, в интернете есть сайт, где люди из той реальности пытаются восстановить связи друг с другом…
– Не хочу об этом слышать! – рассердился Динк.
Картёжники позади Джека перестали веселиться и смеяться, начали играть тише.
– Это уже не моя дочь, это какое-то… какое-то…
Динк опрокинул в себя стакан с виски.
– Закончили с этим. Не хочу о ней говорить.
– Там или здесь, она всё равно твоя дочь, – Джек практически ощутил физически давление жёсткого взгляда Динка.
– Я сказал,– раздельно произнёс Динк, – закончили с этим.
– Хорошо-хорошо, – Джек поднял руки, одна из которых держала стакан.
Когда старый бармен отвернулся, он, выпив алкоголь, руки опустил. Наблюдая за тем, с каким остервенением Динк протирает столешницу, Джек подбирал правильные слова, слова, которые не взбесят его ещё больше.
– Динк.
– Чего? – враждебным тоном гиркнул Динк.
– Ты считаешь меня своим другом?
Он повернулся к Джеку и растерянно уставился на него.
– Ну, да, конечно.
– Тогда ответишь мне ещё на один вопрос, ладно?
Динк отложил тряпку, скрестил руки на груди.
– Ну.
– Что бы ты сделал, – поспешил с вопросом Джек, – если бы твой двойник с того мира вселился в тебя?
– Мой двойник – труп, он сдох в аварии.
– Да. Но если. Если! Если бы он переселился.
Динк ответил, не раздумывая:
– Я бы сразу застрелился.
– Почему?
– Да потому, что они – не мы, они – захватчики, агрессоры. Что-то натворили у себя, и теперь пытаются захватить наш мир, нас самих. Мы должны дать им отпор.
– Кому? Самим себе?
– Ты говоришь, как этот идиот Гибсон, – Динк покачал головой разочарованно. – Выруби телек, Джек, и думай своей головой. Гибсон просто хорошо умеет запудривать мозги. И если его партия пройдёт на выборах, это будет конец всякому сопротивлению.
– Ну, так я и думаю, – Джек расстегнул молнию на куртке, от разговора и от виски ему стало жарко. – Количество людей с той Земли в этом мире постоянно растёт. Примерно двести миллионов человек в год. А здесь это минус двести миллионов обычных людей. Как политик Гибсон поступает правильно, рассчитывая на электорат, которого скоро будет намного больше. Но главный вопрос: так ли это плохо? У людей, по крайней мере, одного поколения будет вдвое больше знаний и опыта. Представь, какой огромный скачок в развитии будет совершён! Представь учёного, который в одной своей версии углублённо изучал генетику, а в другой, я не знаю, робототехнику. Какие потенциалом обладает такое сочетание в одном человеке…
Джек прервался, когда увидел, что губы Динка шевелятся.
– Что? – переспросил он.
– Я говорю, ты не куришь, – громче сказал Динк.
Он, наконец-то, обратил внимание на запах табачного дыма. В его заведении пьют, но не курят, значит запах от того, кто недавно вошёл. А Джек, которого знал Динк не курил сигарет.
Джек медленно опустился на стул, посмотрел в глаза Динку, улыбнулся усталой улыбкой. Наверное, он с самого начала хотел, чтобы его друг догадался, ведь сказать напрямую было не так-то просто.
Да все узнали, ведь к этому моменту в баре установилась полная тишина. Все слушали Джека, каждое его слово. И теперь, быть может, рассчитывали, что он рассмеётся и превратит всё в шутку. Но он лишь тихо и печально произнёс:
– И да, и нет.
Не спуская взгляда с Джека, Динк засунул руку под прилавок. Послышался звон бьющейся посуды, а через секунду в его руках уже был дробовик.
– А ну проваливай отсюда, тварь! – взвизгнул он истеричным голосом, наставляя оружие.
Сзади раздались звуки отодвигаемых стульев. Очевидно, никто не хотел оказать на траектории возможного выстрела. По крайней мере, Джек надеялся, что посетители пивной Динка подняли не для того, чтобы бросится на него и повязать по рукам и ногам, как какого-нибудь преступника. Ещё он надеялся, что дробовик не заряжен.
– Пшёл вон, Джек! Или как там тебя? Убирайся!
– Я лишь хотел попрощаться, – спокойно сказал Джек. – Завтра я уезжаю из города, и скорее всего, уже не вернусь.
Дрожащее дуло дробовика смотрело прямо в лицо.
