Проза
№1
Девочка открыла глаза и увидела, что лежит на кровати в одной из больниц. Ну точно не дома, судя по окружению, поскольку вокруг нее зеленые стены на половину с низу, а сверху побелка. Рядом с ней огромный и непонятный монитор с разными трубками, которые были прикреплены к ее телу в области ее рук. Сама она лежала на высокой достаточно кровати, возле которой еще стояли стул с одной стороны и полка, на которой лежал пакет с фруктами.
- Тут есть кто? Эй..эй…, - она стала звать очень громко.
- Да, тише ты. Племянница. Не надрывайся. Пост медсестры не близок. А твоя палата самая удаленная от ее стула. В конце коридора.
- Дядя? Это ты? Ты же умер или я умерла? Что происходит? - девушка обратилась к образу, который увидела возле окна. Это был прозрачный силуэт человека, в классическом костюме голубого цвета с галстуком.
- Да. Я умер. Так, не волнуйся, ты живая. И честно, мне так приятно, вот сейчас, что наконец за все эти годы мне дали с тобой, увидеться. И всегда хотел тебе сказать, я твой Ангел.
- Ангел? Ого. Тебя получается, только я одна могу видеть? Да?
- Именно. И без ошибочно.
- Офигеть. Так…подожди. А где твои крылья? Ведь должны же быть они?
- Племяшка. Ты же не маленькая уже, все же. Восемнадцать лет как в этом году стукнуло. Не все те истории на земле о высших силах, на самом деле такие. Ты не думай об этом сейчас.
- Дядя. Мне так приятно, что тебя могу видеть, - девушка вытерла слезы, слегка появившиеся на глазах и улыбнулась.
- Взаимно. Очень по небесному - это приятно слышать. Аня, слушай сюда. Мне не так просто дали эту возможность сейчас, после твоей операции увидеться. Вся твоя жизнь…
- Дядь, подожди. Можно я тебя перебью?
- Да.
- Вот скажи. Почему у меня не так, как у всех? Вот, за все то время сколько проучилась в школе, я из своего класса с девятого по одиннадцатый ломала руку два раза, навернулась со сноуборда и сломала лодыжку тогда на отдыхе с родителями. Лежала в коме три месяца после того как упала в школе с лестницы на практике. Там еще были ушибы по всему телу в других ситуациях…Почему только я из класса такая? Что со мной не так? В чем причина? Ты же должен знать.
- Да. Я знаю.
- Ну. И?
- Так, племяшка. Времени у нас очень мало. Слушай сюда. Через две минуты, ты потеряешь сознание. У тебя будет общение с более высшими силами по рангу. Мне, туда нельзя. И у тебя будет выбор, тебе его предложат. Один из двух выберешь. Мне собственно эту возможность и предоставили, чтоб тебя поддержать, предупредить. Так-то нужно Лилию из Небесной канцелярии за все это, благодарить. Она на ухо шепнула, Архангелу Гавриилу, за мои рисованные цветы на ее шкафу. Ах, какая женщина...Так…я отвлекся.
- Дядя, я боюсь. А что там мне могут предложить?
- А вот это уже, я тебе точно не могу сказать. Выбор человека здесь на Земле он для каждого индивидуален и персональный. Тут все будет от тебя дорогая и только от тебя будет зависеть. Но, одно могу тебе сказать. Ты всегда будешь не такой, как все. Ибо, каждый человек и его душа, индивидуальная и отличается от другой души. Нет похожестей.
Аппарат возле девочки запищал и она потеряла сознание.
Прошел год. Девушка Аня сидела за столом круглого стола своей квартиры и перебирала карты-таро в руках.
- Да. Дядя Ангел. Я сделала выбор. Мое время помогать людям, пришло. И мне приятно, что я не такая как все и у меня не так, как у всех.
№2
Не так, как у людей
Поселок Ольховка расположен между двумя провинциальными городками Калугин и Алексеев. Рядом с поселком протекает речка Быстровка - извилистая и с сильным течением, но, как раз за счет поворотов, вдоль берегов есть множество песчаных отмелей, где летом приятно загорать и купаться. Примерно в километрах пяти от Ольховки вверх по течению стоит большая лодочная станция и охотничье хозяйство - круглогодичное место сбора рыбаков и охотников. Казалось бы, прекрасное место для отдыха, но люди неохотно едут в Ольховку. "Как-то там не так, - пожимают плечами, - не так как у всех". И берут туры в Турцию, Египет, Тайвань и прочий зарубеж.
Мария Збруева - молодая еще женщина тридцати лет, понедельничным утром выскочила из дома и попыталась завести машину, припаркованную во дворе участка. "Тр-р-рр...", - прошептал мотор и затих. Мария повернула ключ в замке зажигания еще раз, но это не привело ни к какому эффекту. Автомобиль был мертв. "Блин, - вздохнула женщина, - начинается". Она выскочила из машины и, перебежав участок, отворила калитку на улицу. Оглядевшись, Мария отчаянно замахала соседу напротив.
- Слава! Сла-а-авик! - крикнула она.
Бородатый мужчина в футболке и шортах, явно шедший "до ветру" в уличный сортир, вздрогнул и, разглядев женщину, натянуто улыбнулся:
- Маша, доброе утро, - промямлил он и хотел уже укрыться в кабинке туалета, но Мария направленной торпедой пересекла дорогу и прилипла к ограде его участка.
- Слава, выручите, довезите до города, - выпалила она, - у меня машина поломалась, не заводится, а надо срочно - документы подать в "Окно", а оно два раза в неделю всего открыто.
- Извините, я сейчас, - промычал бородатый Славик и скрылся в туалете.
Мария вздохнула и тут в её поле зрения попал жилистый пенсионер с удочкой и ботфортах, явно направляющийся на реку.
- Макар Игнатьевич!...
***
Когда Пашка проснулся, в доме стояла такая тишина, что было слышно щебетание птиц через открытую форточку. Прохладный ветерок колыхал занавеску, а в дверях детской возникла Имами.
- Здравствуй, - басовитым голоском буркнула она и тут же проинформировала: - Твоя мама уехала, я за тобой смотрю.
- Ма-амм-а... - промычал мальчик, глядя на Имами. Та оправила белоснежный передник, который должен был символизировать, что сегодня - она хозяйка в доме.
- Уехала, - повторила Имами, махнув рукой в сторону.
- Уех-х-х, - понимающе кивнул Пашка и снова растеряно хлопнул глазами.
- Руки - мыть, зубы - чистить, потом завтракать - ам-ам, - выдала формулу Имами и чуть посторонилась, освобождая выход из комнаты.
Мальчик соскочил с кровати и, сунув ноги в тапки, зашаркал в ванную. За последний год он подрос и ростом стал почти с Имами. Сама же Хелен ни капли не изменилась: все та же девочка с веснушками на смуглом личике, парадные разноцветные ленты в рыжих косичках, те же пугающие черные глазищи с вспыхивающими белыми искрами. "Шаманка из Индии" - закрепилось за ней в Ольховке с тех пор, как она в прошлом году спасла тонущего в реке мальчика, заговорив воду. Разумеется, ни в какой Индии Имами не бывала, а лет триста жила на чердаке дома, пока в него не приехали Мария с Пашей.
Понимание завтрака у Имами радикально отличалось от понимания Марии. Рядом с кучей шоколадных конфет стояла тарелка на которую была намазана одна ложка геркулесовой каши. Паша хотел сделать вид, что кашу не заметил, но Хелен была непреклонна:
- Мама велела есть кашу, - сообщила она, суя под нос мальчику тарелку. - Здесь немного.
- Ка-афеты, - Пашка показал на горку сладостей.
- Ка-а-аша, - Имами была само терпение.
С отвращением проглотив ложку овсянки, Паша получил, наконец, доступ к конфетам.
- Пойдем читать розам? - предложила Имами, показывая красочную книжку-раскладушку про Дюймовочку.
Пашка был не против, розы ему нравились - они приятно пахли, были яркими и Имами им читала сказки. Голос у Хелен был низким, но не пугающим, а умиротворяющим и успокаивающим. А еще Пашка любил ковырять землю, выкапывая из-под роз красные и синие пуговицы. Синие Имами сразу забирала, а красные оставляла Пашке играть.
- Пвугыцы! - обрадовался Пашка и сунув пару конфет в карман, побежал к выходу.
***
Междугородний автобус вез Марию в Ольховку. Не задавшийся с утра день продолжился. Макар Игнатьевич довез до города на своей развалюхе-жигули, после чего укатил обратно - на рыбалку. Это был единственный приятный момент, дальше начался кошмар. В "Окно" уже была огромная очередь, в которую встала Маша. Через час стало понятно, что очередь перепуталась и кто за кем занимал люди не помнили. Начались скандалы. Еще через час взмокшая от духоты и препирательств Маша добралась до заветного "Окна", но там в приеме документов отказали:
- У вас справка просрочена, - устало сообщила пожилая женщина, похожая на откормленную вампиршу, - справка действительна три месяца, потом надо новую...
- Так неделя еще, - попробовала сопротивляться Маша.
- У нас документы обрабатывают в течении сорока пяти рабочих дней, - вампирша выдавила кровожадную улыбочку, - за это время справка станет просроченной.
- Но... как же... Сорок пять рабочих дней, это же три месяца!
- Вот получили справку и сразу к нам, - отрезала вампирша, - Следующий!
Потерянная Маша вышла из собеса, но решение пришло само собой - она направилась к ларьку, где продавали карандаши, ручки и газеты. Перебрав пяток ручек, она, наконец, подобрала оттенок чернил, и в дате справки добавила единицу перед числом и тройку заменила на шестерку в месяце. Получилось отлично! Теперь надо было снова пройти ад очереди...
- Можете же, когда стимул появляется, - хмыкнула вампирша, разглядывая переделанную справку, - Хорошо, - она забрала пачку документов, - приходите в сентябре за решением.
Когда Мария покинула душный собес, день уверенно перевалил за полдень и устремился к вечеру. Посетив городской рынок, Маша незаметно набрала пару сумок провизии, и стиснув ручки и зубы, двинулась на автовокзал.
Места в автобусе, конечно, не нашлось, но хотя бы можно было стоять, уложив сумки в проходе. Автобус надсадно гудел, карабкаясь на горки, и вздрагивал, проваливаясь в выбоины на асфальте. Как только выехали из города, на первой же остановке какая-то бабка с огромным рюкзаком не смогла подняться по ступенькам. Весь салон автобуса смотрел за тем, как старуха пытается подтянуться на поручне. Кое-кто отворачивался, кто-то вообще спал, остальные молчаливо и безучастно смотрели.
- Да помогите же! - не выдержала Мария. - Есть мужчины?
Количество спящих резко увеличилось, сразу нашлось что-то увлекательное в окнах противоположной дверям стороне. Никто не двинулся на помощь.
Маша, оставив сумки, протиснулась к дверям и попыталась втащить бабку, но рюкзак тянул старуху назад.
- Сейчас, - прошептала Мария и вышла из автобуса.
Уперевшись снизу в рюкзак, она впихнула бабку в салон. Автобус постоял, а потом захлопнул двери перед лицом Марии и тронулся по шоссе.
- А я?! - крикнула женщина.
***
- Мама задержится, - вдруг сказала Имами.
После обеда они с Пашей пошли на детскую площадку. Пашка качался на качелях, а Хелен, спрятавшись от солнца под шелковым японским зонтом с розово-голубым фламинго, пыталась читать Шекспира на языке оригинала. Стихи она не понимала, но не оставляла попыток научиться этому.
- Ма-м-ма! - промычал Пашка, не останавливая качели.
- Будет поздно, - подтвердила Имами. - Нам надо взять вещи.
Она достала из нагрудного кармашка платья телефон и посмотрела на часы:
- Идем, надо взять твою тележку.
Пашка послушался, и они направились к дому. Через пять минут они снова вышли, при этом Пашка тащил за веревочку небольшую деревянную тележку с большими надувными колесами. Печатая шаги оранжевыми сандалями, Имами зашагала вверх по поселку, к автобусной остановке. Как только она достигла столба с желтой табличкой "А", из-за пригорка вынырнул автобус. Имами вскинула руку, с зажатой в пальцах синей пуговицей. Отчаянно гудевший автобус вдруг поперхнулся и затих, продолжая катиться по инерции. Доехав до остановки он затормозил и беспомощно открыл двери. Из его нутра стали выходить замученные духотой и ездой люди. Вышел и сам водитель. Он открыл моторный отсек и сокрушенно чеша в затылке, стал оглядывать металлическое сердце машины.
- Стой здесь, - велела Имами Пашке, - охраняй тележку.
Сама же Хелен поднялась в салон и вынесла сперва одну сумку Марии, а затем и вторую. Обе сумки она положила в тележку.
- Автобус сейчас поедет, - негромко сказала она, повернувшись к группе пассажиров.
- Хорошо бы, - хмыкнули из толпы.
- Да как же, поедет он, - кто-то фыркнул, - теперь следующего ждать. Часа четыре.
- Следующий придет через два с половиной часа, - возразила Имами. - Но этот сейчас поедет.
Внезапно мотор автобуса чихнул, из выхлопной трубы вылетел солидный комок сажи, и автобус ожил.
- Во, ведьма! - пронеслось по толпе пассажиров. Люди торопливо лезли в салон.