– Там мы не были знакомы. А жаль. Ты хороший друг, – Джек допил виски, стараясь не делать резких движений. – Мы просто хотели жить. И Рейчел… Найди её, Динк. И там, и здесь она твоя дочь.
Динк передёрнул затвор, патрон выскочил из ружья и упал на пол за стойкой. Заряжено…
– Проваливай!
И Джек послушался. Он прошёл мимо ошарашенных, напуганных мужчин, которые любили этот бар именно за то, что сюда не пускают «фальшивых» людей. Покинул пивную Динка и не спеша зашагал к себе домой.
Правда была в том, что Джек ощущал себя цельным настолько, насколько это вообще возможно. Он был в два раза реальней, чем Динк. Не только Динк, но возникало такое впечатление, будто все люди вокруг лишь наброски самих себя. Так художник наносит сначала несмелые штрихи, примеряясь, а затем уверенно обрисовывает контуры. Джек, перенёсшийся из обречённого мира был тем уверенным контуром в образе Джека здесь, в процветающем мире.
Две личности слились в одну, став чем-то большим, более весомым, чем каждая в отдельности. Они наложились почти идеально: похожие воспоминания, ощущения, реакции. Отличался только последний год, когда на той погибающей Земле правительства объявили чрезвычайные положения.
Отходила вода в прибрежных зонах, при касании некоторые металлы рассыпались в пыль, одни породы собак быстро росли без остановки, другие частично умирали, перестраивая свой организм, а когда Джек готовился к переносу сознания с неба начало пропадать солнце – на секунду, на две вверху были видны только чернота и звёзды. Словно кто-то игрался с выключателем. И чем дальше, тем страшнее.
Нет, государства не объяснили природу явлений, они просто признали их, и дали решение – эвакуация. Учёные создали приборы, которые проделали в реальности дыру. Наверное, это было не так уж сложно, ведь реальность и так трещала по швам. Ещё создали приборы, которые могли переместить сознание в идентичное тело. Это был шанс, надежда на жизнь.
Но разумеется был и риск. В параллельном мире могло не оказаться нужного тела-двойника, что-то могло пойти не так во время процедуры, а второй попытки не будет. Не будет и возможности вернуться, ведь приборы по перенесению сознания работают только в искажённых законах физики гибнущего мира.
Джек рискнул, его уговорили родители, хотя сам он считал, что всё наладится. Отец и мама остались на той стороне, ведь в первую очередь на переселение отправляли молодых.
Реальные масштабы бедствия Джек осознал, когда увидел горы тел в Хейсе, штат Канзас. Часто ещё живые в биологическом смысле, но лишённые сознания оболочки. Сначала их вывозили и сжигали, потом просто хоронили, а когда Джек ехал к терминалу для переноса сознания их просто оставляли где попало. Уже некому было заботиться о живых и мёртвых трупах. Целый штат обезлюдел.
То же самое наблюдалось рядом с терминалами в Европе, Китае и Южной Америке. Горы, горы тел. Где-то там сейчас лежит и тело Джека. Возможно, ещё живое.
Джек остановился, достал сигарету, закурил. У этого тела с непривычки снова закружилась голова от дыма. А может, виски сделали своё дело.
– Ладно, – сам себе сказал Джек, затушил и выбросил сигарету в урну. – В чём-то он прав. Мне стоит привыкнуть к этому миру, к этому себе, а не навязывать свои правила.
Он посмотрел на часы. Половина двенадцатого – метро ещё работает. Полчаса до пятого октября. Полчаса и двадцать дней до новой волны перенесения сознаний. Старые планы уже не так важны для нового Джека. Завтра он поедет к родителям и будет ждать встречи с настоящими отцом и мамой. Да спасёт Господь или учёные их души.

Ах, откуда тоска в нас
По гербам и погонам,
Серебру доломанов,
              колдовству эполет,
По красавцам-гусарам,
Молчаливым и томным,
С потемневших портретов
              незапамятных лет.
Нас крестили и били
Небесами иными,
И словами другими
              обрекали гореть,
Но всё теми же снами
Мы больны и гонимы,
Но всё те же печали
               не умеем отпеть…
Носим скрытость эмоций
Как налёт благородства:
Моя жизнь – моя крепость,
               колыбель моих бед.
Только в поисках смысла
Стало всё так непросто,
И за болью вопроса
              не расслышать ответ.
Всё слабее и тише,
Как в пустеющем доме,
Наших душ озаренье,
              нашей дерзости медь…
И всё чаще не слышим,
И всё чаще хороним,
Груз обид и сомнений
              не пытаясь стереть.
А за временной гранью,
За туманным пологом,
Полустёртые лица
Холодны и ясны.
И бравада играет
Под их взглядом недолго,
И все маски спадают,
Словно стали тесны…
Замыкаемся в грубость,
Оскорбляем и раним,
И тоскуем по чувствам,
             обжигающим грудь.
И, таясь до испуга,
Неумело и рьяно,
Пробиваем друг к другу
             трудный тернистый путь.

ПОБЕГ
Дэниэл Эплби мчался вдоль берега озера, прыгал в воду, карабкался по глине обратно на траву и снова пускался стремглав. Он был похож на ребёнка, который наконец-то приехал в летний лагерь из раскалённого летним зноем города.
Доктор Браун стоял на каменной дорожке под тенью плакучей ивы. Сквозь длинные свисающие к самому газону ветви он наблюдал за Дэниэлом со все возрастающим напряжением. Взглянув на часы в который уже раз, доктор Браун вышел на солнце. Вокруг его белого халата из отражаемого света образовалась светлая аура.
– Мистер Эплби, – позвал он своего пациента.
Дэниэл остановился, оглянулся, и на его лице возникла тревога. Словно голодающий, у которого отбирают пищу, он торопился есть: прыгать выше, бегать быстрее, перекатывать по траве резвее. Движения Дэниэла были суматошными, пока он не догадался отходить от доктора Брауна. Это тоже из детства – капризный ребёнок, который убегает от матери, желающей вернуть его в дом к ужину.
Доктор остановился.
– Нам пора, мистер Эплби.
Нет, он не был ребёнком. Мистер Эплби намного старше самого Брауна, хотя если сравнивать их сейчас, то им обоим не дашь больше тридцати пяти. А судя по тому, как живо ведёт себя Дэниэл можно смело утверждать – третий десяток ещё не разменял. При беге его длинные, чёрные волосы развевались от встречного воздуха, лицо блестело от пота, но, казалось, ему всё мало. Быстрее, быстрее, быстрее, словно здесь можно куда-то убежать.
– Мистер Эплби!
Дэниэл резко затормозил, проехав сандалиями по траве, как лыжник. С расстояния ярдов сорок он крикнул:
– Я не вернусь! – потом затравленно оглянулся, начал снимать рубашку. – Хочу поплавать, да. Ещё пять минут.
– Мистер Эплби, скоро вы…
– Ещё пять минут. Я прошу всего пять минут, это ведь не много.
Доктор Эплби тяжело вздохнул. Они находились здесь уже час, хотя для тестирования совместимости необходимо минут десять. И всё же он был снисходителен, ведь случай Дэниэла особый.
– Хорошо, мистер Эплби, – сказал доктор Браун, но пациенту его позволение уже не требовалось – он купался в озере, и купался так, будто всю жизнь прожил в африканской пустыне и впервые увидел так много воды. – Пять минут.
Прошло десять. Нехотя выйдя из озера, Дэниэл начал медленно одеваться, хотя в этом не было необходимости и смысла – просто ещё один способ потянуть время.
Он приблизился к доктору. По прошлому опыту доктор Браун понимал, какое чувство сейчас овладевает мистером Эплби – страх.
С волос Дэниэла капала вода, рубашка и брюки намокли, проявляя под собой могучее тело мужчины.
– Скажите, – с робкой надеждой спросил мистер Эплби, – а потом будет так же, как и сейчас?
Доктор Браун улыбнулся.
– Лучше. Это всего лишь тестовая площадка. Основная гораздо шире и есть другие люди, с которыми можно общаться и веселиться. К примеру, вы бы хотели сыграть в футбол?
Грудь Дэниэла начала сотрясаться, будто лёгким не хватало воздуха. Он прикрыл лицо руками и зарыдал.
– Да, доктор, – сквозь слёзы говорил мистер Эплби. – Я очень хочу.
Доктор Браун растерянно наблюдал за Дэниэлом.
– Обещайте мне, – продолжал он, не отнимая ладоней, – обещайте, доктор, обещайте мне.
– Всё будет хорошо.
Чтобы успокоить себя, Браун отвернулся и глубоко вздохнул. За свою практику он уже свыкся со сценами радости и испуга, однако случай мистера Эплби был для Брауна первым. И оттого ему было так трудно закончить эту проверку, ведь для Дэниэла это не формальность, это освобождение из долгого заточения. И сейчас ему предстоит вернуться обратно в тюрьму.