Последним залез шофер, он захлопнул крышку мотрного отсека и, погрозив Имами пальцем, прыгнул в кабину. Автобус захлопнул двери и сорвался с места. Через минуту он уже покинул Ольховку и устремился в Калугин.
- Проклятое место, - носилось по салону.
- Все у них не так, как у людей, - вторили другие.
Имами и Пашка проводили взглядами автобус, а потом, вместе впрягшись в тележку, повезли сумки в дом.
- Бог в помощь! - окликнул их бодрый голос, когда они проходили мимо участка Макар Игнатьевича.
Хелен и Пашка остановились. Пенсионер сидел за уличным столом, на котором стояла большая кастрюля, и чистил улов.
- Дядя Макар, - показала Пашке Имами на пенсионера.
- Маа-аар! - согласился с ней мальчик.
- Здравствуйте, - поздоровалась со стариком Хелен.
- Что ваша хозяйка сегодня, без лошадная? - усмехнулся Макар Игнатьевич.
- Машина сломалась, - кивнула Имами. - Надо починить. Я заплачу.
Пенсионер отложил нож и вытер руки о тряпку, заменявшую ему полотенце:
- Пойдем, - согласился он, - поглядим, может и починим.
Втроем они дошли до дома. Пока Пашка и Имами разбирали сумки (Пашка таскал продукты, Имами - руководила), Макар Игнатьевич углубился под капот Машиного авто.
- Да аккумулятор разрядился в ноль, -констатировал он, - только вот - почему?
Имами секунду подумала, потом ответила:
- Сигнализация. Она все время искала брелок, от того потребление энергии было повышенным. Недели хватило, чтобы опустошить аккумулятор. Неудачная попытка завести мотор окончательно исчерпала остатки энергии.
- Похоже, так и есть, - согласился Макар Игнатьевич, - пойду, принесу зарядник. Или у вас есть?
- У нас - есть, - важно заявила Имами и протянула старику три небольшие красные пуговицы:
- Оплата.
Макар Игнатьевич замялся, но взгляд от пуговиц отвести не мог:
- Да я ж это, по соседски. Как у людей принято... А то все не как у всех.
- Берите, - рука с пуговицами придвинулась ближе, - у людей так принято.
- Благодарствую, - кивнул старик и забрал пуговицы.
***
День уже катился в сумерки, когда очередной автобус привез измученную Марию. Пашка и Имами встретили её у калитки.
- Прекрасный вечер, - поздоровалась Имами.
- Ма-а-амм! - Пашка подбежал к матери и обнял её.
Маша вздохнула и даже немного всхлипнула.
- Надо полежать, - заявила Хелен, - мы приготовили гамак.
Она взяла Марию за руку и повела вглубь участка. Там между двух яблонь был натянут настоящий гамак с матрацем и подушкой.
- Десять минут - достаточно, - заявила Имами, - потом ужин.
- Опять конфеты? - прошептала Маша, ложась в гамак.
Имами не ответила, только осторожно прикоснулась указательными пальцами к вискам Марии, и та провалилась в мягкую теплую негу, словно в горячее джакузи с миллионами бодрящих пузырьков.
Через десять минут Мария открыла глаза. Пашка ковырялся в грядках с розами, добывая пуговицы. Рядом стояла Имами, в зеленом платье, но уже без передника. Он висел рядом с гамаком на яблоне, намекая, что бразды управления отданы.
" И почему у меня все не как у всех? - подумала Мария, - хотя...". В памяти вернулись ад собеса, вороватый рынок, безразличный автобус... "Если вот это все - как у всех, то так даже лучше", - она улыбнулась и, поднявшись из гамака, решительно надела передник.
- Дети! - громко крикнула она. - Руки мыть и ужинать!
- Конфеты? - послышался знакомый вопрос.
- Обязательно, - подтвердила Мария, - к чаю. А так - макароны с котлетами. Марш мыть руки!
№3
Из больницы отпустили после обеда. Подъехав к дому, Сергей машинально глянул на окна. Добрался он поздно, и ничего удивительного не было бы, если б они чернели в белых рамах, не подавая жизни. Но в их глубине блеснуло, и на грудь сразу же сел кто-то тяжёлый, очень горячий, сдавил ребра. Заглушил мотор и побежал к дому, шептал, не отдавая себе отчёта, заговор от мелкой нечисти-напасти, а у входной двери помедлил, встал, прислушиваясь к себе. Древние слова не помогли. В прихожую входил весь перетянутый предчувствием, не продохнуть. Щёлкнул выключателем и едва не закричал. На стуле, где обувь надевают, сидела Полина.
– Сюрприз! – пропела она.
– Ты чего здесь? Почему не спишь? – слова вылетали лаем, трудно.
– Пап! Я соскучилась! Ужин приготовила, тебя жду. – подскочила к нему и обняла, прижалась. Пахла вкусно домом. Снимал куртку, надевал тапки, мыл руки, все пытался вздохнуть широко, но не получалось. Дочка гремела посудой, дула на пальцы, доставая из духовки протвень, блестела хитро глазами, поджидая момент, чтоб спросить или попросить, как научилась ещё в детстве. Только, её хлопоты не успокаивали и кусок в горло не лез.
– Не вкусно? – Полина села от него через стол.
– Устал очень.
– Так может? – дочь достала из холодильника запотевший графинчик и крохотную рюмку с серванта, налила тягучее. Пришлось наколоть на вилку кусок мяса, крякнуть, выпить, закусить. Чуть отпустило.
– Ты что-то попросить хочешь? Я же вижу. – несказанное его мучало.
– Ты откуда знаешь? – Полина налила ещё, не глядя в глаза.
– Видно ж по тебе. Давай, говори! Водочка прижилась, сделала добрым и мягким.
– Бабушка умирает. Мне к ней надо.
Свет будто ярче стал, маки на клеенке, что на столе, заалели кроваво, и в висках застучали молоточки:
– К какой ещё такой бабушке? – он спросил, зная ответ заранее, но как хотелось ошибиться!
– Пап, – Полина попыталась тронуть его за руку. Сергей дернулся всем телом, вскочил, едва не опрокинул табурет, и, возвышаясь над столом, затряс кулаком с ненавистью и гневом, закричал:
– Нет никакой у тебя бабушки! Не было никогда! А этим... тем кто сказал, я головы поотрываю! Я им такое устрою! Дочка тоже встала, и хоть и была отцу по плечо, взглядом в глаза уперлась на равных. И этого хватило, чтоб слова на зубах во рту завязли, в горле сухо стало.
За окном раздалось то ли тявканье, то ли плач ребёнка. Ещё шаг, и включил лампу во дворе. Глянул и перестал дышать, старался удержаться на краю сознания. Перед его машиной и на ней были лисы. Так много он никогда раньше не видел. Может двадцать, а может и больше. Сидели спокойно, задрав узкие морды наверх и смотрели в окно, ждали. Одна из них нервно переступила чёрными лапами и коротко залаяла. Когда удалось выдохнуть, Сергей понял, что сидит на своём месте за столом. И теперь уже Полина возвышается над ним.