– Идёмте, мистер Эплби.
Дэниэл вытирал слёзы рукавами, отчего те становились ещё мокрей.
Доктор Браун повёл его к беседке, где стояло хирургическое кресло, выглядевшее совершенно чуждо в этом парке.
– Обещайте, обещайте, обещайте, – тихо твердил мистер Эплби, садясь на мягкую подушку и откидываясь на спинку кресла. – Обещайте, обещайте мне…
Уложив ноги Дэниэла на подставки, доктор Браун начал их привязывать ремнями. Левую, затем правую. А мистер Эплби смотрел на свод беседки и уже едва слышно твердил:
– Обещайте, обещайте, обещайте.
Когда уже и руки были связаны, доктор Браун сказал своему пациенту:
– Закройте глаза, мистер Эплби. И постарайтесь думать, что вас удерживают ремни, и нужно их только развязать. Это поможет.
Доктор Браун встал рядом с креслом, положил свою руку на плечо мистера Эплби и запрокинул голову, чтобы не заработать себе тошноту из-за резкой смены ориентации. Чётко, громко, будто какой-то церковный служитель, обращающийся к Богу в небесах, он продекламировал:
– Девять три ноль один четыре. Выход.
Как и задумывалось, его голова осталась в том же положении, и конфликта между сигналами в мозг и ощущениями внутреннего уха не произошло. А вот тело сместилось. Теперь оно горизонтально, и голова оказалась не запрокинута, а наклонена – подбородок практически упирался в грудь.
Доктор Браун открыл глаза.
Свет в операционной медленно становился ярче. На соседнем кресле стали заметными контуры тела мистера Эплби и кого-то, нависающего над ним. Коллега? Нет. Это его дочь. Она протирала слёзы на дряблых щеках и седых висках своего отца.
Внезапно старик застонал. Так стонут не от боли, а от ужаса.
Доктор Браун нажал кнопку на панели, шлем виртуальной реальности отъехал назад, позволяя ему свободно подняться. Он подскочил к пациенту, нагнулся почти к самому его лицу и заговорил настойчивым тоном:
– Ремни. Это всего лишь ремни, помните? Это они держат вас. Тише, тише, ти-и-и-ише. Видите, Сидни рядом, всё хорошо.
– Я здесь, пап, – отозвалась дочь Дэниэла.
Взгляд широко раскрытых глаз мистера Эплби метался по всей операционной, потом задержался на Сидни, на тех, кто только что вошёл – наверняка это главврач и зять Дэниэла.
Пациент медленно, но успокаивался.
– Вот так, – подбадривал его доктор Браун, – хорошо. Так держать, мистер Эплби.
Браун освободил пациента от оборудования и датчиков. Повернулся к главврачу, Эдварду Коллинзу, и прошептал:
– Где Дэйв?
Словно почувствовав в себе необходимость санитар вошёл в операционную. С деловым видом он протиснулся к креслу мистера Эплби, легко и бережно, как куклу, поднял его и усадил в инвалидную коляску. Так же безмолвно он покинул комнату.
Браун посмотрел на своего пациента. Дэниэл Эплби. Ему шестьдесят три года, но два инсульта состарили его ещё лет на двадцать. Левая парализованная сторона лица оплыла, как воск слишком близко поднесённый к огню. В каких-то чертах он напоминал того сильного, полного жизни мужчину, которого видел Браун пару минут назад в виртуальной реальности, но в целом это был слабый, больной старик, чей ум был ещё не так сильно изношен, как тело.
– Как вы себя чувствуете? – заботливо спросил доктор Браун. – Не тошнит, голова не кружится?
Дэниэл скосил глаза на сенсорную панель рядом с правым подлокотником. Его рука дёрнулась, потом задвигалась уверенней. Мизинец ударил по панели, она засветилась. Пальцем он написал слово «нет».
– Хорошо, хорошо, – доктор Браун выпрямился и направился к выходу. – Мы пока оставим вас.
– Спасибо, доктор, – поблагодарила его Сидни.
Она тоже плакала – её глаза красные.
Когда они вышли, Коллинз подтолкнул своего подчинённого к фойе.  Они присели на скамейку между искусственным водопадом и кустами декоративной пальмы.
– Как думаешь, – сказал главврач, – сегодня в столовой будут подавать омлет?
– Что? – недоумённо переспросил Браун.
– Сегодня проснулся с чётким осознанием того, что нуждаюсь в омлете на обед.