– Пап, ты выпей ещё.
– Не буду. Ты мне скажи, вот это вот что? – подбородком показал на окно.
– Это за мной. Я же говорю, мне срочно уйти надо. И ты все прекрасно понимаешь, просто не хочешь об этом говорить.
– Но почему лисы? – Сергей все же выпил, и стало совсем легко, даже весело, почти до истерики. – Хотя… есть в тебе от лисы что-то. Я все думал, в кого ты такая? Уж не в меня – точно. У меня кулак больше твоей головёнки. Да и не в мать. У Оленьки в твои восемнадцать все при ней было. И силы такие, что я б двух работников на неё одну сменял. А ты лядяща, росточком не вышла. Да ты в лису! Смеялся до боли в лёгких. Хохотал, слезы брызгали и сквозь них Полина была золотистой – волосы в рыжину, загар с лета, острой –локти, коленки, ключицы.
– Так! – её ладошка легла на шею сзади под затылком. – Времени мало.
И отпустило. Мысли стали ясными, будто печатными. Сказал спокойно:
– Она твою маму убила. Знаешь?
– Расскажи!
– Я не могу! Зачем?
Ладонь на шее стала горячей, и время повернулось вспять.
×××
– Дядя Серёжа! Дядя Серёжа! – соседский пацан колотил в дверь. Вставать не хотелось. В кровати рядом с женой было тепло и уютно, а по карнизу стучал дождь, усыпляя.
– Кого ж в такую рань черти принесли? – Ольга скинула с них двоих одеяло. Заворчала, медленно приподнимаясь на локтях, перекатываясь как юла, спустила ноги на пол. – Когда ж это кончится? Ещё месяц до родов. Я не выдержу!
– Тебе опять плохо? – Сергей попытался её обнять сзади, но она раздражённо скинула его руку.
– Да когда мне хорошо–то было? Ты посмотри на меня! Он посмотрел, но не смог сказать своё вечное «Какая ж мне красотка досталась!» Круглое лицо женщины заплыло, ресниц не видно, вся кожа в мелких белых прыщиках, над бровями шелушится, волосы тусклые, лезут прядями, лоб в испарине. Ольга правильно растолковала его взгляд, сморщилась:
– Не смотри на меня! Иди дверь открой. Кому там чё надо?
Упрашивать не пришлось, побежал, едва штаны натянул. У дверей схватил телогрейку, накинул на плечи, вышел на веранду, закурил. Дождь мерно бил по лысым веткам яблони, отскакивал каплями от ступенек, чертил пунктиры в сером ноябрьском утре.
– Чего тебе? Случилось что?
Мальчишка в отцовском или дедовском дождевике по самые пятки затараторил скороговоркой:
– Старуха велела вам к ней идти! Важное что то! «Прямо сейчас», – сказала. На машине ещё проедете, а то размоет совсем дороги.
– Не старуха, а баба Настя.
– Пусть так. – пацан почесал нос, и пошёл к воротам. От них крикнул, – и тётю Олю с собой возьмите. Старуха так наказала.
Ольга ехать никуда не хотела. Одевал её как маленькую в свою одежду. Ни одни брюки на ней не сходились. На сарафан сверху с трудом налез его свитер, сверху куртка не застегнулась, отекшие, похожие на воздушные шарики ступни – в его носки шерстяные и тапки. В рабочий уазик подсаживал. Нежная до беременности Оля материлась сапожником, проклинала всех, но он предложил никуда не ехать, затихла, и молчала всю дорогу, даже не жаловалась, когда машину качало из стороны в сторону в раскисшей колее. Как подъехали застонала, прижала руку к животу вниз.
– Все хорошо? – спросил, помогая выйти из машины. Не ответила. Пошла впереди. Он за ней. Думал обидное, злое о ней и стыдился самого себя. Зашёл в сени, и голова закружилась от запаха трав и чувства, что в детство вернулся. Даже не заметил куда жена делась. Голова пустая и лёгкая. Бабушка стояла, улыбалась, в платке чёрном, кофте серой вязанной, юбке в пол. Только уткнувшись носом в тёплое, обняв родное, подумал: « Почему я здесь так редко бываю?» Ничего не изменилось. За сенями комната с печкой. У маленького окошка большой стол и две скамьи по обе стороны. На столе ваза, а в ней ветки с нежно-зеленой пылью на почках. Будто не ноябрь, а март.
– Электричества так и нет? – Ольга нашлась, сидящей на самом краю скамейки. Ее голос пытался быть капризным, но сник, растерялся.
– Нет. Да и не будет. Ни к чему мне это. – старуха подошла к Ольге и опустилась на колени, взяла её ступни, – болит, доченька?
– Да не болит, а будто холодец внутри. Ходить противно.
– Ты погоди, сейчас. – шерстяные носки были сняты, – Серёжа, я что звала то. Ты дровишек притащи сюда в дом, и в баню. Баню топить надо, а дождина такая. Все под навесом хоть, а промокли. Оттуда тащи, ты знаешь. А мы тут пока…
Натаскал, в круглый зев под камнями парилки сложил чурбачки, дождался пламени, вернулся.
– А Оля где? – Сергей спросил, прижавшись к теплому боку печки. От него промокшего пар шёл.
– Я её покормила и в спаленку уложила. Ты тоже садись. У меня щи вчерашние. Будешь?
– Буду.
Ел суп, обжигаясь. Дул на ложку. Было во всем этом счастье: в сметанных разводах, в треске сучков в печке, в деревянной столешнице, в покое и уверенности, что все плохое где-то не здесь. А, когда поел, то заговорил. Все как на духу, и про председателя дурака–его возить противно, такой мужик сложный и сплетник, про Оленьку, как она его чехвостит ни за что, но он–то понимает – беременная просто, про то, что дом, вроде, достроил, а внутри пусто – нет денег на мебель, а детскую надо, коляску, кроватку. Пил чай стакан за стаканом. Вкус был из беззаботного времени, и не заметил, как стемнело.
– Ты на печке ложись, - сказала старуха, я здесь на скамье, мне удобно. Ольгу не береди. Пусть поспит.
– А баня как же?
– А что баня? Протопилась, тёплая.
Сходил, посмотрел на жену. Та спала. Отеки на лице спали. На щеках лежали тени, губы припухли как у ребёнка. На печи едва успел голову до подушки донести, уснул. Снилась река под дождём. Будто плывёт по ней плот худо-скроенный, вот-вот развалится. А ему, Сергею надо тот плот к берегу подтянуть. Он его палкой подцепил и тянет. Тот соскальзывает, снова отплывает. Наконец подтянул. На плоту гора тряпок. Слышен плач ребёнка из них. Ворочает тряпки, а нет никого. Под последней что-то виднеется, рывком наверх, видит лисий хвост. Тянет за него. Уже и задние лапы видны. Ещё тянет…
– Серёж, вставай! Давай быстро! Началось!