– Я… я не знаю, – растерянно ответил Браун. – Скорее всего, их подают на завтрак.
– Жа-а-аль.
Некоторое время Коллинз задумчиво смотрел на Брауна, затем серьёзно произнёс:
– Учись отстраняться. Это работа, сынок. И относиться к ней нужно, как к работе, – он кивнул в сторону коридора с операционными. – Это не самый сложный случай. Но тебе повезло, что у Дэниэла такая выдержка. С другим ты мог столкнуться с истерикой, с шоком. Чем дольше они в виртуальной реальности при тесте, тем сложнее им будет дальше. И неважно, решит он на внедрение или будет доживать свои дни в коляске.
– Он решится, – уверенно ответил Браун. – Уже не сможет по-другому.
– Да, – легко согласился Коллинз. – Вот только Эплби не подросток в погоне за новыми ощущениями, не турист в выдуманные миры, и даже не обычный старик, а инвалид. Для него это означает перелом всей жизни. Благодаря тебе он это хорошо прочувствовал. Да, теперь он не откажется, но оставшееся до внедрения время будет для него пыткой. Для него настоящее уже там, а здесь – кошмарно прошлое. Вот почему так важно заканчивать тестирование как можно быстрее. У него ведь ещё будет возможность насладиться всем. С нашей поддержкой у него лет десять в запасе.
– Я понял, мистер Коллинз, – покорно согласился Браун.
– Скорее всего, не до конца. Но поймёшь. Ладно, для первого раза ты хорошо справился. В будущем ты найдёшь свою золотую середину. А сейчас… иди уже, я ведь вижу – сгораешь от нетерпения.
Браун благодарно улыбнулся и ушёл в свою операционную. В помещении тишина. Муж Сидни стоял рядом с супругой, а сама она обнимала Дэниэла.
И хотя Браун был уверен, он всё равно почувствовал облегчение, когда на сенсорной панели увидел большие кривые буквы слова «да».

Они разучились ждать

    На пятые сутки Степаныч в последний раз обошел соседние дороги, заглянул по помойкам, ну и для очистки совести – пошарил по кустам. Хотя уж позавчера было понятно, что Мишка не вернется. Не такой это кот, чтоб шляться, где не попадя, когда есть место, где накормят.
     Ноги сами собой привели к магазину. Хлеб, развесные соленые огурцы,  дешевая колбаска. Ну и пол-литрушка. Куда ж без нее.
     - Рыбки то не возьмете? – некстати спросила знакомая продавщица.
     Ну, не ругаться ведь с досады о не вовремя вспомянутом, и не говорить, что теперь уже не для кого.
     - Да нет, пока не надо.
     Дома к нехитрым покупкам добавилась свеже-сваренная картошка в мундире, недельной давности хрен да открытая банка рыбных консервов, делиться которой было не с кем.

     Вечер густел, заволакивая окна непроглядной мглой. Крепчайший чай пытался «взбодрить» мозги, да только сердце колошматил.
     Степаныч дымил очередной папироской, мыча в вполголоса что-то из послевоенного.
     Вроде как не родной иль близкий человек, но всё ж живое существо, вносившее смысл и беспорядок в его существование, вот так, враз, ни с сего, покинуло скудный мир отшельника.
     А потому рука в очередной раз, миновав остывающую кружку, потянулась опорожнить бутылку.
     Сердцебиение вроде как успокоилось. Часа полтора еще можно было провести в мелочах. Но, на более. Скрипнули пружины, приняв груз ушедшего в никуда тела.   
     Ещё до рассвета дом осунулся, потеряв смысл своего существования.

     Мишка, похудевший от недельного загула по соседским любвеобильным кошкам, прилег на знакомых ступеньках. Он верил, что скрипнет ключ в замке и откроется дверь, за которой его ждут.

Так тихо,
что можно попробовать слышать себя.
Так редко
твоё настоящее я выходит на свет отрешённого мира.
Ты знаешь,
что эта глубокая тишь скорее всего неспроста разлилась вокруг нас.
Ещё только миг,
и буря настигнет два сердца, понявших, что рядом дышали , но жили одни.
Это всё?
Я буду с тобой
только мыслью,
не рядом.
Казалось бы снова затишье,
но волны настырные могут всё вновь и опять
сильнее на каждом повторе, репите, приливе, набеге, порыве,
воруя последние воздуха капли, что мы друг для друга оставили при поцелуе...
Всё смыть.
Океан повседневности
снова спокоен.
Штиль.