Проснулся с досадой, ощущая в ладони мокрую шерсть:
– Что началось?
– Ольга рожает. Ты давай в баньку полешек подкинь, воду в ведре красном поставь греться, простыни я уже принесла, там лежат.
– Я сейчас! Я быстро! Оля! – скатился с печки вниз, бросился в спальню. Жена сидела на кровати, ноги широко развела, между ними руки, в кулак сжаты:
– Серёж! Аааа! Оно царапает меня изнутри! Больно!
Он выбежал из дома и глотал воздух с дождём, трясло, хотелось быть не здесь, не видеть её жалкий, искривленный рот, глаза, пальцы вцепившиеся в подобранный подол.
Отнёс, поставил ведро. Походил по двору, тронул металл уазика:
– В район поедем! Ольга, одевайся! – заорал, впрыгнул в сухое нутро машины, скрежетнул ключами, завёл.
– Куда, дурак? Дороги как масло топлёное! В поле рожать будем? – Старуха выросла чёрным в ливне. – Иди в дом! Нужен будешь, позову!
Вернулся, в сенях сел, дверь оставил открытой: «Вдруг помощь нужна». Замер. Локтями в ляжки упёрся, на ладони положил голову, ждал. К утру задремал, и снова плот, тряпки, хвост рыжий. Но в этот раз успел поймать, достать. И оказалась перед ним девчонка, младенчик. Он ей «козу» состроил. Она захмыкала, заулыбалась, а потом засмеялась, а во рту зубы острые, хищные. Вскочил, в баню ворвался все ещё слепой ото сна, и не сразу понял, что все вокруг в крови вымазано. В предбаннике след, точно полз кто-то по полу. В дверях парной старуха с простынью в свёрток:
– Дочка у тебя, Серёж! Заглядывал через плечо. В полумраке было видно частями: таз с чёрной водой, часть лица жены с умершим взглядом, кровь по полкам.
– Ты! Ведьма проклятая! Убила! – свёрток схватил и ходу. Через всю деревню летел, ни разу не поскользнулся.
×××
– Ничего не помню. Как отрубило. Даже похороны Ольги. Как Юлька Самойлова тебя кормила. Откуда узнала и почему, как – ничего! – Сергей развел руками. – Ты–то откуда про родство такое узнала? Я ж вроде всех за горло взял, чтоб тебе не слова.
Ещё раз пережив страшное, разговаривать стало легче.
– Ты взрослых просил, а детям–то запрета нет. – Полина убрала руку с шеи, – а тётя Юля мне по судьбе мамой должна была быть.
– То то бабка мне все её сватала. Я ж с твоей мамкой… случайно все вышло. Деревня – все друг-друга знают. У нас разница с ней в пять лет. То, что для взрослых ничего особенного, а у детей пять лет– это пропасть. Я ее совсем не помню. С Юлькой ровесники. Нравилась она мне, гуляли. Целовались даже. Я в армию ушёл. А встречать в область с поезда все со школы, все друзья приехали, и Ольга тоже. Я вышел на перрон. Оля стоит, на меня смотрит. Взрослая. Меня аж в жар бросило. И как магнитом притянуло. Юлька потом замуж вышла. Я женился. Всем же хорошо?
– Всем, да не всем. Если б меня тётя Юля родила, то не умерла бы. – Полина посмотрела на часы, – Это долго объяснять, а времени нет. Бабушка умирает. Мне надо к ней. Ты можешь мне запретить, но я все равно пойду. Ты можешь даже попытаться меня заставить.
Последняя фраза прозвучала как угроза. Очень хотелось быть сильным и главным, но за окном залаяли громче. Лицо Полины стало уменьшаться, нос вжался, оставив выпуклость над ноздрями.
– Что происходит? Ты тоже ведьма? – странно, но страха не было.
– Пап!
×××
– Самые вкусные яблоки, все же, у Старухи. – Тёма шагал первым, в руке нес длинную палку, чертил её концом линию по пыльной дороге.
– Ты откуда знаешь? Врёшь как всегда! К Старухе кто на участок попадёт, тот сдохнет сразу! Она его сожрёт! – возразил ему Вовка, поправлять очки на носу.
– И никого она не ест! – Марина едва поспевала, прихрамывала, в сандалии забивалась земля с песком. – Меня вылечила. Я ж ходить совсем не умела, а она помогла.
Вовка резко остановился:
– Ты это никому не говори! Ты теперь проклята. Проклята! Проклята! – он захохотал деланно и заплясал, закружил вокруг Марины. Девочка заплакала. Полина взяла её за руку:
— Вова, ты дурак?
Марина было прислонилась к ней, но тут же отпрыгнула:
– Это ты ведьмина внучка! Это ты проклята!
К ней присоединился и Вовка. Кричали дуэтом. Тёма ушёл далеко вперёд и скорее всего ничего не слышал. Или делал вид? Полина кинулась на них, била кулачком в пустоту. Они ускользают, как рыбы, такие же скользкие. Зарычала, и блеснули колготки, пришло понимание каждого своего мускула в движении. Раз-два – и оба побежали с воем, закрывая царапины на щеках. Села, вытянула вперёд правую руку и смотрела, не понимая на чёрную шерсть на запястье.
– Тебе надо идти к Старухе! Срочно! Не бойся! Беги! – Тёма больно схватил за плечи и поднял, поставил на ноги.
×××
– Тёмке, сыну тёти Юли Самойловой тогда десять лет было, а нам остальным по восемь. Если бы не твоя встреча на перроне, он был бы моим братом. Он был бы вороном, кружился бы в небе. – Полина вздохнула.
Отец сидел, положив руки на колени.
– Ты обвиняешь её в смерти Ольги? – Полина спросила устало.
– Да не только. Моя мама тоже родами умерла. – ответил так же без эмоций. – Про мою маму не знаю, но Ольгу то можно было в район отвезти. Выжила бы. Бабка ж все наперёд знала!
– А, если б нет? А, если б больнице и я умерла? Почему ты во врачей веришь, а в неё нет? Что с вами, людьми? Вам дан такой дар свободы действий! Почему же вы так относитесь к тем, кто несёт долг предназначения?
– О чем ты?
– Ты сам сказал, что она все заранее ведала. Ты представляешь себе, как это жить, зная, что твоя дочь умрет при родах, а твою внучку заберёт её сын, который тебя возненавидит?! Пап, представь, что я родилась и ты сразу знаешь, что я умру в двадцать лет. Ты меня кормишь, потом в садик, потом в школе пятёрки с двойками, потом выпускной. И всё это время ты знаешь, что я умру в двадцать лет! Представил? – последнее было громко и с визгом. Пробрало. Понял.
– И ради чего? – надо было до конца осознать.
– Не знаю. Никто не знает. Говорят же, что ведьмы от Сатаны. А мне кажется, что мы разные виды просто. Похожие, но разные. Как чайки и курицы. Вроде же птицы обе… Вам жить проще. Мы то знаем, чем наш каждый шаг аукнется. А вы потом на погоду пеняете, ещё на что.. Пап, мне правда надо идти.
– Я тебя отвезу.
– Нет! Не надо! Я сама! Недалеко!
– Отвезу, я сказал.
В «Ниве» было тепло и уютно. Включил радио на минимум, тронулся.
– А почему лисы? – действительно было интересно.
– Точно не знаю. В учебнике истории читала, что у индейцев были тотемные животные. Эти животные их сами выбирали. Вот и у нас выбора нет.
– Я от бабки только всякие обереги помню. В детстве меня учила. Я с тобой пойду. Всё же, не чужие. А то, что ты мне сказала, мне подумать нужно. Ты иди первая.
Полина скользнула из машины тенью, хлопнула дверью. Сергей взялся рукой за грудь с левой стороны. Дышать было нечем. На глиняных истуканьих ногах дошёл до дома, прошёл сени, и рухнул на пол. Полетел в бездну без краёв. Померещилась Ольга, говорила строго: «Ты что , дурак?»
И лисичка тянула его, неподъёмного, куда-то. Он тяжёлый был, по реке плыл мешком. А она палкой его к берегу подтаскивала. Только бережка коснулся, и тяжёлое, горячее на грудь:
– Серёж! Серёж, сынок!
×××
Хоронили Старуху. Людей пришло много. Никто не плакал, хоть и все благодарны. Полина осталась с отцом. Все ушли.
– Ты мне скажи, она умирала или нет? Или вы меня специально лечить притащили, и она своей жизнью за меня заплатила? Скажи мне!!!
– Пап, пойдём домой. Я не знаю.
№4
Сотворец
Прозвенел звонок и учащиеся быстро разбежались по своим классам из коридоров и холлов школы. Шурик влетел в класс, весело дал подзатыльник Семену Рыбакову, по прозвищу Семга, дернул за косу отличницу Ленку Погремухину и дерзко показал ей язык, когда та возмущенно обернулась. Однако месть Погремухиной, желающей треснуть одноклассника по стриженному темечку тетрадью, отложилась до лучших времен: в класс вошла пожилая учительница географии Мария Ивановна. Она не спеша прошла к своему столу, тяжко сгрузив на него классный журнал, поприветствовала стоящих учеников и дала разрешение садиться. В прошлом году, когда Шурик учился еще в шестом классе, вместо пожилой географички предмет вела другая, молодая учительница Аглая Степановна, на данный момент ушедшая в декретный отпуск. По сравнению с ней Марья Ивановна казалась строгой, сухой и пресной.
Шурик и его приятель Семга замерли на предпоследней парте затаив дыхание и спрятавшись за учебниками, словно в окопе. Они наблюдали, как “жало” учительской ручки скользило вниз по списку их одноклассников ища жертву.
-Так. К доске пойдет…Затыкин!
Шурик икнул, встал и без радости поплелся к доске. Он вчера вместе с Семгой вместо того, чтобы учить заданные параграфы все это время убил на просмотр фильма Пятый Элемент с дальнейшим обсуждением, а в книжку заглянул только сегодня утром на перемене, мельком пробежавшись глазами по тексту. Теперь он стоял у доски, почесывая затылок и пялясь на глобус, который был выставлен учительницей на стол и смущенно переминаясь с ноги на ногу.
-Ну? Затыкин, ты учил?
-Учил, Мариванна. Да. Про Солнечную Систему учил. Она…она…образовалась из пыли. Было пыльное облако…
Кто-то из его одноклассников тонко хихикнул. Семга еле слышно выдохнул:
-Намусорили!
Хихиканий стало больше. Мальчишка вытер мокрый лоб и продолжил:
-Короче, в космосе была пыль, которая летала облаками…
Теперь он услышал негромкие жидкие смешки.
-Поросенок судит по себе! - полушопотом мстительно постановила Погремухина со второй парты, гордо усмехнувшись. Ее подружка Нина Сойкина еле слышно поддержала ее, сказав так же полушопотом:
-Хрю-хрю!
Марьванна, сложив руки на груди, заинтересованно смотрела на Затыкина, видимо пытаясь помочь ему телепатически, но Затыкин никак не телепатировался, а просто телепался у доски с повешенной на нее географической картой, не зная, что еще придумать.
-А я ведь все на прошлом уроке объясняла. И потом, я зря что ли водила ваш класс в Планетарий на той неделе? Успокойся, перестань дергаться и вспомни, что ты учил.
- А еще я учил, что там были газы! - неожиданно радостно воскликнул он.
Класс развеселился. Шурику стало морально легче, правда на лице Марьванны ничего не отразилось. Она с каменным выражением продолжала разглядывать ученика.
-Вот. А потом она кааак взорвется?!
-Кто? - бесстрастно спросила учительница.
-Ну, сверхновая же! Потому что газы нагрели и они взорвались, а вместе с ними сверхновая. Она взорвалась, полетели камни и начали вращаться…
Сначала их подогрели, потом остудили.
-Некое рациональное зерно в том, что пыле-газовое облако было сначала разогрето, потом остыло. Но есть и обратная теория. Да, действительно, есть предположение об образовании центра Солнечной Системы засчет сверхновой. Но вернемся все же к образованию самой Солнечной Системы. Скажи, а в результате чего произошла смена температуры? Что явилось причиной?
Шурик нервно сглотнул. Сейчас ему хотелось обратно во время летних каникул и хорошо бы еще мороженого…Он чувствовал себя так же, как это несчастное газо-пылевое облако, разогретое в результате вращения. Однако вращалось сейчас не оно, а мысли в голове Затыкина.
-Корбен Далас, наверное…взорвал, разогрел, остудил и расставил камни, и из них планеты образовались…- пробормотал он.
-Что? Кто? Затыкин, ты соображаешь что-нибудь или у тебя от смущения голова отключилась, если ты вообще учил?
-Я учил, Марьванна, правда!
-Ну хорошо, - смиловалась Марьванна, - сначала пыле-газовое облако испытало смену температур, а дальше что произошло?
-Солнечная Система образовалась…
Неожиданно он вспомнил то, за что зацепился взглядом в учебнике, и о чем говорили на экскурсии, пока он с открытым от удивления ртом рассматривал экспонаты, вот только как назывался процесс он точно не помнил. Теперь ученик лихорадочно перебирал варианты.
-Как образовалась? - учительница гипнотизировала Шурика, как удав мартышку.
-Это…ну…там был процесс…процесс…экскременции!
-Что-о? Какой процесс? - Марьванна удивленно поправила очки, но ее уже никто не слушал.
Взрыв хохота, раздавшийся в классе чуть не высадил стекла. Семга, лежа на парте неприлично ржал.
-Ага, солнышко камушки накакало…- сквозь смех негромко сказал он и вызвал повторную бурю веселья.
-Затыкин, не усложняй! Слипанием частиц это называется. - возмущенно произнесла географичка, когда в классе опять стало тихо, так как прекрасно поняла, о чем это он.
-Ну, да. Я это и хотел сказать. Просто термин такой…такой…странный! - наконец подобрал он слово.
-А кто предложил теорию образования Солнечной Системы?
Шурик почесал в затылке и изрек:
-Ну, этот…как его? Бант-Палас!
Такого смеха и аплодисментов не слышали даже Юрий Никулин и Олег Попов вместе взятые, выходя на арену цирка. Географичка флегматично ждала, пока веселье уляжется само собой, подготовив на всякий случай план Б. Мальчишка стоял перед доской, поникнув и густо покраснев.
Немного погодя, когда и этот шквал веселья закончился, Марьванна спросила последний вопрос, прежде чем вывести слабую, но все же тройку:
-Луна как образовалась по одной из научных теорий?
Здесь он точно знал, так как запомнил это еще неделю назад.
-По одной из теорий Луна - это часть Земли, выбитая метеоритом, по другой - сам метеорит, а еще…
Мучение кончилось. Марьванна наконец-то перестала колебаться между оценками и пришла к полному и бесповоротному решению.
-Да, Затыкин, все у тебя не как у других. Даже не знаю, что с тобой делать. То ли ты учил, но стесняешься, хотя тебя никто есть не собирается, то ли не учил и ленишься…Слабовато, Затыкин. Три. Впрочем, говорят, троечники-самые счастливые люди. Неси дневник.
Насчет троечников Шурик был полностью согласен с Марьванной. Он вздохнул с облегчением. И когда протягивал ей дневник в голове вертелось лишь одно:”Мультипаспорт!”
Сейчас он чувствовал себя так будто спас не только Землю, но и всю Галактику разом.
№5
Она лежала, уткнувшись лицом в шероховатую чешую, вдыхая знакомый запах пресных вод и тины. Огромная морда рептилии покоилась на её руке, а острые зубы, будто выточенные из слоновой кости, казались безобидными в этой картине абсолютного покоя. Улыбка блаженства играла на губах крокодила, отражая внутреннее счастье женщины. Её глаза были полу - раскрыты, а на лице застыло выражение безмятежного умиротворения.
Подушки, набитые пухом, и белоснежная простыня, словно облако, контрастно смотрелись на фоне тёмной, чешуйчатой кожи рептилии. Комната была освещена мягким убаюкивающим светом, создаваемым солнечными лучами, прокравшимися сквозь окно.
Эта сцена была далека от обыденности, от привычных представлений о семейном уюте. Но в этом парадоксе, в этой нестандартной идиллии, заключалась особая красота. Ведь счастье, как известно, не имеет формы и не поддаётся общепринятым стандартам. Оно живёт в сердцах людей, и иногда проявляется в самых неожиданных формах.
И пусть мир не поймет их, пусть посчитает их союз странным, но для них это – дом, это – любовь, это – жизнь, полная гармонии и необычайной красоты.
№6
=Не так, как у всех=
Ой, да что вы болтаете? Какая любовница, какой первый этаж? У меня прекрасный муж. Внимательный, заботливый. Детей любит, а меня обожает. Работает на двух работах. Всё в дом, всё в дом! Живём в достатке и гармонии. Завидуете? Э-эх! Не стыдно?
Ну да, ну да! Бывало всякое. Есть у него такая особенность. А я и не против, во всём его поддерживаю. Да, не психическое это расстройство, а называется «Экстремальный секс». Да где уж вам знать? Вы же кроме своей холодной постели, да иногда на сеновале в деревне другой любви и не знаете. Оргазм у вас ассоциируется со словом «газ». За всю жизнь один раз. Вижу, что до сих пор так и не поймёте, что же это было тогда?
Конечно, это происходит не так, как у всех. А почему всё, как у всех? Да, мой муж любит такую форму секса. Что в этом плохого?
Я узнала вкус такой любви сразу, в первую брачную ночь. Мой муж, завязал мне глаза и повел меня куда-то. А когда снял повязку, я поняла, что мы находимся на лавочке, у могилы его бабушки. Там всё и произошло. Жаркие поцелуи, объятия и моё тело вдруг стало невесомым. Лёгкие молоточки застучали внутри живота, и всё остальное отодвинуло страх на задний план. Когда мы, наконец, оторвались друг от друга, то услышали лёгкие вздохи вдалеке, хлопки и всхлипывания. Поднялся тихий ветерок. Обнявшись мы поспешили к выходу. Главная дорожка к воротам с кладбища почему-то была усыпана бумажными цветами, а на самих воротах висела записка, где было выведено корявым почерком: «Приходите ещё!»
А секс на парапете недостроенного девятиэтажного дома? Когда холодок сменяется жарким огнём желания. И наступает момент бесстрашного шага в бездну? Вы это испытывали?
Может вы познали прекрасные ощущения возле муравейника? Когда уже вся облепленная огромными муравьями несёшься к озеру и погружаешься в прохладную воду. Вдруг руки мужа подхватывают твоё тело и вновь крепко прижимают к себе. Луна качается в приятном ритме, а звезды смущенно перемигиваются в вышине.
Ночь, проведённая в саду под жасминовым кустом злого соседа, который ходит с ружьём по периметру… И ругается на чём свет стоит на шумных бродячих котов и собак.
Ах! Я не говорю о плотных взаимодействиях с мужем в лифте, в кабине несущегося по полю автомобиля.
Секс в сугробе злющей зимой такой жаркий, что вокруг зазеленеет травка и расцветают подснежники. И это не сказки
Какие там встречи с переодеваниями. Всё это уже не работает. Старо, как бабушкин халат.
Так что выдумки про любовницу и первый этаж глупость. Это не экстрим. И моему мужу было бы скучно там.
Вот думаю только, что то он последнее время поёт песенку: « Рельсы, рельсы. Шпалы, шпалы! Ангелы поют хоралы» и изучает расписание электричек? Пойду разведую.
Ну, бывайте! И поменьше языками болтайте. Занимайтесь экстремальным сексом. Польза и уму и телу. Муж на сторону не сбежит!
№7
Поезд плавно набирал ход, в купе ворвался парень с обьёмистым рюкзаком на плече. Огляделся. В углу, прислонившись к стенке, мирно дремал гражданин, в чёрном капюшоне, натянутым до самых бровей. Парень закинул рюкзак на вторую полку и, сиганув следом, через пять минут уже захрапел. - Чаю горячего кто желает? - в приоткрытую дверь купе заглянула пожилая проводница. Проснувшийся парень забрал все четыре стакана и потянулся за рюкзаком. Вагон качнуло на стыке и тяжеленный рюкзак обрушился на голову дремавшего попутчика. Попутчик , вместе с рюкзаком, свалился на пол и широко раскрытые глаза неподвижно смотрели на парня. - Убил! - паника, нахлынувшая на владельца рюкзака, заставила действовать его моментально, не соображая, зачем он это делает. Попутчик был немедленно водружён на вторую полку и накрыт одеялом. Поезд, медленно остановившись на станции, стал заполняться пассажирами. - Похмеляться будем? - весёлый голос третьего попутчика принадлежал подпитому мужичку, с портфелем, из которого были извлечены и поставлены на стол, бутылка коньяка с закусью. - со свадьбы племяша рулю, видишь как затарили! Парень приоткрыл окно и выплеснул в холодную темноту остатки чая. Налили, выпили, закусили. - Щас третьего поднимем, чего зря валяться! - непоседливый мужичок вскочил и тряхнул за плечо лежащего пассажира. Вагон снова тряхнуло и пассажир, пролетев мимо опешивших попутчиков, свалился на пол, по пути треснувшись головой о столешницу. Широко раскрытые глаза, казалось, вынимают душу из враз протрезвевших попутчиков. - Ё-моё кажись убился, помогай! - не привыкший сидеть без дела, мужичок снова приоткрыл окно и вдвоём с парнем выбросили пострадавшего в ноябрьскую ночную стужу, в протекающую мимо реку, местами покрытую первым ледком.
После трёх дней двадцатиградусных морозов, река окончательно застыла, и блестела на солце огромным бриллиантом. Михалыч сидел на своих рыболовецких санях спиной к реке и докуривал свой беломор, растягивая удовольствие от свидания с долгожданной рыбалкой. - Мля, с первой девкой в молодости не было так хорошо, как сейчас - закралась вольная мысль в голову старого рыбака.
Отмахав от берега до излучины реки с полкилометра, Михалыч не спеша разбирал свои снасти, осматривая место для первой лунки и наткнулся взлядом на непонятный предмет, вмёрзший в лёд. Подошедши поближе, почувствовал что у него отнимаются ноги и закружилась голова. На него смотрели широко раскрытые глаза вмёрзшего в лёд незнакомого мужика.
Скорая помощь, завывая, неслась к центру города. - А чё не в морг? Давай я ему хоть глаза закрою - санитар искоса посматривал на лежащего на носилках. - Попробуй, тебе самому закроют. Рацию надо слушать, профессор из Питера прилетел. Зверь. С ним даже министр не связывается.
Десять часов операции не прошли бесследно - операционная бригада еле держалась на ногах. Лишь суровое лицо профессора не выражало никаких эмоций. Последний раз пробежавшись взглядом по приборам скомандовал - отключить дыхательный аппарат, пусть сам дышит! Звон упавшего скальпеля заставил вздрогнуть всю бригаду, и уронившая его практикантка не дыша смотрела на грозного хирурга. Лицо сурового профессора вдруг озарила детская открытая улыбка - что, Машутка, не так всё сделали как вас учат? Но всё-равно мои лекции не пропускай.
№8
Танцплощадка
Солнечный майский день. Уютный городской дворик с лавочками, детскими песочницами, качелями и каруселями. На одной из лавочек сидит, закрыв глаза, пожилая женщина. В её воспоминаниях старая танцплощадка и звуки вальса, на который её, в такой же майский день, тогда ещё 16-летнюю девчушку Женьку, пригласил незнакомый паренёк. Лёшка, как она потом узнала его имя, её Лёшка, её первая любовь. Во время этого вальса Женька впервые в жизни почувствовала, что где-то под сердцем у неё есть душа, в которой вдруг разлилась необычная и приятная истома.
На следующий день Лёшка примчался на свидание к Женьке с огромным букетом белых роз. Женька смутилась, а Лёшка объяснял: "Сегодня второй день нашего знакомства! Это праздник, потому что нашего второго дня больше не будет никогда!" Так Лёшка говорил каждый день, менял только цифру, но белые розы были неизменны.
Целое лето тогда Лёшка и Женька почти не расставались. Свидание они каждый день назначали обязательно возле своей танцплощадки, там, где впервые познакомились. Был у них и еще один свой личный ритуал, по субботам, когда танцплощадка оживала музыкой и танцами, Лёшка и Женька всегда дожидались, когда зазвучит тот самый вальс, который свёл и познакомил их, и только тогда выходили танцевать.
Лето для влюблённых пролетело мгновенно. А осенью Лёшку забрали в армию. Женька каждый день писала ему письма, и почти так же часто приходили ответы. В первом же лёшкином письме пришла его фотография в солдатской форме. Женька спрятала фотку у себя на груди и не расставалась с ней ни на минуту. А потом вдруг целую неделю не было писем от Лёшки, спустя которую пришло письмо от его друга-сослуживца о том, что Лёшка погиб на учениях в результате несчастного случая.
С тех пор жизнь для Женьки закончилась, хотя с годами и притупилась боль. Женька вышла замуж, родила двоих замечательных детишек. Но первая любовь так и не отпустила её, и каждый год в майский день, когда Лёшка пригласил её тогда на вальс, Женька приходила на ту самую танцплощадку и, закрыв глаза, вспоминала и слушала у себя в душе музыку всей её жизни. Любила ли она своего мужа? Женька и сама не смогла бы ответить на этот вопрос. Наверное, да, любила по-своему.
Шли годы, незаметно подкралась старость, женькины дети разлетелись по своим семьям, ушёл из жизни её муж. Танцплощадку сломали, на её месте вырос огромный жилой дом. И теперь Женька каждый год приходила просто посидеть на лавочке в его дворе, на том месте, где она когда-то встретила свою первую и единственную любовь.
Закончилась музыка в её мыслях, Женька открыла глаза и увидела, что на неё с удивлением смотрит проходящий мимо молодой человек. Наверное, подумал, что у старых свои странности, - улыбнулась в душе Женька, встала с лавочки и, тяжело опираясь на свою палочку, пошла по тропинке.
***
Спустя год в этот майский день шёл дождь, а женькина лавочка была пуста. Женька соединилась со своим Лёшкой, и там наверху они вместе танцевали свой вальс, вальс их первой и вечной любви.
- Подпись автора
Жить — значит испытывать что-то, а не сидеть и размышлять о смысле жизни.
трррь чача трррь пумпам
путя маньячелло
